Он отправил распечатку переписки Марине по электронной почте, и позвонил ей:

– Малыш, не хочешь мне объяснить, что это такое?

Марина пробежала текст, на минуту прикрыла глаза, выдохнула долго и громко, с надрывом ответила:

– По какому праву? Как ты посмел следить за мной и читать мою переписку! Кем ты себя вообразил? – Она уже кричала в голос: – Да кто тебе дал право судить меня? Не вмешивайся в мою личную жизнь, в жизнь моих родных и друзей забирай свои подарки, и не звони мне больше никогда!

Игорь не понимал, что творится. Где пол, где потолок, перед глазами возникли кровавые круги, стало трудно дышать. Безумная боль хлестнула по нервам.

Она от меня отказалась, просто походя, мимоходом, вот так сразу, будто ничего нас и не связывало Медников собрал разбросанные по столу распечатки, сложил их ровной стопочкой, совершенно ровной стопочкой. Идеально ровной. И тихо ответил:

– У меня есть такое право. Я столько сделал для этой страны, что получил это право, я его заработал своей кровью. А перед Господом я отвечу сам. Такие отношения между нами меня не устраивают. Подарки оставь себе, а расследование по ДТП со смертельным исходом будет возобновлено, уже в Москве…


Перед глазами полыхало беспощадное пламя, как тогда, в Грозном в январе девяносто пятого. И такая же бешеная ненависть душила его, как к тем арабским наемникам, что заживо сожгли русских ребят. Этих животных тогда рвали бэтээрами. Ему было больно, очень больно, нестерпимо больно…

Игорь остановил себя, как только понял, что получает удовольствие от своей боли. Да, очень больно. Зацепило, за живое зацепило. И ведь было же все хорошо, совсем недавно, еще в сентябре было просто счастье какое-то, и вдруг все рассыпалось в прах, развалилось.

Медников напряженно думал, ходил по зимней Москве, брал под контроль свои нервы, возвращал себе нормальное дыхание и пульс. Первая взрывная реакция, ярость и ненависть уступали место холодной тоске и тупой, скребущей душевной боли внутри. Он мучительно прокручивал в голове события последних недель, и картина складывалась грустная, с какой стороны ни подойди. Даже если нет любви, но надо же ценить, я один сделал для нее в тысячу раз больше, чем все остальные за всю ее жизнь, она не знает, что такое благодарность, сейчас бы не в Италию ездила, а в колонии-поселении Рождество встречала, не унимался второй, внутренний Медников. Наконец, в этот проект столько вложено. Инвестиции, можно сказать.

Игорь усмехнулся про себя: раз чувство юмора возвращается, значит, осознаю себя, а следовательно существую. Убедившись, что он в состоянии думать и действовать рационально, Медников принялся – анализировать ситуацию, ее плюсы и минусы, цели и средства, ближайшие задачи. Он остановился, облокотясь на гранитный парапет. Смотрел, как кружат птицы над Обводным каналом. Служебный опыт иногда помогает в жизни, житейский опыт в служебной нет. Интересно, а вообще бывает иначе?

Для начала нужно установить, что это за персонаж такой, у которого роман с моей Мариной. Кто у нас такой наглый и беспринципный. Весь Волгоград и весь город Волжский знали, что Марина моя жена и даже боялись к ней подходить. Мне, боевому офицеру сознательно наставлять рога, хотя теперь только в прошедшем времени. Итак, выясняем по пунктам. Первое – кто такой. Второе – весовая категория (от этого будет зависеть наказание – чем выше социальный статус, тем жестче, патрициям-топор, плебеям-веревка). Третье – что его связывает с Мариной. Всю жизнь со взрослыми мужиками жила, а тут на мальчиков потянуло? Так зачем нужно было доводить до свадьбы, призналась бы – я понял бы и простил, потому что люблю… Как бы больно мне ни было. А тут за моей спиной. Господи, ну почему же так больно!

А сейчас буду принимать решение. Кто там решил меня сбросить со счетов? Я в форме, не развалился и все возможности при мне. Меня из колеи не выбить. Он решил действовать исключительно по личным каналам, не привлекая служебные возможности: эти служебные имеют свойство накапливать информацию о тебе самом и сбрасывать ее, куда не надо. И в самый неподходящий момент. Нет, обойдемся своими персональными ресурсами. Он сделал несколько звонков друзьям и знакомым по прежней службе, людям неброским, занимавшим скромные, но ключевые посты.

Личный канал связи Медникова заработал, и к концу дня у него была вся картина. Медников с некоторой брезгливостью узнал, что за человек, к которому привязалась Марина. Сопляк, ничто, пустое место. Чмо на тонких ножках. Ни денег нормальных, ни работы серьезной. Мать, русопятая толстушка, чуток поднялась на местном бизнесе в городке Волжский, фото. Да, полновата. Мама этого сопляка и кормит, а так – щенок без роду и племени. Ездит на синей «тойоте» с модными черными тюнингованными дисками, живет в съемной двушке, настоящая хрущоба, встречаться с Мариной ездит на дачу-шифруются. Тусовки, клубы, прическу делает у известного в городе стилиста. Одна обязанность – мыть мамину машину. Немного наркотиков, но сам вроде не торгует. С Мариной знаком давно, вертелся в кругу ее подружек. Что ж, когда у нее не было ничего ею не интересовался? Фото: смазливый тип с мелкими чертами лица, глаза бесцветные, курчавые светлые волосы, явно завиты и уложены.

