Но однажды, когда владелица начала отчитывать меня за перерасход материалов, я взбеленился. Я орал так, что дрожали стекла. Когда она достала телефон, я выбил его из руки и растоптал, а она она открыла свою варежку, я просто влепил ей по роже, схватил за волосы и макнул мордой в раковину, где валялась мокрая тряпка. Подсек колени, уложил на пол и заставил вылизывать свои ботинки.

А когда она подняла голову, придушил. Ее хрип наполнил меня таким удовольствием, что у меня встало. Не видя причин себе отказывать, раз уж все равно нарвался и на увольнение и на срок, я засадил этой богатенькой сучке прямо в горло.

Никогда в жизни, даже с Алинкой, я не испытывал такого кайфа!

А когда сучка, давясь и кашляя, вынула мой член, подняла мокрые глаза и сказала плачущим голосочком:

— Простите меня, пожалуйста, мой господин, я искуплю свою вину…

Вот тогда я взорвался прямо ей в лицо.

Она ползала на коленях и вылизывала мою сперму, а я чувствовал, что моя ярость нашла наконец выход!

Я по-прежнему ненавидел весь мир и при каждом удобном случае разминал об него кулаки, но второй частью моей жизни стали униженные рыдающие телки, которые ползали передо мной, подставляя свои дырки под мой хуй во всех позах.

Я получил должность главврача в той клинике, потому что ебал сучку-владелицу так, как ей нравилось, унижал и лупил ее, получая охуенные оргазмы.

Когда она мне надоела, я отвез ее на пепелище нашей семейной дачи, привязал голую к остаткам беседки, выебал в зад и уехал. ХЗ, как она выбралась, но намек поняла. И прислала мне неплохую сумму с запиской «За все!»

Я открыл свой кабинет.

Родители меня не простили и я даже не был на их похоронах.

Куда делась Алина, я не знаю. Виталька рассказал, что несколько раз ездил на опознание тел, но каждый раз это была не она. Сбежала, сменила имя, все же умерла?

Мне кажется, я любил всегда только ее. Мне кажется, я никогда не перестану ее любить.

Моя ярость со временем перегорела. Я не против почесать кулаки о какого-нибудь дерзкого мудака, но обычно мне хватает того, что я делаю со шлюхами. Ни одна женщина в мире еще не стала достойна моей Алины.

Эту фотографию сделал папа. Я украл ее у Виталика, когда приходил после смерти родителей поговорить. Он всегда был умнее меня. Он не простил меня, но сказал, что общаться это нам не помешает. Мы почти дружили последний год.

Почти.

Моя синеглазая улыбается здесь. Не мне.

Как так вышло, что внезапная любовь, которую я не узнал, привела вот к такому? К тому, что у меня больше нет Алины, нет брата, нет родителей, нет никого, кроме ебанутой дряни, даже не родной мне по крови? Вновь разбудившей во мне ту первобытную страшную ярость, которую я убаюкал, превратив свою жизнь в предсказуемое говно?

Я сполз на пол, сел, прислонившись спиной к комоду и смотрел на портрет так долго, что начали слезиться глаза. Слишком пыльно тут. Слишком темно. Но у меня не было сил подниматься и идти куда-то еще. Как так вышло, что у меня больше никого нет… И некого винить, даже Виталик мертв. А синеглазая все улыбается… Как горько теперь вспоминать первые дни после побега, когда она вся светилась, постоянно целовала меня, обнимала, щекотала своими невесомыми волосами, а я воспринимал как должное и только строил планы, как я буду ее развращать, мучить, превращать в свою подстилку. Меня раздражало, что она все время ластится ко мне, что-то нежное воркует. Нет бы встала на колени да отсосала… как многое я бы отдал за то, чтобы вернуться сейчас в те времена и снова почувствовать ее нежное тепло!

Мне показалось, что моя мечта сбылась. Даже повеяло ароматом сирени, которой всегда пахло от Алины. И нежные губы коснулись моего лица, собирая с него горькие злые слезы.

Неужели она вернулась? Она простила меня?

Я поймал руку, гладящую меня по щеке и… очнулся.

ЛИЗА

1

Мне было страшно. За дверью будто бы бушевал ураган, снося все на своем пути. Я выбралась из постели, хоть это и было безрассудно, но мне надо было знать, что там происходит. Прокралась к двери спальни, но не решалась ее даже приоткрыть. Андрей рычал и кричал, от грохота и треска содрогался весь дом. Что-то звенело, разбиваясь, что-то падало и ломалось. Он совсем псих! Совсем!

Когда все затихло, Андрей вышел, и я еле успела нырнуть в дверь гардеробной. Он вернулся с бутылкой виски и на этот раз не захлопнул за собой дверь. Осталась щель, в которую я заглянула.

Он сидел на полу с фотографией в рамке в руках, пил виски из горлышка и плакал, водя пальцами по бликующему стеклу, я не видела кто там.

У меня сжалось сердце. Он такой несчастный! Может быть, он злится не от того, что плохой, просто ему не повезло?

