Я поёжилась, представив один из вариантов.

— Представляешь, что останется от моего сердца, если ты пришлёшь мне письмо с заголовком: «Тахикардия»?

— Слишком банально, — покачал головой Антон. — Тут что угодно было бы банально, кроме одного-единственного заголовка.

— Какого, Ант?

— Я люблю тебя.

Я моргнула, глядя на него.

— С кавычками или без кавычек?

— Без.

Наверное, нужно было что-то сказать. Но я так растерялась, что ощущала лишь непривычный жар в лице и шее.

— Ну, тогда всё в порядке, — выдохнула я. — Если без кавычек. Чёрт, почему я так смутилась? Я-то вообще люблю тебя с… ну… наверное, можно начать отсчёт секунды через две после того, как тебя увидела.

— Целых две секунды?

— Я ужасно медлительная.

Мы долго-долго смотрели друг на друга. Как полные идиоты, мелькнуло в голове. Писать же надо, а мы тут… в любви признаёмся. Неловко, как школьникам.

И… необыкновенно. Чёрт, как это бывает? Одна-единственная эмоция, и неважно вообще всё. И я понимаю, что отдам ему всё, и буду за ним как за каменной стеной, и когда мы рядом, нет ничего невозможного.

По-настоящему. Лучше, чем в балладах. Достаточно лишь коснуться друг друга.

— Пошли сначала в другую спальню, — прошептала я, беря его за руку. — Не ту, где ноутбуки, разврат, крутые парни и сумасшедшие приключения, а ту, где никого нет. И не будет ещё часов пять. Или десять.

— Не боишься, что со мной будет скучно?

Я тихо засмеялась.

— Ну да. Держу пари, на это жаловались все девушки.

— Ты удивишься. Не представляешь, как было обидно, когда в восьмом классе даришь красивой девушке стихотворение на уроке английского, а она говорит, что ей было чудовищно скучно, потому что стихи не про неё, а про какую-то дурацкую огненную комету, летящую, чтобы стереть с земли всё человечество.

— А стихи были про неё, — догадалась я. — Каждая строчка. Она и была кометой.

— «Смерть не пугала его», — произнёс Антон по-английски. — «Больше всего он боялся, что комета останется безучастной и полетит дальше, не желая иметь с его миром никаких дел».

— Мне повезло, — серьёзно сказала я. — Представляешь, если бы такого потрясающего парня заграбастали уже в восьмом классе?

Антон несколько долгих секунд смотрел на меня.

А потом совершенно бесцеремонно сгрёб в охапку и понёс в спальню.


В жизни каждой писательницы рано или поздно наступает самая главная ночь.

Ночь дедлайна.

Нет, эта ночь для нас ещё не наступила. Но ощущения у меня были точно такие же.

Я подняла голову от ноутбука и задумчиво посмотрела на своего соавтора. Кажется, мы только что занимались любовью. Второй раз за вечер? Или третий? Напрочь вылетело из головы.

Одеяла и подушки были разбросаны по полу. А мы с Антоном, едва одевшись, сидели у ноутбуков совсем близко друг к другу, и мне стоило усилий не отвлекаться на строгую оправу его очков. Или на лёгкую морщинку на лбу.

Особенно очки. Чёрт, это что-то невыносимое.

— А ведь секс — это здорово, — задумчиво произнесла я. — Без практики я совершенно не могу представить, кто кого куда целует. Жаль только, детали очень быстро выветриваются.

— «Детали»? — поднял бровь Антон, не отрываясь от ноутбука. — Рэйн, у нас, конечно, интерактив, но не настолько, чтобы давать опцию «так куда и как вы собираетесь засунуть свой язык в следующий момент времени, благородный сэр?»

— Ты сухарь и зануда.

— Знаю. А у тебя провисает сцена после поцелуя в допросной.

Я поморщилась.

— Придирчивый сухарь и зануда.

— Угу.

— Может, тебе опрокинуть меня на кровать ещё раз? — вкрадчиво спросила я. — Раз уж я настолько неуважительно отношусь к своему соавтору?

— Не сработает, — пробормотал он, на миг задумавшись над абзацем. — Пока я не допишу эту сцену, никаких оттенков серого.

Я мрачно взглянула на него. Пальцы Антона летали по клавиатуре как ни в чём не бывало, но что он оторвётся от неё в момент, я не сомневалась. Вот только он не хотел этого делать.

Надо будет, кстати, сподвигнуть его записать аудиодорожку со страстными соавторскими стонами. Ну, просто чтобы потом переслушивать в пробках.

— Ант, — ангельским голосом позвала я. — А ведь мы когда-нибудь будем писать эротические сцены. Вдвоём. И ты ведь не сможешь писать их и одновременно не думать о том, как завалить меня на одеяло. Концентрации не хватит. Даже у тебя. И как ты собираешься разделять личную жизнь и работу?

Он всё-таки поднял голову. Задумчиво почесал подбородок.

— Чёрт. Совсем упустил это из виду.

Я коварно улыбнулась про себя.

— Придётся пересиливать себя и думать о фреймворках и динамической компиляции, — невозмутимо закончил Антон. — По крайней мере, когда я писал эротику под финал «Моря», я параллельно ломал голову над одной штукой, которую мы тогда разрабатывали на кафедре, и, надо сказать, когда описываешь разные извращения, это очень помогает сосредоточиться.

