В этом Надёжкина имела возможность убедиться спустя пятнадцать минут, когда начальник части не поленился сунуться к ним с Машкой, видимо, с внеплановым… допросом.

— В нашей работе хорошо, когда тихо, верно? — попыталось пошутить начальство в качестве приветствия.

— Пожарный спит — родина богатеет, — в тон ему выдала плоскость Надёжкина. Машка, почуявшая неладное, озабоченно кивнула, да так и застыла на месте.

— И как сегодня спалось? — с загадочным видом бывалого шпиона поинтересовался Роман Васильевич. — Крепко?

— Крепко, но мало, — все еще храбрилась Оля. «А вам?» — добавить не осмелилась. Пусть полкан по невыясненным причинам и не дергал ее лишний раз, но чего дразнить зверя, даже если зверь — крыса?

— А что у нас на служебных фронтах?

На-ча-лось.

— Да так, по мелочам, справляемся.

Пирогов глубокомысленно кивнул и уселся на стул — устроился всерьез и надолго.

— Тогда докладывайте.

Надёжкина незаметно перевела дыхание, зачем-то поднялась с места, надела на лицо выражение «так точно, товарищ полковник» и застрекотала:

— На дежурство заступила в 8:00. Был оставлен вызов на Заболотного. Ерунда. Кошка свалилась в канализационный люк. Жильцы дома пытались вытащить сами, не вышло. Приняла решение привлечь Басаргина, он живет в этом районе. Последствия ликвидированы. В 8:34 поступило сообщение о ДТП на Голосеевском проспекте, столкновение двух машин, трое раненых застряли. Отправили туда семь человек и машину спецтехники. Вернулись полчаса назад, раненые переданы бригаде скорой помощи. В 9:08 с Садовой зафиксирован ложный вызов — якобы произошло возгорание в магазине. По прибытии на место пожарные обнаружили, что никакого возгорания не было. Голубева сигнализировала в полицию. Теперь вот… тихо.

Последнее она и добавила совсем негромко, пристально глядя на Пирогова и надеясь, что хотя бы не покраснела. Впрочем, несмотря на то, что, конечно, нервы ее не походили на стальные канаты, бабушка всегда говорила, что Олиной выдержке можно позавидовать, и сила воли уж точно в их семействе ей была отмерена с горкой. Но не в том же, что касается Дениса!

— И как поживает кошка? — поинтересовался полковник.

— Оставлена добросердечным соседям на попечение, — врала напропалую Оля, боясь добавить лишнего ввиду отсутствия информации о том, что наплел Пирогову Басаргин.

— Ну-ну, — хмыкнул Пирогов, резво поднялся, несмотря на плотность телосложения, и по-отечески добавил: — Не переусердствуй с кошками, Ольга!

Надо отдать должное, Надёжкина не смешалась. Во всяком случае, никакого видимого смущения не выказала. Только кивнула и широко улыбнулась, обнажая ровные ряды зубов, чем совершенно преобразила собственную наружность — на худом лице неожиданно обнаружились кокетливые ямочки, а серо-голубые глаза обаятельно блеснули.

— Кошки, бывает, попадают в переплеты. Не бросать же их.

— Ну-ну, — снова отозвался полковник, на этот раз вместо прощания, и вышел из диспетчерской.

— Ну ты и дура! — выдохнула наконец затаившая дыхание Машка. И этот эпитет, прозвучавший второй раз за утро, был куда более лестным, чем весь букет характеристик, коими успела нагладить себя Оля только за те несколько мгновений, что с ее губ сползала улыбка, сменяясь хмурым упрямством.

— Думаешь, будет в координационный центр перезванивать? — так и стоя по стойке смирно, спросила она то ли Голубеву, то ли космос.

Но космос молчал, а говорила Машка — уверенно и деловито:

— Думаю, не будет. По такой ерунде точно не будет — еще самого себя дураком выставлять. Да и ты у него в любимчиках. Но палку-то не перегибай, а то пройдет любовь. И присоединишься к клубу Басаргина.

— Не присоединюсь, — устало вздохнула Оля, опустившись на свой стул и уныло подпирая ладошкой подбородок. — Не оплачу членские взносы и не присоединюсь.

Машка шутку оценила и задорно хрюкнула. Но смеху ее разойтись во всю поросячью мощь не было суждено — в диспетчерской раздался звонок. Оля торопливо приняла вызов.

Возгорание на Васильковской, жилой дом. Пятиэтажка. Есть люди, возможно, дети. Сигнал тревоги. Голосовое оповещение. Путевые листы. Ближайший гидрант на расстоянии около двухсот пятидесяти метров. В подвальном помещении расположена действующая котельная. Проблемка.

— Давайте бумаги, — влетел Басаргин, застегивая на ходу боевую куртку и удерживая подмышкой шлем.

— Даю, даю, — пробухтела Оля, заполняя документы и параллельно подсвечивая автомобили, которые должны отправиться на выезд.

— Я подхвачу! — фонила Машка, передавая бумаги.

— Там взрывоопасность повышенная, котельная в подвале, — обернулась Надёжкина к Денису.

— Учту, — кивнул он, забрал путевой и выскочил из диспетчерской.

