Голос Джин Бэттерс поддёргивается смешком.

Он говорит:

– Даже ты не спас меня от суицида.

На некоторое время он замолкает. Мои руки потеют от мысли, будто бы это всё, но звонок не прерывается. Я слышу её едва слышимое дыхание, но ведь слышу же. На фоне режет уши ветер. Мне режет уши пустота.

Я молю сказать её ещё хоть слово.

Но у меня самого нет смелости, чтобы говорить.

– Но это не твоя вина, – вновь начинает Джин. – Вообще, это и не твоя обязанность – лечить кого-то от психических проблем. Ты сделал для меня слишком многое, Коул Прэзар. Я ценю всю твою поддержку и любовь, Коул. Я рада, что мы стали с тобой друзьями. Ты был хорошим другом, Коул. Но я не была. Я никогда им не стану.

Я слышу, как она вытирает слёзы.

– Я надеюсь, ты найдёшь свою настоящую любовь, – спокойно говорит голос Джин Бэттерс. – Снимешь кино. Станешь счастлив.

Её голос вновь поддёргивается усмешкой.

В этот раз – дружеской, а не издевательской.

Он говорит:

– Я верю, ты сможешь.

Девять минут три секунды.

Я оказываюсь на подножии моста, когда голос Джин Бэттерс произносит следующие слова:

– Я не знаю, как заканчивать это письмо. Я не могу тысячекратно повторять признание в любви к тебе. Тебя явно стошнит.

Я набираю скорость и мчусь к середине.

Голос Джин Бэттерс говорит:

– Наверное, конец будет просто будет лишним.

Я бросаю велосипед и на онемевших ногах бреду к середине Хаскис-моста.

Голос Джин Бэттерс говорит:

– Береги себя.

А затем – недолгая пауза с некоторым шипением, похожим на перемотку пластины. Через секунд пятнадцать, ровно в десять минут по таймеру нашего разговора, голос Джин Бэттерс снова говорит, что у меня есть ровно пятнадцать минут, чтобы спасти её от суицида.

Её голос безразличный, как в самом начале. Её голос говорит, что она стоит на середине Хаскис-моста в попытке сброситься, и я не являюсь тому причиной.

Но её самой на середине Хаскис-моста нет.

Я смотрю на серые обшарпанные перила на том месте, где недавно, мне кажется, стояла её фигура. Об этом свидетельствует привязанный изолентой к перилам телефон с вызовом моего номера, и буквально под ним – виданный мною ранее диктофон. Запись холодного, затем – саркастичного, затем – рыдающего голоса Джин Бэттерс повторяется вновь и вновь.

Джин Бэттерс больше здесь нет.

Мои руки, дрожащие то ли от холода, то ли от шока, сдирают телефон с диктофоном. Я выключаю вызов и заканчиваю воспроизведение записи. Оба инструмента опускаются на холодный серый тротуар. Мои руки – на перила. Я склоняюсь над рекой, где-то далекой, спрятанной под Хаскис-мостом, и слушаю, как разрывающий грохот машин пытается скрыть от меня собственные рыдания.

В Прэтти-Вейсте резко всходит яркое, ослепительно жёлтое солнце.

Моё бренное тело сводит то ли от холода, то ли от безумия.

И, конечно же, от боли.

Я смотрю вниз – туда, где могла пропасть моя подруга.

Я ничего не вижу, но точно чувствую одно.

У меня кружится голова.

Эпилог.

Это было в октябре следующего года.

Через месяц мне исполнялось девятнадцать лет.

В Прэтти-Вэсте шесть утра. Час назад шёл ледяной дождь, но лужи уже успели просохнуть. В воздухе морозит стужа. Это была необычная погода для октября – и очень грустная для моего последнего дня здесь.

Я стоял на вокзале.

Мой рейс должен был отбыть через двадцать пять минут.

На руках у меня – билет до Лос-Анджелеса. В голове – воспоминания вчерашнего дня. Вокруг меня суетились и мелькали родные люди, обнимая и поздравляя с поступлением в киношколу. Я слышал даже поздравление от своего директора; он помог мне больше остальных людей в этом деле. Он говорил, что был рад выпустить такого ученика. Мои близкие люди говорили, что будут скучать по мне.

Я тоже скучал.

Я не чувствовал себя счастливым. Ни вчера, ни сейчас.

Я в последний раз смотрел на холодное небо Прэтти-Вэста и понимал: этому прощанию не хватает огня. Мои руки быстро шарят по карманам пальто и находят там пачку сигарет. Я закуриваю.

Я закуриваю свою последнюю сигарету в Прэтти-Вэсте.

Буду ли я скучать по этому пасмурному небу?

Да.

Мою голову занимает скучающая мысль о том, что я провёл безвылазные девятнадцать лет в этом городе и провёл бы здесь столько же. Это были лучшие и худшие годы моей жизни. Они были живыми. Затем моё бренное тело окажется в чужом Лос-Анджелесе, где я буду пытаться не просто найтись среди толпы, но и найти самого себя. В Прэтти-Вэсте я себя нашёл. Но что будет там?

Я смотрел на свой любимый пасмурный город.

Поезд отбывает через девятнадцать минут.

– Извините, – вдруг окликают меня. – У вас не найдётся сигареты?

