На них смотрели. Улыбались. Они были очень красивая пара. Они были украшением этого места. Поэтому они оттуда и сбежали, бродить дальше по летним улицам.

Из окон домов и проезжающих машин Ваенга тянула «снова курю, мама, снова». От этого их снесло после угрожающей вывески «Капелла» в какие-то очень благоустроенные проходные дворы, там было светло, ухоженно и безопасно. В пустом, чисто выметенном углу девушка с гитарой наигрывала что-то аритмичное и пела тихо очень чистым голосом. Они подошли, послушали. Певица маскировалась под ларссеновскую барышню с черной челкой, вся в черном, глаза обведены черным и, кажется, черная помада на губах. Тем чище звучала ее легкая песенка.

Марина отняла у Игоря всю мелочь и насыпала в футляр ее гитары, случайно раскрывшийся на земле. Уходя, Игорь тишком положил в футляр тысячу рублей. Черная певица показала ему язык. Он помахал ей на прощание.

У набережной Мойки они оказались случайно, в силу некой географической аномалии города Санкт-Петербурга. Тут же выяснилось, что Марина всю жизнь мечтала покататься по каналам на лодочке, а Игорь просто рвется показать ей развод мостов с реки, то есть катер придется брать обязательно. В двух шагах от Певческого моста нашелся причал, где скучали у берега несколько разномастных катеров. Их хозяева, чинные дяди в кепках, без азарта резались в домино на снятой с кронштейнов вывеске «Причал Певческий мост».

– Чей-то мост, – прошептал ей в шею Игорь.

– Её, – Марина показала большим пальцем через плечо в музыкальный проходной двор.

Бомбилы торговались долго, с чувством. Но набравшие опыта в битвах с марокканскими торговцами, Игорь с Мариной легко обыгрывали коллективное бессознательное компании питерских гондольеров. Стриженые седым бобриком лодочники только крутили головами. Марина выбрала самый симпатичный новенький белый катер с кабинкой у носа и диванчиками на корме. Сговорились на круиз по каналам с непременным осмотром развода больших мостов на Неве.

Шкипер с пивным брюшком полез в лодку, и еще не заведя мотора, сменил бейсболку на белую шкиперскую фуражечку с лаковым козырьком.


Возвращались под утро. Весь обратный путь по каналам Марина спала на его плече, закутанная в два пледа. За прошедшие часы выяснилось:

– Медный всадник выглядит в сумерках иначе, чем днём – у Дворцового моста работает уличное кафе, где варят чудный кофе (до 23.00 можно с коньяком) – платный туалет в Северной Пальмире стоит 15 рублей – развод мостов – потрясающее зрелище – ночью на Неве холодно – он испытывает к Марине что-то очень похожее на нежность.

Свирепого вида шкипер оказался знатоком старой гидрографии города, историком-энтузиастом и отличным рассказчиком. Игорь в благодарность оставил ему в оплату ту сумму, с которой начинали торг, и в обнимку повел Марину в гостиницу, отсыпаться.

Завтра вечером можно посетить Мариинский театр, изобразить то есть культурную программу для гостей города. А еще шкипер говорил про светомузыкальный фонтан на стрелке Васильевского острова. Да мало ли.

Завтра будет целый день. И ночь.

Глава 4. Июнь

Конец июня 2010

Санкт-Петербург

Просто при упоминании города Санкт-Петербург он начинал улыбаться самым предательским образом, и быстро стирал улыбку, чтоб не застукали.

Накануне отъезда из Питера они устроили себе вечеринку в популярном итальянском ресторане на улице Рубинштейна в двух шагах от гостиницы. Марина под спагетти с морскими гадами и бутылочку итальянского белого наговорила ему массу лестных слов, чем Игорь был приятно смущен. В порядке самообороны он определил, что за Мариной есть слабость – когда выпьет, у нее развязывается язык. Так ему было проще. Не избалованный женскими признаниями полковник должен же был придумать для себя объяснение неожиданного, но что говорить, приятного внимания к себе.

Подаренные Игорем часики от Шопард она теперь вовсе не снимала, как талисман. Когда выяснилось, что они не боятся воды, Марина даже в душ полезла в часах, которые сверкали на обнаженной коже эротично, волшебно и достойно.


Москва

Конец июня в Москве стоял очень жарким, а к середине лета обещали настоящую африканскую жару. Торфяная гарь уже чувствовалась в воздухе.

Знакомые разъезжались по менее жарким странам вроде безобидного Монако, или грозились смыться от наступающей жары хоть в Финляндию, хоть дальше, хоть на Шпицберген. Маркин, например, готовился к подводной охоте на далеких Багамах, уверяя, что там прохладнее. Впрочем, ехал он в компании скорее нужных, чем приятных людей. Игорь об этом знал все, поскольку сам готовил для босса справки на приглашенных «друзей».

Медникову было не до разъездов – последний месяц принес столько вопросов, загадок и просто темных деталей, что разобраться было просто необходимо. Он уже пробовал как бы ненароком обсудить с бывшими коллегами ситуацию с недоделанным покушением на Овсянникова, но вся Москва знала, что он служит в доверенных помощниках у Маркина, и его как будто сторонились. Это затрудняло разговоры и создавало смутное ощущение надвигающейся угрозы. Если сторонятся свои, значит, рядом скоро рванет.

