Марина Светлая - Не гореть!

Леонила Арсентьевна Мазур была декоратором в театре. Или, вернее сказать, художницей, потому что это первично. К примеру, не научившись писать и читать, никогда не станешь журналистом или писателем. Собственно, никем не станешь. Бабушка же, прослужив всю жизнь за сценой и создавая ее, эту сцену, в первую очередь была художницей. И дом этот, заставленный театральным реквизитом и неожиданными находками с блошиного рынка, ей подходил куда больше просторной родительской квартиры, куда те пытались ее забрать, когда она оставила работу.

«Ну разве Владушке можно хоть что-нибудь объяснить? — сокрушалась бабушка, говоря о собственной дочери. — Все понимает по-своему».

Влада Белозёрская, ведущая актриса театра Франко, в общем-то, считала себя вправе понимать все по-своему. У них это было в роду, характерной фамильной чертой по женской линии Мазур-Белозёрских. Наверное, именно поэтому, в отличие от сестры, Оля при получении паспорта оставила фамилию отца.

Но факт оставался фактом. Единственным человеком, поддерживавшим ее всегда, что бы ни случилось в жизни, была бабушка. С ней они и жили в этом доме последние годы, пока прошлой осенью той не стало. Она ушла так же тихо, как доживала. Без прежнего восхищения со стороны коллег, без потрясений в виде ссор с Владой, без нелепых воспоминаний, коими в детстве потчевала сначала старшую внучку Диану, потом младшую — Олю.

А теперь Оля осталась совсем одна, если не считать редких звонков семье, с которой чисто символически примирилась в больнице, где Леонила Арсентьевна умирала.

Дом-черепаховый-гребень открывал перед ней ворота, и она попадала в цветущий октябрем палисадник, которым не успевала заниматься всерьез. Резные кованые качели чуть покачивались от ветра, издавая протяжный плачь — надо смазать. Два садовых гнома, хозяева здешних мест, были слеплены бабушкой во времена, когда она только начала увлекаться изготовлением фарфоровых кукол. Один был в зеленом камзоле, второй — в красном. А на колпаках позвякивали бубенцы. По ночам качели со звоночками своим скрипом-перезвоном могли бы мешать спать, но Оля давно привыкла. И так уставала за день, что хоть из пушки стреляй — не проснется.

Вдоль дорожки к крыльцу натыканы низкие фонарики, они заряжались от солнца и, едва темнело, создавали во дворе волшебство. Под одним из них жил болотный эльф в платьице викторианской эпохи. Леонила Арсентьевна очень любила «Джен Эйр». И явно ею и вдохновлялась.

На подоконнике серебристым облаком, щурящимся от утреннего солнца, восседал пепельно-серый Маркиз с глазами-крыжовниками и хвостом, похожим на беличий. Дворовый кот, забредавший под ее вишни и на угощение. Единственное живое среди кукол. Сейчас он пребывал в полудреме, хотя открывающиеся ворота явно его потревожили. Но делал вид, что все это его совсем не касается.

Оля взошла на крыльцо. Вставила ключ в замочную скважину и подмигнула зверю:

— Чур лапы вытирать о коврик!

Кот ее, разумеется, так и послушался, прошмыгнув под ногами.

Чашка горячего чаю. Выпутаться из одежды. Добавить температуры в котле. Включить музыкальный центр. Торжественно поставить перед Маркизом блюдце с Филадельфией. И под негромкие звуки мелодий Яна Тирсена, полившиеся по дому и чередующиеся с инструментальным минимализмом Гринько, отправиться в мастерскую.

Ежеутренний ритуал.

Здесь ничего не менялось со времен Леонилы Арсентьевны, разве только добавлялось то, что делала сама Оля. А этого было не бог весть сколько. Почти от всех своих кукол она избавлялась, едва окончит работу. Бо́льшую часть у нее раскупали, остальных дарила. Но и оставшихся пополам с бабушкиными хватало на полных две полки стеллажа, забитого книгами и всякой ерундой из разряда «вдруг пригодится». Кусочки тканей и меха из театральной гардеробной. Мотки кружева, споротого со старинных платьев, которые бабушка неизвестно где доставала. Собственноручно состаренные пуговицы и броши. Это они увлеченно делали вдвоем. И бесконечные эскизы кукольных лиц и нарядов, половина из которых так никогда и не была воплощена. Но Оля часто спешила нарисовать то, что вспыхивало в ее голове, а то вдруг что-нибудь упустит.

Здесь, в этом помещении, где по полу радостно полз солнечный зайчик и всегда пахло шликером[5] и скипидаром, ничего не говорило о том, что прошло хоть сколько-нибудь времени с позапрошлого века. И что чердак Леонила Арсентьевна разрешила Оле переоборудовать в спортзал, чтобы заниматься дома, когда нет времени бежать в клуб между заказами и учебой. И что в Олиной комнате поселились книги и конспекты из ее реальной жизни. И что Леонилы Арсентьевны уже год как нет.

«Лёка, тапки обуй, пол стылый!»

Вот сейчас она шлепает босиком по паркету к рабочему столу и, согревшись, совсем не чувствует исходившего от него холода. Там, на белом листе бумаги, новый эскиз. Старая клиентка заказала подарок — винтажную фарфоровую куклу для своей крестницы. Крошечное розовощекое личико под шелковым чепцом. И россыпь темных кудряшек на лбу. И глаза у куклы пусть непременно синие.

