Эмма Скотт - Не оставляй меня

Тео подошел и сел рядом со мной. Его большая, сильная рука накрыла мою. Я изучала татуировки, которые змеились вокруг его предплечий.

– Твои дизайны?

– Некоторые из них.

– Почему именно татуировки? Что тебя в них привлекает? – мой голос звучал так, словно я кричала уже несколько часов – хриплый и мокрый от слез.

– Постоянство, – сказал Тео, – татуировка – это искусство, которое кусает глубоко. Оставляет кровь. Никогда не может быть смыто. Искусство, которое остается, – он посмотрел на меня сверху вниз своими глазами цвета виски, – ты осталась.

Я улыбнулась.

– Я хочу татуировку от тебя.

– Только скажи, какую.

– Пока не уверена. Я подумаю об этом.

Он кивнул, и мы стали ждать, держась за руки. Затем вышли Флетчеры – Беверли выглядела хрупкой и неустойчивой, Генри был жестким и непоколебимым – его горе кипело под поверхностью.

– Тео, дорогой, – дрожащим голосом произнесла Беверли, – он хочет тебя видеть.

Тео вошел, а я сидела, зажатая между Флетчерами, держа за руку Беверли и положив голову Генри на плечо. Они не были моими родителями, но я любила их. И я чувствовала, что они любят меня так, как меня не любили мои собственные. Даже сдержанная привязанность Генри была в миллион раз теплее, чем чувства моего собственного отца.

Я не вспоминала о нем с самого Сан-Диего. И о матери тоже. Они никогда не встречались с Джоной, и теперь никогда не встретятся.

«Это их потеря», – с горечью подумала я, но в следующее мгновение эта горечь сменилась яростной гордостью и даже радостью. Я знала Джону Флетчера. Он любил меня, и это была привилегия, которую я буду носить с собой всю оставшуюся жизнь.

Тео вышел, выглядя сбитым с толку. Он бросил на меня странный взгляд, который я не могла понять, а затем сказал:

– Он хочет видеть тебя.

Джона лежал на больничной койке, откинувшись на спинку, как в своей квартире. Катетер проходил под его носом, доставляя кислород, но дыхание было прерывистым. Он делал маленькие глотки воздуха, его грудь дергалась вместо того, чтобы подниматься и опускаться. Его темные глаза резко выделялись на бледном лице. Густые шелковистые волосы стали тонкими и ломкими. Трубки и провода тянулись к его правой руке, обмотанной белой лентой. Диализный аппарат непрерывно вращался рядом с кроватью. Другой следил за его сердцем. Я не понимала цифр артериального давления, но скачущее электрическое тиканье пульсометра звучало быстро и возбужденно в моих ушах.

– Ты хотел, чтобы я пришла? – сказала я, опускаясь в кресло рядом с кроватью. Опершись локтями на матрас, я взяла его руку в свою.

– Я добиваюсь обещаний, – сказал он между короткими, неглубокими вдохами, – никто… не может отказать парню… в… таком состоянии.

Я попыталась найти остроумный ответ, но у меня ничего не вышло. Только непреодолимое воющее желание, чтобы он был в любом другом состоянии, но только не в этом.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросила я, – все, что угодно.

– Нет, Кейси. Только ты. Здесь со мной.

Я кивнула.

– Я здесь. Я никуда не уйду.

Он улыбнулся, слабо дернув губами.

– И что касается обещания…

– Что ты хочешь?

– Обещай мне… – его голос был слабым и мягким, но отчаянная напряженность окутала его взгляд.

– Что, детка?..

– …полюбишь снова.

Я с минуту смотрела на него, потом покачала головой.

Он боролся, чтобы сделать вдох.

– Кроме нас с тобой есть что-то еще, Кейс. Пожалуйста… не сдерживайся. Ты можешь дать этому миру так много. Так много любви, Кейси… так много.

Моя грудь сжалась.

– Я даже думать об этом сейчас не могу, Джона…

– Со временем, – сказал он, – обещай мне. Если ты кого-то найдешь…

– Никогда.

Его пальцы переплелись с моими.

– Нет. Ты будешь. Любить его. Любить его всем сердцем. Как ты любила меня. Люби его даже больше, – его глаза закрылись. – Я так счастлив, Кейс. Как никогда не был. Это… подарок. Ты понимаешь?

Я провела тыльной стороной пальцев по его лицу.

– Понимаю.

Его глаза медленно открылись.

– Пусть кто-нибудь другой… почувствует то же, что и я сейчас. Ладно? Пообещай.

Мне хотелось покачать головой и сказать ему, что я не смогу этого сделать. Никогда. Я никогда больше ни к кому не буду чувствовать того, что чувствую к нему.

– Я люблю тебя, Кейс, – сказал он между неглубокими вздохами, – я так тебя люблю. Пообещай…

– Я люблю тебя, Джона. И… Ладно. Да. Я обещаю. – Слезы потекли по моим щекам, когда я кивнула: – Я обещаю.

Его глаза снова закрылись. Его тело откинулось на подушки, и следующий вдох казался ровным, а выдох – облегченным. Уголки его рта приподнялись, потом вытянулись еще больше. Он улыбнулся. Тогда он был прекрасен. Мирный. Безмятежный.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – сказала я, – знаю, что ты устал. Просто отдыхай и слушай.