— Да ты просто безупречная машина смерти, — вздохнула я. — Ничем тебя не проймёшь.

Антон вдруг отложил ноутбук и протянул руки.

— Иди сюда.

Я оказалась у него на коленях мгновенно. Кажется, я только что изобрела какой-то невозможный способ телепортироваться в пространстве.

— Я работаю по двенадцать часов в сутки, — сообщил Антон мне в затылок. — Вот точно. Причём это совершенно не значит, что я буду целыми днями писать что-то рядом с тобой. У меня в голове постоянно вертятся мысли вроде: «но как эта штука всё-таки работает?», и если они меня захватывают, я с головой ухожу в них. Я не то, чтобы стопроцентный писатель. И не то, чтобы примерный семьянин, ценящий доброту, мудрость и свитера с оленями. Скорее уж сильно наоборот.

— Мальчишка-супергерой, который хочет быть плохим парнем, — серьёзно сказала я. — И бунтует против стандартной семейной жизни, не желая вписываться в стандарт.

— Не без этого. Прикинь это на себя, Рэйн. В своей жизни. Я пойму, если тебе это не подойдёт.

Я помолчала, рассеянно поглаживая его голое колено.

— Вот сейчас надо немного поколебаться для виду? — уточнила я. — Потому что я не вижу, как жизнь рядом с тобой может сделать мою жизнь хуже. Ну, кроме стандартного «мы расстанемся и разобьём друг другу сердце», но это-то как раз неотвратимо. Люди расстаются, люди умирают.

— Или хуже, — негромко сказал Антон. — Когда стресс переходит в такое состояние, что нарушается восприятие реальности. Всерьёз. Это ты всего лишь хлопнула дверью и улетела в Одессу. У кого-то ещё может быть куда более хрупкая психика.

Я недоверчиво обернулась к Антону.

— Такое правда было у кого-то из наших? От несчастной любви?

Он кивнул.

— Пару лет назад. Её бы вытащили, если бы заметили симптомы вовремя, но парень, в которого она влюбилась, никому ничего не сказал, а никого другого рядом не было. В итоге там через полгода очень плохо всё кончилось, от потери работы до очень увлекательного путешествия по дебрям клинической неврологии.

— А сейчас?

Антон пожал плечами.

— Вот именно поэтому, — вздохнула я, — я с самого начала держусь подальше от вашей тусовки при всей её романтичности. Просто пишу истории. Чёрт, почему так, а? Почему, когда творческие личности, вдохновение, нежность и настоящая любовь, к ним обязательно прилагаются страшные истории про смерть на дуэлях, спивающихся одиноких писателей и сходящих с ума от любви трепетных дев?

— Обратная сторона медали, Рэйн. Что до тусовки… я думаю, ты догадываешься, что я сейчас тоже не очень-то жажду быть её частью.

— Сбежим вместе в Нью-Йорк? — оживилась я. — У меня там как раз пара соавторов на хозяйстве, помогут обустроиться, заживём скромной соавторской коммуной…

Антон прикрыл глаза рукой.

— Всё. Слезай. Я понял, тебя уже ничего не проймёт и не спасёт. Работать, Рэйн. Вся ночь впереди.

— А вот это прозвучало очень романтично… — мурлыкнула я, слезая с колен.

— Не надейся.

А вот буду, ехидно подумала я. Всегда.


В душ мы отправились вместе, пошатываясь; глаза слипались от усталости. Я подозревала, что если бы мы писали по отдельности, то и я, и Антон сразу завалились бы в кровать, наплевав и на гигиену, и на социальные условности. Но рядом с ним засыпать грязной, потной и липкой было как-то неловко, и, похоже, он чувствовал то же самое. Кажется, наши отношения были ещё на той стадии, когда стесняешься сливать воду в бачке унитаза. Последний раз я ощущала что-то подобное лет в восемнадцать.

Но спать хотелось невыносимо. И первое, что я сделала, очутившись в ванной — плюхнулась на дно ванны, свернулась клубочком, поливая себя горячей водой из душа, и закрыла глаза.

В следующую секунду у меня самым бесцеремонным образом отобрали душевой шланг.

— Нет уж, вставайте, добрая леди, — произнёс насмешливый соавторский голос. — Жизнь всё ещё бьёт ключом, и негоже от этого устраняться.

Я с мрачным видом приоткрыла один глаз.

— Бить ключом — моё любимое хобби, сэр Темнота, — сообщила я. — Разводным. Или гаечным, по обстоятельствам. Подай мочалку, а? Попробую вымыться лёжа.

Вот тут-то он меня и вымоет, промелькнула мечтательная мысль, но вместо этого мне на голый бок действительно шлёпнулась розовая мочалка.

— Это нечестно, — пробормотала я, открывая глаза и протягивая руку к флакону геля для душа. — Где-то здесь должна быть романтика.

— Вот же она.

Я подняла взгляд. Мой соавтор преспокойно выдавливал на фиолетовую зубную щётку тонкую дорожку голубоватой пасты.

— Кто-то спрашивал о цвете моей зубной щётки, — пояснил он. — Наконец-то тебе дано лицезреть её воочию. Ну разве не здорово?