Ведь я и сама такая несносная с тех пор, как умерла мамочка…

Он не слышал моих шагов, а я боялась его окликнуть. Я не знала, что мужчины могут вот так плакать, когда слезы просто катятся по лицу, а он даже не замечает их. Только встряхивает головой, словно не понимая, что мешается и снова отпивает из бутылки. Я подошла совсем вплотную, а Андрей все еще не видел меня, погруженный в свои мысли. Пальцы, лежащие на портрете красивой девушки дрожали. Она была примерно моего возраста. Дочка?

Так жаль, что он тоже скорбит…

Я вдруг почувствовала такую острую жалость к этому сильному и жестокому человеку, такую пронзительную нежность, что не смогла сдержать порыва и наклонившись, коснулась его губ. Дядя Андрей, не плачь…

На несколько мгновений мне показалось, что он отвечает на мой поцелуй. Его губы потеплели и шевельнулись под моими губами, но я ошибалась!

Он вдруг вздрогнул, оттолкнул меня, посмотрел с внезапно зажегшейся яростью:

— Лиза! — Выплюнул мое имя с таким отвращением, что я всхлипнула от ужаса. — Малолетняя шлюха! Чего приперлась?

Непроизвольно моя рука дернулась и я дала ему пощечину. И сама задохнулась от ужаса. Что я наделала?!

Вскочила, попыталась убежать, но рык из-за спины парализовал меня, я споткнулась, и тут Андрей ухватил меня за локти, рванул к себе, заломил руку за спину и прорычал в ухо:

— Какого хера происходит? Насмотрелась порнухи и теперь между ног чешется? Почесать?!

Он уронил меня на кровать животом и прижал огромным твердым телом так, что было трудно дышать.

— Я просто… — я не знала, чем оправдаться и как бежать. Слезы хлынули сами, заливая простыни, в который он вжимал меня лицом. Его рука давила на затылок, грудь вдавливала меня в кровать, а пах упирался сзади, и я чувствовала, что там кое-что твердеет.

— Что ты? Что просто? Испорченная дрянь! Устала, небось, считать, сколько мужиков через себя пропустила?

Он толкнулся в меня пахом и я почувствовала как задралась футболка. Между мной и его членом была только тонкая ткань трусиков и его штаны. Он елозил по мне вверх-вниз, вжимаясь между бедер. Он что, собирается меня трахнуть?!

Паника набросилась на меня сворой диких собак. Я хотела закричать, но перехватило горло.

— Нет… не надо! — Заскулила я тихонько.

Одно дело мои фантазии, но в реальности он вовсе не такой нежный! Он не собирается трепетно трогать мои соски, его член… там, сзади, и я боюсь!

Это было всего один раз!

Пусть он уйдет!

— Чего не надо?! — Издевательский голос обдал меня запахом алкоголя. — Не ты ли писала некоему Жеребцу777, что хочешь попробовать как в том ролике, где в девку засовывают гигантский хуй? Или ты только с жеребцами такое готова?!

Я задергалась, стараясь вырваться из-под него, но от этого эрекция становилась лишь сильнее.

— Нет, дядя Андрей, отпустите! Отпусти, мудак, урод! Ну пожалуйста, я не хотела… Мама! Мамочка! Не надо! Прошу вас! Нахуй пошел, урод, насильник, пидор волосатый! ААааааааа!

Я уже не разбирала слов, захлебываясь воем от ужаса, горя и отчаяния.

Молотила руками по кровати, пыталась скинуть с себя его тело, беспорядочно дергалась и не знала, куда деваться.

Но вдруг все кончилось.

Тяжелое тело отпустило меня, только жесткие как клещи пальцы сжали запястье и вздернули меня на ноги, а тычок в спину придал ускорения в сторону двери.

— Пошла. Вон. Отсюда. Я тебя, дрянь, еще воспитаю приличной девушкой, чтобы своим блядством не позорила память моего брата.

Андрей

1

То, что она будила во мне, нельзя было выпускать на волю.

Моя похоть и моя ярость обычно существовали отдельно друг от друга. Мне нравилось трахать баб, приковав их наручниками, нравилось ебать их так, чтобы они повизгивали и поскуливали, не обращать внимания на их удовольствие. Нравилось засовывать им хуй попеременно то в жопу, то в рот, нравилось долбить так, что они стучались башкой о стену.

И мне нравилось уничтожать все, до чего дотянется моя бита. Превращать в хлам дорогие тачки, нравились осыпающиеся стекла заброшенных домов. Даже когда я крушил собственное жилище, я испытывал удовольствие.

И там, и там я выпускал наружу своих истинных зверей внутри и давал им волю. Они жрали от души. Потом мне пришлось остепениться. Негоже улыбчивому стоматологу по вечерам, как оборотню, выходить на улицы и громить чужие тачки. Надо было с этим что-то делать.

Я делал.

Я научился уничтожать морально. Жестоко расправляться с конкурентами. Но только словами и политикой, без кулаков. Ни разу за пять лет я не ударил больше человека. Даже без бокса, который мне так советовали. Я взял под контроль своего яростного зверя. И добился успеха. У меня была своя элитная клиника, достаточно бабла на все мои желания и достаточно женщин для того, чтобы не сажать на голодный паек моего зверя похоти.