Медников читал, сидя в своем служебном кабинете в одном из многочисленных Лубянских переулков. Он попросил секретарей срочно соединять его со всеми абонентами в Приволжском округе, а московскими звонками по возможности не беспокоить. Исключение составляло только большое начальство. Он читал разрозненные листки справок, записывал мелкие детали, подробности, адрес, телефон, номера мобильных телефонов. Просмотрев еще раз тонкую папку со справками, Медников попробовал разобраться в своих ощущениях, и не сумел. Ничего определенного. Ни ревности, ни острой ненависти, ничего. Только холодная пустота от мысли, что Марина могла пригреть рядом это ничтожество и боль, адская боль, такая боль, от которой хочется лезть на стенку… Ни о каком сравнении и речи быть не могло. Вот это смазливое убожество – на моем месте? Он скривился от брезгливости и с удивлением посмотрел на свою правую руку, которая сжимала теперь уже остатки хрустального стакана из под воды, а ручеек алой крови стекал на свадебную фотографию из Рима, которая всегда стояла у него на столе. Медников привычным движением перетянул руку бинтом из аптечки, это помогло ему переключиться.

Он еще раз приоткрыл папочку с данными о приволжском любовнике, взглянул на фото, отодвинул папку. Конечно, наказать следует. Блюдо, которое надо подавать холодным? Да, торопиться не надо. Торопиться вообще не надо. Ну, а Марина пусть устраивается, как умеет. Денег на первое время ей хватит, ну а потом…. А я буду работать, в конторе дел по горло, в командировку надо собираться, там с налету не проскочишь, придется готовиться, и работать, работать.


Медников походил по кабинету, постоял у окна, глядя на быстро наступавшие сумерки, на мосты, на зубчатые стены и черные башни Кремля. В дверь сунулась секретарша, что-то сказала, он не услышал, жестом отослал ее. Медников прошелся по комнате, размял плечи и сел за письменный стол Игорь чувствовал, что в душе его сгорело нечто важное, то, что согревало его все эти месяцы, Божья искра погасла… Он выдохнул весь воздух, успокаиваясь, покрутил в пальцах карандаш и написал:

«Как глупо, а я все еще тебя люблю».

Зачеркнул.

«Я не хотел так расставаться».

Зачеркнул.

«Между нами много больше, чем».

Зачеркнул жирно.

«Можешь оставить себе».

Он задумался, поморщился, как от кислого. Смял бумажку, расправил, а потом ловко сунул ее в измельчитель для бумаг и до конца смотрел, как лист рассыпается на граны и ложится внизу маленьким сугробом. Игорь взял свой мобильник и быстро набрал: «Прощай. Живи, как позволит совесть. Я тебе вреда не причиню». И отправил.

Потом он долго стоял у огромного окна, упершись кулаками в подоконник, все мышцы его были до боли напряжены, по лицу катались желваки. По натянутой загорелой коже гладко выбритой щеки протянулась предательская дорожка. Если бы кто-то встретил сейчас его взгляд, ужаснулся бы, шарахнулся бы в сторону от греха.

Быстро темнело. Над рекой в морозной дымке зажглись блеклые огни, и только высоко в небе, куда доставал последний закатный луч, улетали по ветру едва видимые вечерние ли, ночные плоские облака. Тоскливо прозвучал колокол ближайшей церквушки.


Волгоград

Дороги в Волгограде и летом, и зимой – наказание. Где скользко, где яма, где колдобина. Синяя «тойота» с модными по волгоградским нормам черными тюнингованными дисками небрежно вырулила на скорости с набережной Волжской Флотилии направо, ее слегка повело. Молодой парень выровнял машину, и тут слева в него, не сбавляя скорости, врезался забрызганный цементом огромный самосвал. От страшного удара легковушка слегка подлетела в воздух, завертелась волчком и на третьем обороте с гнусным жестяным скрежетом впечаталась крышей в бетонный столб на высоте двух метров, словно приобняла его, замерла и с визгом металла по камню съехала вниз.

Свидетелей было много. Все подтвердили, что самосвал скрылся, не останавливаясь, а номер был заляпан грязью. И вроде бы «камаз». Коричневый. Или серый. Одни крестились с испугом, другие с любопытством посматривали в сторону искореженной машины. То, что осталось от смазливого водителя синей «тойоты» в месиве окровавленных лоскутьев и завязанного узлом металла, опознать можно было только по прическе. Два офицера ГИБДД едва посмотрели на останки, переглянулись и отправились опрашивать народ, писать протокол. Санитары труповозки молча курили в стороне. Торопиться было некуда.

Торопиться вообще не надо.