Пора навестить генерала моего, иначе ясности не добьешься, решил он.


Генерал Сохин всю жизнь очень плохо играл в шахматы. Но играл. Все управление знало, что шахматист он никакой, и все норовили подсунуть ему вырезанные из журналов этюдики для шахматистов-любителей. Через месяц-другой он торжественно сообщал дарителю о победе и подробно, минут за сорок рассказывал, как и чего он добился в этой задаче. Кто понаивнее, считали его безобидным чудаком. Кто похитрее, после таких этюдов обходили его за два квартала в уверенности, что генерал непрост и дурит им головы. Правы были и те, и другие. Продуктивно мыслить генерал выучил себя сам, шахматы были лишь предлогом для изобретения житейских этюдов, которыми он тайком украшал свою жизнь, и не только по работе.

По службе за ним была слава затворника, молчуна и иезуита, мастера византийской интриги. Начальство его всегда побаивалось, не без оснований подозревая в перспективном чекисте связь с потусторонними силами в Кремле. Продвигали Сохина туда, где было все непонятно и невыигрышно, а он сумел построить на этом вполне успешную карьеру. Его как бы отставка и как бы исчезновение в бизнес поначалу всполошили коллег, которые опасались с его стороны какой-нибудь невероятной многоходовки с непредсказуемыми последствиями, но со временем успокоились и вроде подзабыли. И напрасно.

Те, кто знал генерала-предпринимателя поближе, были уверены, что Сохин держит руку на пульсе в любой ситуации.

Медников не нашел Сохина ни дома, ни по секретным телефонным номерам. Это означало, что генерал либо очень далеко и недоступен, либо очень близко, руку протяни. Игорь поморщился и пошел просить помощи у подопечного – друг и напарник Вадим Рыжов появился в его жизни с подачи генерала не случайно. За последние годы они довольно насмотрелись друг на друга в самых разных ситуациях, и Медников лишь убедился, что Рыжов ой как непрост. Хотя и друг.

Они устроились в плавучем ресторанчике на Москве-реке напротив Нескучного сада. Кажется, жара к вечеру только усилилась. Щурясь на раскаленное солнце, Вадим помаленьку потягивал пиво, часто меняя кружки на свежие, холодные. Игорь попросил бутылочку Перье и пил мелкими глотками вкусную французскую минералку с газом.

– Не темни, Вадим. Ты в теме или нет? Одного из нас генерал должен был оставить на контакте.

Вадим рассмеялся:

– А я все жду, когда ж ты спросишь. Угадал, опять ты угадал. Давай-ка я тебе кое-что расскажу. Это из того, что Степаныч разрешил изложить. Правда, не правда – не спрашивай, не знаю. Не проверял и не собираюсь. Ты помнишь, как он растворился… – Вадим действительно оказался в курсе дела.

Иван Степанович Сохин в один прекрасный день растворился в воздухе, укрывшись от политических бурь девяностых, которые погубили столько душ, и оставил ни с чем многих претендентов на его служебное и агентурное наследство. Он просто пропал. На самом деле из своей щели под плинтусом он наблюдал, как – порой по одному, а когда и десятками – его бывшие коллеги и соперники полегли по канавам и обочинам Большой Дороги. На одной только афере с фальшивыми авизо сгинули, по его подсчетам, не менее семисот молодых волков, которые неправильно оценили свои возможности и перспективы, пошли за деньгами и пропали на этом пути.

Медников кивнул – он хорошо помнил и расстрелы на Зиле, и якобы красную ртуть, и скупку ваучеров, и продажу урана-238 через мелкие конторы на Полянке. Народу полегло со всех сторон туча.

Рыжов продолжил:

– Вот именно. Но свою отборную гвардию, – понятно, что в это число входили Медников и Рыжов, – генерал берег, и аккуратно продвигал их в новой жизни в меру своего житейского и политического разумения, которое он, впрочем, никогда не переоценивал. Но людей сберег. Медников оказался среди немногих, кто сделал яркую карьеру.

Именно эти отборные кадры и были тогда собраны в наскоро отремонтированном замоскворецком особняке, где Сохин произнес свою знаменитую речь.

– Цените себя, уважайте себя. Искушений будет много, и – самое опасное – вокруг вас будут вертеться сумасшедшие деньги. Выживет тот, кто обойдет их стороной, не дав замазать себя долларовой грязью.

Если б текст этой речи прочла широкая публика, его сочли бы опасным краснобаем и лжепророком – как раз то, чего Сохин хотел избежать. Он был убежден: Россия повторит до деталей путь, который прошли западные экономики за последние 150 лет. Но пройдет его лет за десять-двенадцать, максимум за пятнадцать. Со всеми бедами скороспелых миллионеров, с рождением и крушением великих состояний, с человеческими трагедиями континентального масштаба и с массовыми, капитальными ошибками в сфере морали, безнадежными заблуждениями в области этики, полным разбродом в заоблачных высях философии. Не говоря о цинизме и низости в государственном управлении.