Анна Веммер - Не прикасайся!

 - Я больше не позволю, чтобы ты пострадала.

 И Настя прячет лицо, залитое краской.

 - Хотя бы скажи, что за подарок. Я буду о нем мечтать.

 Черт, она как ребенок, которому никогда не дарили подарков. Я невольно вспоминаю один давний эпизод, еще когда Настасья была крошечной худенькой девчонкой, коньки на которой смотрелись несуразно большими. Она впервые тогда прыгнула тройной аксель, сама офигев от того, что выехала прыжок. Ее глаза лучились счастьем, и я, поддавшись порыву, тайком вручил ей большую вафельную конфету, которыми всегда щедро снабжала Анька, забегая ко мне после сеансов йоги для беременных.

 Тогда Никольская так смотрела, словно я подарил ей не шоколадку, а половину мира. И сейчас, если бы могла видеть, наверняка взглянула бы на меня с той же робкой надеждой.

 Но я знаю, что если поддамся на ее уговоры, то не прощу сам себя, если вдруг что-то случится. Зато я могу в последний раз попытаться уговорить ее остаться. А чтобы уговоры выглядели убедительнее, принимаюсь гладить чувствительную нежную кожу на внутренней стороне бедра, медленно и мучительно, но неотвратимо сладко подбираясь к чувствительному местечку между ног.

 - Останься… позвони своей Ксюше и скажи, что останешься у меня.

 - Саш, я не могу…

 - А утром я сам отвезу тебя в аэропорт, провожать племянников.

 - Папа…

 - Твой папа наверняка допоздна работает. Придет затемно, Ксюха скажет, что ты устала после тренировки и отрубилась. Никольский кивнет и свалит к себе, прибухивать после тяжелого дня. Мой отец был точно таким же, я знаю, как это работает.

 - Ты сказал, тебе надо работать.

- Да. – Я беру ее руку, показывая направление. – Вон там стоит стол с ноутбуком, я буду сидеть, пока ты наслаждаешься моим подарком. А когда закончу, мы с тобой поедим мое любимое мороженое, а к пяти утра будем, как огурцы.

 - Что за мороженое?

 - Вот так. - Я свободной рукой провожу по ее груди, повторяя путь языком.

 - Саша!

 - Звони. Отпрашивайся.

 - Нет, я поеду!

- Тогда не дам тебе подарок. А я старался, между прочим. Ты такого никогда не пробовала, я клянусь.

От бессилия и подступающего оргазма – я ритмично и сильно ласкаю набухший от возбуждения клитор – она сдается. Не сопротивляется, когда я вкладываю в ее руку смартфон, только ждет, когда дрожь наслаждения стихнет, и сердце станет биться чуть ровнее.

- Ксюш… слушай, ты можешь меня прикрыть? Что? Нет, я… я хочу у Саши остаться. Скажи папе, что я устала, выпила таблетку и сплю. И под одеяло положи медведя, на всякий случай… Да, Ксюш, я уверена. Пожалуйста! Конечно, я успею. Все будет хорошо. Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо! Ты лучшая! Нет, я сама ему скажу.

 - Вот видишь, - улыбаюсь я. – Это было просто.

 - Если папа меня спалит…

- То что? Ты взрослая девочка. Правда, взрослая. Я проверял. Два раза сегодня и раз двадцать за последнюю неделю. Имеешь право на отношения.

 - Отношения, - слегка скептически фыркает она. – Хочу есть. И свой подарок.

 - Сейчас закажу ужин. Надень что-нибудь.

 - У меня ничего нет, только уличное платье, но в нем нельзя спать.

 - Дам тебе рубашку.

Пока Настасья причесывается и одевается, я иду на кухню, чтобы заказать ужин. На подоконнике всегда валяется актуальное меню всех близлежащих ресторанов – это единственная обязанность экономки на кухне. Хорошо жить в огромной высотке, в сердце бизнеса и больших денег. Достаточно сделать один звонок – и из ресторана, что всего на пару этажей ниже, принесут любую еду.

Подарок для Настасьи надежно спрятан в шкафу. Она нетерпеливо вслушивается в звуки, пытаясь понять, что я там такое достаю. Но коробка ничем не примечательна внешне.

 - Как думаешь, что здесь?

- Подарок, приличный, который я не могу использовать одна, так как он потенциально опасен и в то же время не могу просить помочь Макса, потому что ты будешь психовать? Я не знаю…

 - У тебя есть любимая книжка?

 - Это снова вопрос с подвохом? Я должна сказать, что самая любимая – та, которой я подпираю ножку кровати?

 - Нет. Просто спрашиваю, что ты любишь слушать. Ты говорила, что стала много слушать книги.

 - Ну… - Она пожимает плечами. – Наверстываю все, что упустила в детстве. Я слушаю все.

 - Хорошо, из этого «всего» что тебе нравится больше?

 Она молчит, и на миг мне кажется, будто стесняется. Потом понимаю – не кажется. Я знаю книгу, которую она слушает чаще, поэтому и задаю вопросы.

 - Ладно, Никольская, я знаю, что ты фанатка «Гарри Поттера».

 - Зачем тогда спрашиваешь?!

 - Затем, что хотел подтверждение, что я не поехал крышей. И правильно понял, что ты его любишь. И тебе понравится, что я принес. Ты хорошо ощущаешь запахи?