Даже платьице для нее Оля уже придумала. Но это все позже. Сначала она позавтракает, выпроводит кота, впрочем, тот, если захочет, все равно залезет в дом через слуховое окошко на чердаке — старый его маршрут. Но сама Оля прежде всего хорошенько выспится.

Из волшебства ее совсем другой жизни вырвал в реальную телефонный звонок.

Трубка осталась на кухне. Надёжкина рванула за ней, поскальзываясь на паркете.

На экране высветилось имя «Диана». Фотография, на которой сестра ослепительно красиво улыбается, и лицо, самое красивое в их семье, щедро одаренное природой, кажется идеальным, как у кинозвезд середины двадцатого века. Впрочем, фотографии лет триста. И немножечко кажется, что та Диана никуда не ушла.

«Привет, Лёка, куда пропала? Скучаю», — жизнерадостно защебетала сестра откуда-то с берегов Ла-Манша.

[1] Государственная пожарно-спасательная часть

[2]Тренажер «Дымокамера» предназначен для обучения пожарных и спасателей. Данный тренажер позволяет отработать навыки тушения пожаров и поиска пострадавших в замкнутых помещениях с ограниченной видимостью и в средах не пригодных для дыхания.

[3]Сленг спасателей. Прощание и пожелание удачи в некоторых пожарно-спасательных частях.

[4] Художественное течение в немецком и австрийском искусстве, главным образом в живописи, графике, оформлении интерьера и декоративно-прикладном искусстве (за исключением архитектуры), получившее развитие в 1815–1848 годах, времени относительного затишья в Европе после окончания наполеоновских войн и до революционных событий в Германии 1848–1849 годов.

[5] Используемая в производстве фарфора кашеобразная, мягкая фарфоровая масса, состоящая из каолина, кварца и полевого шпата

Начиная с детства, с дремучих ползунковых времен, Дэн был самым ранним птицем в неугомонной семье Басаргиных. Он не только позволял себе звонить родственникам по утрам, вдохновенно оповещая их о наступлении нового дня, но и сам принимал звонки в любое время суток, чем и пользовалась мама, если у нее возникала проблема мирового масштаба. Собственно, из таковых и состояла жизнь Маргариты Николаевны. С той поправкой, что последние пару лет главный вектор ее внешней и внутренней политики был направлен на Ксению. Но с недавних пор, а именно когда в личной жизни младшей Басаргиной все более или менее успокоилось, мама вернулась к своей первостепенной задаче — обеспечить сына второй половиной.

Кто, если не она?

Если не она, то кто же?

Видимо, этим и было обусловлено ее ни-свет-ни-заряшное щебетание в телефон, адресованное старшему отпрыску. Но начала́ она издалека, как обычно, чтобы сыну и в голову не пришло дать заднюю или раньше времени завершить разговор.

— Она меня совсем не слушает, — горячо жаловалась Басаргина-старшая Денису, — октябрь на дворе, а они нашу Кроху тащат в свою Стретовку. Парамонов ржет, говорит, закалять надо. А у них там не топлено наверняка! Вроде же, и взрослые люди, а ведут себя хуже детей!

— Без тебя разберутся, — заявил Дэн, традиционно принимая сторону сестры.

— И ты, Брут!

— Меня зовут Денис.

— Да, да. Я помню. Это я имя выбирала, — рассмеялась мать, всеми оттенками голоса демонстрируя лояльность. — То есть, содействовать мне в общении с Ксенией ты не собираешься?

— В общении — всегда, — усмехнулся Денис. — Когда ж я отказывался!

— Хорошо, хорошо, — мать обдумывала, как вести дальнейший разговор, и легко было себе вообразить, как эта бывшая пианистка постукивает музыкальными пальцами по столешнице на кухне, откуда, очевидно, осуществлялся звонок — отец-то наверняка спит. Наконец она решила сменить тему и поинтересовалась: — Как выходные? Планы есть?

— Я вообще ходячий план, — заверил сын.

— Да? Я всегда полагала тебя ходячим фейерверком. Но раз уж ты такой умница, попробуешь втиснуть старую больную мать куда-нибудь между пунктов?

— Только если не к Ксюхе собралась.

— Чудесно! — прозвучало почти как победный клич индейского племени сиу. И в этом месте стоило бы начать волноваться. Но Маргарита Николаевна продолжала щебетать, не давая его внутреннему голосу возроптать: — Мне очень нужна твоя помощь в качестве мужчины крепкого телосложения, некоторой выносливости и внешней солидности. Помнишь Анастасию Валентиновну? Папина бывшая подчиненная. Мы тысячу лет друг друга знаем.

— А помнить обязательно? — спросил Дэн, кажется, начиная понимать, что разговор выйдет непростым.

— Ну если для помощи тебе довольно того, что эту тысячу лет мы еще и дружим, можешь не помнить. Ей об этом знать не обязательно.

— А есть что-то, о чем обязательно знать мне?

— Естественно. Как минимум, адрес ее Наташеньки. Вернее, нынешний адрес. Она переезжает, а помочь совсем некому. Ну, по-мужски. И позволь предвосхитить твою следующую реплику: нет, я не сводничаю! Зареклась уже! Но девочке правда нужна помощь.