Я оборачиваюсь.

Голос был ближе мне всех остальных голосов.

Это был Дэниэл Кит.

Его не было на вчерашних проводах. Он не желал мне удачи и не говорил мне вчера, как сильно будет скучать. Но он обещался, что явится на следующий день, чтобы скрасить моё одинокое прощание с городом.

Он своё обещание исполнил, за что я стрельнул ему «Мальборо» красное.

– Благодарю, – закуривает Дэниэл.

Его движения привычно резки, а прищур гетерохромных глаз всё по-прежнему дружелюбен. На нём была та же коричневая куртка, потёртые джинсы и мантия из детских шаловливых воспоминаний. Но во всём остальном он изменился: его речь стала добрее, сократилось количество ругани, а с лица пропала всякая злость и запущенность. Он даже стал бриться чаще двух раз в неделю.

Но это был всё тот же Дэниэл Кит, которого я знал с детства.

– Прости, что не пришёл вчера, – говорит он. – Мне поставили ночную смену в «О’Нилл».

Просто он работал в самом дорогом ресторане Прэтти-Вэста.

– Да, я помню, – киваю я. – Рад, что ты пришёл сейчас.

Мой друг улыбается.

– Ты сильно изменился, Коул.

Я лишь вскидываю бровь.

– Рад, что ты наконец заметил мой новый имидж, – говорю я.

Кит усмехается.

Тогда я уже не носил ни чёрную толстовку из секонд-хенда, ни скинни-джинсы.

Провожать Прэтти-Вэст я решил в том же, в чём и ходил по его улицам последние несколько месяцев: в чёрной рубашке без воротника, чёрных прямых брюках и, конечно же, излюбленном синем пальто.

Мама говорила, что оно меня взрослит.

До отбытия поезда семнадцать минут.

– Красивое пальто, – с улыбкой произносит Дэниэл, оценивая мой гардероб.

– Спасибо.

– Почему именно синее? – вдруг спрашивает он.

По моей спине пробегают мурашки наперегонки.

Не глядя на своего друга, я говорю:

– Цвет хороший.

Я солгал.

Дэниэл тоже это прекрасно понимал.

Мы долго курили молча, провожая взглядом изнеженно печальный город и друг друга. До отбытия поезда оставалось десять минут: на входе в него уже привстал одинокий билетёр. Через десять минут я сяду в вагон и больше никогда не увижу ни своего старого друга, ни свои родные улицы, ни свой родной Хаскси-таун.

Мы переглянулись с Дэниэлом.

Руки жёг билет до Лос-Анджелеса.

Билет в один конец.

Мне было трудно произносить прощальную речь вслух. Я до последнего откладывал благодарность своему другу за долгие годы общения и поддержки. Я боялся, что после этих слов, после прощальных объятий мы останемся одни, каждый – по другую сторону мира. Я окажусь там, куда наши подростковые души не стремились. Я окажусь в очередном презренном одиночестве среди чужой толпы.

Я боялся, что так будет – и я прекрасно знал, что так и окажется.

Дэниэл Кит, глядя на меня, знал, что у меня первобытный страх серьёзных слов. Потому, видимо, он решил начать прощальную речь первым, передавая мне дух смелости, которым всегда обладал он, а не я. И, как оказалось, ему нужно было сказать мне гораздо больше слов, чем мне ему.

Мой друг немного печально посмотрел на меня и спросил:

– Ты скучаешь о ней?

И вновь этот холодок пробегает по мне.

– Конечно.

Мы снова с Дэниэлом неловко молчим.

Внезапно он лезет в рюкзак.

– Когда я виделся с ней в последний раз, – говорит Кит, выискивая что-то внутри своей багажа. – Она просила кое-что тебе передать.

Дэниэл достаёт оттуда чёрный кожаный блокнот и протягивает его мне.

Я не сразу узнаю его.

– Я не думал, что тебе стоило вручать это в течение прошедших полутора лет, – произносит мой друг. – Но либо сейчас, либо никогда больше.

Я судорожно открываю тот самый блокнот, который сам ей дарил.

Мой взгляд тут же цепляется за подпись на форзаце, написанную моей поспешной рукой – «ты должна стать из пародии настоящим писателем». Комментариев ниже не оставлено. Зато на следующей странице я вижу аккуратную каллиграфию названия чёрной пастой за несколько центов.

«Достигнуть координаты икса».

Моё сердце начинает биться чаще.

На лице всплывает нервная, но ностальгическая улыбка.

Я неуверенно смотрю на своего друга – страх сжимает мои руки, не позволяя идти словам дальше. Кит решительно кивает. Я заражаюсь его духом смелости, переворачивая следующую страницу, и вижу, как ровным почерком идут записи из множества простых и сложных предложений, похожих по стилю на раннего Паланика, но писала их не пародия, а настоящая писательская душа.

Над заголовком первой главы я вижу небольшую, но очень важную подпись.

Там написано:

«Коулу Прэзару посвящается».

Я невольно улыбаюсь.

А дальше, уже под строчкой первой главы, идёт первое предложение романа Джин Бэттерс, который уже нашёл своего читателя в моём лице. Её роман начинается так:


«Виктор без умолку трещит об этом Коуле Прэзаре».