И ее характер стал постепенно меняться. Одновременно с характером в лучшую сторону поменялась и внешность. Нет, красавицей вроде Дианы, поступившей к тому времени в театральный и пошедшей по маминой тропе под громкой фамилией Белозёрская, Оля к своим тринадцати годам так и не стала. И большого интереса со стороны родителей не вызывала, саму себя ощущая ухудшенной версией сестры.

У Дианы десятки грамот — с конкурсов красоты, соревнований по танцам и олимпиад. Оле дух соперничества совсем не присущ.

У Дианы школа окончена с золотой медалью. Оля тоже неплохо учится.

У Дианы стихотворения признанный и титулованный столичный поэт заценил. Оля свою комнату баллончиком разрисовала — дизайн, говорит.

У Дианы большой драматический талант и блестящее будущее. Оле нужна надежная профессия для тех, кто не хватает звезд с неба.

Все это оборвалось, когда Оля училась в седьмом классе.

На осенние каникулы она традиционно уехала в Ирпень. Родители — выкроили время для совместной поездки за границу. А Диана — в отсутствие родственников устроила вечеринку у них на даче.

Сошлись они в одной точке — под палатой интенсивной терапии, где Диана, обтыканная катетерами, лежала с ожогами ног и спины четвертой степени, термическим шоком и ожоговой болезнью. И никто не давал гарантий, что она выживет. Так закончилась та вечеринка — дом почти выгорел. Диана — тоже.

И именно тогда, сходя с ума от горя, родители снова вспомнили, что у них есть еще и Оля. И Оля — никак не может их разочаровать. Она ведь умница. Тихая, спокойная умница.

Вот только в ту пору тихая, спокойная умница определилась с профессией. В тринадцать лет Оля Надёжкина точно знала, что хочет работать спасателем. Сначала спасателем — потом пожарным следователем.

Куклы отставлены в сторону. Учебники взяты в руки. Гантельки — тоже. Оля записалась в спортивную секцию. Сначала на легкую атлетику, позднее — на тхэквондо. И уяснила для себя главное — для того, чтобы добиться результатов там, где ей нужно, она обязана быть лучшей в том, что делает.

И все постепенно налаживалось. Диана шла на поправку — пересаженная кожа приживалась. Она вернулась домой. Семейство, продолжая кудахтать над ней, входило если не в привычное жизненное русло, то, во всяком случае, прекращало жить в состоянии постоянной истерии. И это кудахтанье — стало отправной точкой в том, что позднее Дианой было охарактеризовано как «они душат меня своей заботой».

А у Оли в последующие четыре года наступил период почти гармонии в отношениях и с матерью, и с отцом. С Дианой они по-прежнему не были близки, но Оля впервые приобщилась к необходимости опекать ее и баловать. Это объединяло их троих до Олиных семнадцати лет, когда она получила коричневый пояс по тхэквондо, школьный аттестат с отличием и объявила о своем намерении поступать в харьковский университет гражданской защиты.

Вот тогда все и покатилось к чертям.

Итог двадцати двух лет жизни — собственная мать стоит здесь, совсем рядом и не-по-ни-ма-ет.

Оля медленно отстранилась и повернулась к закипевшему чайнику. Насыпала заварку в чашку, залила кипятком.

— Твой чай, — мягко сказала она. — А со мной все в порядке. Подумаешь, коленку ушибла. Не перелом же.

Мать непонимающе воззрилась на чашку, потом на дочь, словно та была инопланетянкой и совершенно не понимала земного языка.

— Я не про твою коленку сейчас говорю, — попыталась она снова объяснить несмышленышу, по странной случайности оказавшемуся родным ребенком. — Я говорю о твоем будущем. Твоей жизни. Я все еще не теряю надежды, что смогу донести до тебя…

— Моя основная задача сейчас — это донести до тебя чай, — улыбнулась Оля, перебивая ее. — Если не трудно — возьми сама. А с будущим у меня все более чем определенно. Сдам сессию, уйду на практику, напишу диплом. Вернусь в родную часть дипломированным специалистом.

— Рада за твою часть! — не сдержавшись, в сердцах сказала Влада. — В общем, как знаешь. Дом я все равно продам. Квартиру тебе купим. А дальше можешь по-прежнему обижаться! Мы с отцом делаем все, что в наших силах, тебе же нет до этого никакого дела.

— Когда продашь? — чуть более хрипло, чем ей самой хотелось бы, спросила Оля.

Мать подошла к столу, забрала чай и помешала ложечкой. Привычка неискоренимая, несмотря на то, что она давно отказалась от сахара. Потом посмотрела на дочь и уже без лишних эмоций проговорила:

— До конца года все останется, как есть. Но от рухляди надо избавляться.

Сказала, как припечатала.

Оля так и осталась припечатанной. До самого конца их неловкого прощания. И глядя, как мать на высоких каблуках и в дорогущем пальто, явно от какого-то известного бренда, уверенной походкой направляется к воротам, среди желтых неубранных листьев ее самого лучшего на земле садика, она испытывала жгучий стыд за то, что довела собственный дом до такого состояния. Влада не была здесь с похорон. Год уже. Контраст — лишним аргументом в копилку прочих, доказывавших Олину несостоятельность. А ведь всего-то и надо было — вооружиться граблями да все это сгрести в кучу. И немного пройтись с секатором среди кустов и деревьев. Но, будь она неладна, чертова нога, которую Оля сейчас тащила за собой, уподобившись капитану Джеймсу Флинту, чтобы закрыть ворота. Совершенно раздавленная и выпотрошенная, в чем ни за что не призналась бы. Никогда и никому.