Дальше связь держали по рации. Перебрасывались короткими фразами, пока Оля за пультом собирала информацию по объекту тушения — ее и озвучивала Басаргину, слушая его четкие ответы и от них же успокаиваясь. За столько лет она научилась держать волнение в узде. Особо, когда он выезжал на вызов. Четкое понимание, что в этой мощной машине она в качестве шестеренки значит никак не меньше тушилы, пришло почти сразу. Того и придерживалась при работе с любым отделением, кроме Басаргинского. Потому что стоило отправить на пожар Дениса, голову в ней поднимала мучительно и совершенно безнадежно влюбленная женщина, которой она совсем не знает.

«В доме восемь подъездов. Горит по второму этажу, начиная с третьего. Возможно, там очаг».

«Котел, судя по схеме, находится с другого конца дома» — это еще не фух, но хоть что-то.

«Ветер, зараза, поднялся. Юго-восточный. Четырнадцать с половиной метров в секунду. Уровень опасности — желтый. По прогнозу осадки».

«Басаргин, тебе далеко?»

«Еще минут пять, — протарахтело в рации, — если и дальше дорога будет чистой».

Дорога была чистой. А ситуация сложной, даже несмотря на то, что с котлом обошлось. Пожар локализовали на девяноста квадратных метрах. Но те выгорели до самых стен.

Из одной квартиры вытащили двоих детей. Живыми, но слегка потрепанными. Из другой — четыре трупа. Живых к живым — бригаде скорой помощи. По предварительным оценкам пожар спровоцировал взрыв самогонного аппарата. Бытовуха. Самая обыкновенная бытовуха.

Но как всякий раз, когда Басаргин возвращался на базу, Оля едва заметно, чтобы этого никто не увидел, осторожно переводила дыхание.

Дальше душ. Отдых. Учебка. Сегодня отрабатывают в дымокамерах[2]. Тренируют молодняк.

Дальше — долгое дежурство, которое снова тянулось в тишине и относительном покое.

Дальше — мелочь, из которой иной раз складывались сутки.

В эти — Оля надеялась Басаргина больше уже не видеть. И ни полкану, ни Каланче на глаза не попадаться. Первому — опасно. Второй — в последнее время излишне активничал.

Но дни далеко не всегда проходят так, как их планируешь, когда в жизнь вмешивается то, что иные называют обухом, который по голове.

Бог, как известно, троицу любит. Потому в некотором смысле встреча с Денисом была предрешена.

Он заявился на следующее утро, когда сутки подходили к концу. Слегка взъерошенный, но спокойный Басаргин переступил порог диспетчерской и осмотрелся.

— Где Машка? — спросил он, устраиваясь на месте отсутствующей.

Оля, застывшая на своем стуле, глядя на его перемещения, некоторое время задавала себе вопрос, что он здесь забыл. Но будешь молчать — совсем ничего не узнаешь. А ведь интересно, несмотря на то, что нервы явно подвергаются основательной щекотке.

Она отмерла, повернулась к нему всем корпусом и ответила:

— Кофе с Зоей пить пошла. Не понимаю, как он у них из ушей не льется.

— Типа ты кофе не пьешь, — весело отозвался Денис и, крутанувшись вокруг своей оси, резко подкатился к Оле. — Собственно, я пришел спасибо сказать, за вчера.

— За какое вче… — шестеренки проскрипели и стали в нужном положении. Надёжкина едва не хлопнула себя по лбу, когда дошло. Но удержалась. Только уголки ее губ дернулись в улыбке. — Я сонная, — сообщила она зачем-то. — И невменяемая. Но пожалуйста. Без проблем.

— Не очень верится. Пирогов гнобил?

— Ну… такое. Зашел про кошку уточнить и все. Уровень опасности ниже среднего.

— Ладно… Спасибо, правда.

— Если что, обращайся, — кивнула Оля. — Тебя-то хоть не сильно потрепал?

— Хрен у него получится, — усмехнулся Басаргин. — Не дождется. Ну пошел я тогда.

— Не гореть![3] — попрощалась Надёжкина и снова уткнулась в монитор, дождавшись ответного «Мы тушим» и хлопка закрывающейся двери. Скрыть свое удивление. От самой себя скрыть — свое удивление.

И начать свою совсем другую жизнь по окончании смены почти сразу после передачи дежурства подъехавшим девчонкам-диспетчерам заступающего караула.

Совсем другая жизнь была за порогом пожарно-спасательной части, едва она спускалась в метро, чтобы добраться до другого конца города. Утыкалась носом в ярко-оранжевый кашемировый шарф, большой и теплый, как его цвет. Становилась по правую сторону эскалатора. И спускалась-спускалась-спускалась под мерный стук метронома вниз, на платформу. Не усыпая лишь потому, что движение ступенек и ленты поручня не синхронизировано. А в вагончике задремала — недолго, минут десять по часам, пока ее не ткнул в плечо сидевший рядом парень: «Эй, соня, это конечная».

Вернуться в действительность раньше, чем разлепятся ресницы. Поймать на лице улыбку незнакомца. Она смешная, когда спит. Все люди смешные, когда спят.

Да, да, спасибо. Успеть отмахнуться от навязываемого знакомства — с ней теперь часто пытались познакомиться, а отшивать она еще не научилась.

От конечной ехать автобусом до самого Ирпеня.

А там — пешком.

Бабушкин дом — черепаховый гребень времен бидермейера[4]. Не в смысле его почтенного возраста, хотя он был древним по сравнению с новостройками, его окружавшими. А в смысле цветовой гаммы — тепло-карамельной. И удивительного рисунка стен, крыши, комнат и чердака, рассматривать которые можно было до бесконечности даже тогда, когда почти что вырос в этом доме.