Все еще улыбаясь, он кивнул.

– Я здесь.

– Я люблю тебя, – сказала я, – ты лучшее, что когда-либо случалось со мной. Не отдала бы ни одной секунды нашего времени. Ни одной.

– Кейс… – выдохнул он. Его рука в моей дрожала, пытаясь подняться. Я подняла ее и прижалась щекой к его ладони. Он медленно провел кончиками пальцев по моим волосам.

– У меня сердце разрывается, – сказала я, – и я так счастлива. Ты делаешь меня такой счастливой. Твоя любовь сделала меня сильной. Ты сделал меня лучше… – рыдания, как маленькие ножи в моем горле, от которых слова пытались увернуться, – быть любимой тобой, Джона… это величайшая честь в моей жизни.

Он смотрел на меня, и слезы текли по его бледному лицу.

– Боже, ты… такая красивая, – прошептал он, – такая красивая. Не хочу прекращать смотреть на тебя… но… я устал.

– Спи, – сказала я, приподнимая край простыни, – я буду здесь, когда ты проснешься. Я буду здесь все время.

Я склонилась над ним, нежно поцеловала в губы и взяла его лицо в свои ладони.

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Кейс. Люблю тебя… – его глаза закрылись, и через минуту он заснул.

Я положила свою больную голову на кровать рядом с ним, измученная больше, чем когда-либо. Выжатая и опустошенная. Ни радости, ни боли, ни надежды, ни сожаления.

Я не оставила ни слова невысказанным.

Положив голову на бедро Джоны, я погрузилась в сон, где мне снилось, что я плаваю в стеклянном море. Подвешенная и невесомая. Красота окружала меня разноцветными лентами и вихрями света. Тихо. Мирно.

Счастливо.

«Кейси…»

Никаких сожалений.

Только любовь.

Только ты.

Я видел удаляющийся берег под небом, полным звезд. Миллионы и миллионы звезд. Миллионы и миллионы мгновений. Все они с ее именем.

Я любил ее больше, чем кого-либо, и она любила меня в ответ. Осознание этого было надежно спрятано во мне, заперто в моем сердце, и когда я перестал бороться с ним, мои глаза закрылись…

Берега больше не было видно, но я знал, что он там.

Ветер шептал, словно мое дыхание. Мой последний вдох.

«Я буду любить тебя вечно».

Четыре дня спустя…

Я сидела на кровати, все еще в черном платье, хотя похороны давно закончились. Моя рука сжимала скомканную салфетку, влажную от слез и почерневшую от туши.

Насколько я помнила, похоронная служба была чудесной. Друзья из Карнеги приехали вместе с профессорами и преподавателями. Представитель студии Чихули принес изысканную стеклянную скульптуру из белых лилий для матери Джоны и записку с соболезнованиями от самого Дейла. Он писал, что мир слишком рано утратил новый живой талант.

Священник произносил важные слова, Дена читала стихи, и все по очереди говорили о Джоне: рассказывали смешные истории, делились трогательными воспоминаниями. Снова и снова я слушала рассказы людей, как он заставлял их смеяться, как он пробуждал в каждом лучшее. Как его вера в них делала их храбрыми. Я думаю, что я была одной из них.

Потом Беверли подошла к нам с Тео, держа в руках маленькую медную урну.

– В пустыне, ночью, под звездами, – сказала она, передавая урну в руки Тео, – он этого хотел. Но я не могу этого сделать. Я не могу…

«Я тоже не могу, – подумала я, сидя в одиночестве на кровати, – я не хочу быть здесь без тебя. Ты нужен мне».

Только стук в дверь заставил меня пошевелиться. Таня стояла снаружи, все еще в траурном черном платье, с покрасневшими глазами. В руках у нее была картонная коробка.

– Я не могу остаться, – сказала она, – завтра я уезжаю в Сиэтл, и мне еще надо собрать кучу вещей, – она вложила коробку мне в руки, – но это для тебя.

– Что это?

– Джона сделал это для тебя. Я помогала, но он делал главную работу. Боже, его талант… он был мастером. Он вдыхал жизнь в свои изделия. Я не буду работать с кем-то лучше.

Мы обнялись на прощание, обе оцепеневшие от горя, понимая, что если задержимся здесь, то рухнем. Мы поспешно договорились увидеться, когда она вернется через неделю. Если она вернется.

Я отнесла коробку к дивану и поставила ее на кофейный столик, чтобы открыть. Внутри была стеклянная сфера размером с дыню, тяжелая и темная. Хрустальные звезды мелькали на фоне темно-синего и черного. Планета красно-зелено-черная парила в центре, окруженная завитками и спиралями бледно-голубого цвета, которые, казалось, обладали собственным свечением. Кусочек ночного неба, заключенный в шар.

– Вселенная, – пробормотала я, баюкая шар на коленях и проводя руками по его гладкой поверхности. От его изысканной красоты у меня перехватило дыхание. Боясь, что разобью, я поискала в коробке какую-нибудь подставку.

На дне коробки лежала записка. Я осторожно отложила шар в сторону и дрожащими руками вытащила сложенную бумагу. Мои глаза наполнились слезами, когда я увидела его почерк. Коснувшись слов, я слышала его голос.