Надёжкина, в конце концов, еще ни разу не спасовала. Даже в куда более неприятных ситуациях. Как мать скрылась в автомобиле, таком же, как она сама, добротном и элегантном, Оля не досмотрела. Калитку захлопнула раньше. Развернулась к гномам и грубовато поинтересовалась у них:

— Ну? И что делать будем?

Гномы почему-то не ответили. Они были по самые камзолы в листве. И вообще, их на зиму лучше убрать в сарай. Только, кажется, оттуда на свет они уже никогда не вернутся.

Доковылять до дома в один присест не вышло. По пути Оля почти рухнула на качели, те жалобно скрипнули и стали раскачиваться под ее птичьим весом. Ногу лучше держать в горизонтальном положении, — вспомнилось ей. И она осторожно переместила ее на дощатое сиденье. Откинулась головой на стальной канат, державший конструкцию, и прикрыла глаза. Мысли были созвучны ветру. Ничего в них не проносилось, пустота. Пустота и едва слышный шелест крон в поднебесье. Оля распахнула веки и вперилась в бескрайнюю синеву, венчавшую ее мир. Иногда ей казалось, что она так глубока лишь здесь и больше нигде.

А еще иногда ей казалось, что черная полоса, в которую она умудрилась угодить в последнее время, никогда не закончится. В глубине дома разрывался телефон. Наверняка Жора, раздобывший ее номер не иначе у Машки, предательницы, наяривает. Придурок.

У него совсем тормоза сгорели.

И у Оли сгорели.

У нее отсрочка до Нового года. Меньше двух месяцев. У нее раздолбанная нога и два несданных заказа. У нее сессия на носу. И она ни за что не согласится на «удобную, небольшую и сразу с ремонтом» квартиру. В конце концов, это действительно не ее имущество. И плевать тут, справедливо это или нет.

Нужно всего лишь составить тактический план. Стратегический уже озвучен матери.

Долечить колено.

Закрыть больничный.

По возможности возвращать физические нагрузки.

Найти жилье.

Найти жилье.

Надо найти жилье.

Интересно, на какие варианты она может рассчитывать на зарплату диспетчера ГПСЧ и нестабильную подработку?

Оля нервно рассмеялась, и одновременно с ее смехом в доме зазвучал звонок. Не телефонный. В дверь. В смысле, в калитку.

Она вернулась на эту землю, и на этой земле ей надо было сделать десяток шагов назад к воротам, которые были закрыты всего-то минут двадцать назад. Костеря все на свете, а особо — собственную неуклюжесть (это ж надо было так шандарахнуться!), Оля поплелась открывать.

За воротами оказался Басаргин — неожиданно лохматый и с большим пакетом в руках.

— Привет! — сказал он, едва калитка распахнулась. — Как ты?

Оля опешила. Смотрела на непонятно откуда взявшегося Дениса посреди ее самой дурацкой за всю жизнь осени и чувствовала, как медленно вниз ползет челюсть. До тех пор, пока не сумела выпалить в ответ:

— Ты откуда здесь?

— Из Киева.

— Зачем?

— Поинтересоваться, как твоя нога, — без тени привычных шуток ответил Басаргин. — Зайти можно?

Оля медленно кивнула и посторонилась, открывая калитку шире. Ее будто пришибло, и она могла только наблюдать за происходящим. Без особого, впрочем, любопытства. Но кое-что все-таки прорвалось:

— Я надеюсь, в пакете не Жорик сидит в засаде?

— В следующий раз привезу, если хочешь, — заверил Денис, проходя мимо. Потом оглянулся на Олю и добавил: — В пакете красное вино и сыр.

— Больным возят апельсины, — усмехнулась она.

— А ты больная?

— По мнению мамочки — на всю голову.

Оля некоторое время разглядывала Дениса на собственном дворе. Ей только его тут и не хватало. Все остальное есть: гномы, эльфы, периодически забредающий кот. Поток бреда.

— Ты серьезно меня проведывать приехал? — вдруг спросила она.

— А у тебя какая версия? — теперь совсем знакомо рассмеялся Басаргин.

— Машка вывихнула шею, потому моя травма с жизнью несколько совместимей, и ты примчался тащить меня в часть.

— С фантазией у тебя так себе, — осматриваясь, сказал Дэн.

Наверное, он мог приехать и раньше. Но в некотором смысле зная характер Надёжкиной, не имел повода. Когда же, явившись в караул, узнал от Машки, что разум восторжествовал и Оля взяла больничный, он отоспался после дежурства и направился прямиком к ней. Почти прямиком — через супермаркет. По самому незамысловатому поводу: проведать.

— Я просто не давала ей разыграться, — Оля заперла калитку и медленно прошкандыбала к дому. Пока лечилась, колено, естественно, стало чуток лучше себя вести. Но за день она его основательно натрудила, просидев до приезда матери в мастерской. Воспоминание о Владиславе на собственной кухне заставило ее поежиться. Резко почувствовалась глубокая осень — пробрало. Она остановилась и глянула на Дэна.