 Теперь она совсем растеряна, и я веселюсь. У Настасьи очень живая мимика. Если бы она всерьез каталась до сих пор, то получала бы как минимум девятки за компоненты. Но на людях она скрывает глаза за огромными очками, наотрез отказываясь выступать без них. И они крадут добрую половину ее мимики.

 - Это у меня Анька фанатка таких штук. Подозреваю, она неспроста вокруг бегала, ненавязчиво демонстрируя мне их.

 - Кого – их?! – в нетерпении стонет Настасья.

 - Дай руки.

 Я открываю коробку и кладу ее ладони на небольшие круглые баночки.

 - Это что-то сладкое? Из лавки Гарри Поттера?

 - Близко, но нет.

 - Так… это баночки. В них что-то есть? Да, они тяжелые. А можно открыть?

  - Открой.

 У нее не сразу получается, приходится помочь. Едва я снимаю крышку, постель окутывает приятный сладковатый запах. Настя принюхивается, хмурится, пальцем касается нежного светлого воска и нащупывает фитиль.

 - Свечи? Не понимаю…

 - Это ароматические свечки по твоему любимому «Гарри Поттеру». Вот эта вот называется «Хэллоуин в Хогвартсе». Написано, что она пахнет тыквенным пирогом, сливочным пивом и пламенем в камине. А вот эта – «Гостиная Слизерина». Лайм, лемонграсс и змеиный яд. И третья называется «Феликс Фелицис», что бы это ни значило. Пахнет удачей, яблоком и лимоном.

 - Удача это хорошо, - улыбается она. – Так интересно… Спасибо. Ты здорово говоришь о своей семье. «У меня Анька…».

- Хочешь стать «уменяНастькой»?

 - Хочу.

 - Тогда расскажи отцу.

 Настя возмущенно фыркает, получается смешно.

 - Мне нужно поработать, малыш. Я надеялся, ты полежишь, послушаешь свою книжку и пожжешь свечу. Сможешь воспринимать историю сразу двумя органами чувств.

 - Да. Я хочу.

 - Тогда ложись. Я тебе зажгу свечку и поставлю книжку.

 - Не знала, что в тебе есть романтика.

 - Романтика-романтика, на хую два бантика, - ворчу я, доставая из коробки зажигалку.

 Придется работать прямо в комнате, оставить слепую Настасью наедине со свечой будет безрассудно. Но вряд ли мне способна помешать ее книжка. А вот то, что она здесь лежит только в моей рубашке – вполне.

 Мягкий голос диктора заполняет комнату. Я сижу за ноутбуком, пишу планы, а Настасья рассеянно водит ладонью над язычком свечи. Она безумно красивая и задумчивая. Рядом, на прикроватной тумбочке, тарелка с почти нетронутой едой.

 - Ты как? В порядке?

 - Да. Просто думаю…

 - О чем?

 - О ерунде.

 - Расскажи.

 - Тебе разве не надо работать?

 - Перерывы нужно делать каждые двадцать минут. Так что там за мысли в твоей головке?

 - Просто размышляю, чем бы пахла свечка по нашей истории.

 - Мятой.

 - Почему мятой? – поднимает голову в рефлекторной попытке на меня посмотреть.

 - Потому что лед. Мне кажется, лед пахнет мятой. И немного, может быть, клубникой.

 - Хороший запах.

 - Хочешь, закажу тебе такую свечку? Или маленький свечной завод?

 - Я много чего хочу.

 Она задумчиво подносит свечку к лицу. В неподвижно застывших зрачках отражается пламя.

 - Большинство из этого настолько же нереально, как и «Феликс Фелицис».  

 Мне часто снится, как я выхожу на старт. Как в голове – ничего, кроме расстановки прыжков и дорожки шагов. И еще злости. Она приятно будоражит, толкает вперед. Я готова рвать зубами за первое место, а плечи невольно расправляются сильнее, хотя казалось бы, осанка и так идеальная. Соревнования – это адреналин, возбуждение, злость, уверенность.

 Но никак не паника и не волнения.

 А вот шоу и показательные выступления – совершенно другое дело. Я каждый раз, хоть их было и немного, трясусь от нервов перед выходом на небольшую арену, залитую светом софитов.

 Во сне я могу прыгать, летать, я вижу свет и слышу зрителей. И чувствую запах мяты с клубникой. И хоть я не вижу в толпе зрителей Алекса – я вообще не вижу трибуны, вместо них – непроглядная тьма – я чувствую его присутствие. На соревнованиях оно дарит уверенность, а на шоу – страх. Главный страх влюбленной дурочки: не понравиться тому, кому нравиться очень хочется.

 Сейчас я словно сплю, только вместо сна – привычная слепая реальность. Я никогда еще не паниковала так перед выступлением. Один короткий лирический номер, с одинарным прыжком, за который я билась с Крестовским, как лев. Ничего сложного, ничего опасного, но почему же так страшно?!

 Я хожу туда-сюда в коридоре перед выходом на арену, слышу грохот и звон музыки. Вокруг какие-то люди, но я не знаю, кто они и замечают ли меня. Аня, пришедшая на шоу, сказала, что светлое платье с узором из страз. Подарок отца, срочный пошив, обошедшийся в немыслимую сумму. Оно неприлично короткое, как и все фигурные платья. И я невольно вспоминаю легкое мимолетное касание пальцами по бедру, вдоль края подола.