В больнице уже не было никаких слез, только смущение и вопросы. Много-много вопросов. Я отвечала на них раз за разом, пока не стало казаться, что у меня заело пластинку.

– С Уиллом, – прошептала я, раздражаясь оттого, что она меня на самом деле не слушает. Ее отвлекало то, что рядом с палатой стояли какие-то мужчины в костюмах. В любой момент они могли войти и начать снова задавать все те же вопросы.

Как же это достало.

В маминых глазах появился ужас. Она поджала губы и отрицательно покачала головой.

– Ни в коем случае, – резко сказала она. – С этим мальчиком ты больше разговаривать не будешь.

Сердце словно провалилось куда-то. Уилл был чуть ли не единственным человеком, кого мне хотелось видеть, кроме семьи и Сары. Он позаботился обо мне. Теперь была моя очередь позаботиться о нем.

– Но почему? Я просто хочу поблагодарить его за помощь. – Слова прозвучали как нытье, но все это было уже неважно. – Мама, он нам не враг.

– Он сын этого… этого ужасного человека, конечно, он нам враг, – ответила она и кивнула так категорически, как будто хотела сказать: «Ты будешь с ним говорить только через мой труп».

– Я просто хотела сказать ему спасибо, – сказала я, опустила голову на подушку и закрыла глаза.

Когда речь заходила о Уилле, никто меня не слушал. Они не высказывали, что думают, но я поняла: все его ненавидели. Полиция, родители, следователи, врачи и медсестры – все они обменивались понимающими взглядами, стоило мне произнести его имя. Они были уверены, что он со всем этим связан. Выглядело так, будто они хотели, чтобы я призналась в том, что он бил меня и насиловал, хотя я неоднократно это отрицала.

Всем было плевать. Они просто не слушали.

– Уилл не помогал своему отцу, – сказала я маме. Она снова выглядывала в коридор, нервно сжимая руки на коленях. – Он помог мне, спас меня. Если бы не он, мы бы не были сейчас вместе. Это все благодаря ему, благодаря Уиллу.

Она оглянулась на меня. Ее глаза застилала тревога:

– Дорогая, ты все путаешь. Пожалуйста, давай просто… не будем о нем говорить. Он не стоит ни твоих сил, ни времени. Полиция сообщила, что у него и раньше были проблемы, но какие, не говорят, потому что он несовершеннолетний. В нем нет ничего хорошего. Лучше забудь о его существовании.

– Но я не могу забыть о его существовании! Благодаря ему я жива. – Все тело ломило. Руки, ноги, спина, горло, промежность… все страшно болело, и я не представляла, когда эта боль пройдет. Синяки в конце концов заживут. Растянутое запястье скоро будет как новое. Поломанные ребра срастутся.

А что на счет моего разбитого сердца? Хотела я спросить, но промолчала. Вполне очевидно, что ответа у него не было.

– Ты жива благодаря самой себе. – Мама снова повернулась ко мне лицом. – Ты выжила. Никто тебе не помог. Ты сама со всем справилась.

Мама что с ума сошла? Ее там не было. А я была. И это Уилл Монро вывел меня из сарая.

– Мама, это бред, – прошептала я. Она глянула на меня сердито. – Не знаю, сколько раз тебе еще повторить. Полицейские тоже тебе говорили: меня спас Уилл.

Глаза ее сверкнули, как будто сам факт, что я посмела произнести его имя, был ей невыносим.

– Тогда напиши ему письмо, – предложила она, как будто нашла идеальное решение. – Напиши хорошее письмо и поблагодари за все, что он для тебя сделал. Этого будет достаточно.

– Я не знаю его адреса. – Письма не будет достаточно, чтобы выразить всю мою благодарность. У меня не нашлось бы слов, чтобы сказать, как мне важно то, что он сделал. Но кроме того, речь шла не только о благодарности. Мне хотелось не терять с ним связь. Он был единственным человеком на земле, который знал, через что я прошла. Он один понимал, что случилось. Он видел меня в самый страшный момент, прикованной к стене, избитой на грязном матраце, в запачканной старой одежде. И он позаботился обо мне, несмотря на все это.

– Кто-нибудь да знает. – Она снова повернула голову в сторону двери, но мужчины в костюмах ушли.

Это хорошо.

– Нет, я думаю, не знает никто. Его ведь собираются поместить в детдом, раз отец сбежал, а мамы у него нет. – Похоже, мама была в шоке от того, сколько я знаю про Уилла, но ей было не понять. Когда люди вместе проходят через какие-то испытания, это их очень связывает.

– Кэти, ты все усложняешь, – вздохнула она и почесала переносицу. – Пошли письмо в полицейский участок. Уверена, они переправят ему.

– Но это глупо – пересылать письмо, когда он, наверное, тут, в больнице, на обследовании, как и я. – Я наклонилась вперед, но от внезапного движения закружилась голова, и мне снова пришлось осторожно откинуться на подушки. – Я не хочу слать ему письмо, мама. Я хочу увидеть его. Поговорить. Всего пару минут. Ты не знаешь, он где-то здесь? Его держат здесь, как меня?

– Его нет в больнице. На нем не было ни царапины, – хмыкнула мама, как будто это был конкурс, и я получила приз за самые тяжелые раны. – Полиция его задержала, но, наверное, уже отпустила. Насколько мне известно, он может быть и в тюрьме. Может, у них появилась новая информация.

Ледяной озноб пробежал у меня по позвоночнику. Не могут они отправить его в тюрьму. Он всего лишь ребенок, который не сделал ничего плохого.

– Спроси, пожалуйста, тех полицейских. Они, должно быть, знают где он. – И я помахала, чтобы ко мне подошли. Но мама вскочила со стула, схватила меня за руку и крепко прижала к больничной койке. Я подалась назад, испугавшись этого внезапного жеста. Она поднесла свое лицо к моему так близко, что стало неловко. Сердце стучало, но я только и могла, что хлопать ресницами.

– Нет, извини, Кэти. Но я запрещаю тебе встречаться с этим мальчиком. – В ее широко открытых глазах были страх, отвращение и еще что-то, чего я не смогла распознать. – Он не… он не годится для тебя. Я не хочу, чтобы ты с ним проводила время.

– Он мой друг. – Слезы покатились по щекам, и я с раздражением стерла их. Пока щеки не стали мокрыми, я даже не замечала, что плачу. – Это по-твоему ничего не значит?

– Тебе не нужны эти напоминания о том, что случилось. – Она встала и потерла свои ладони, как будто стряхивая с них все эти неприятности. – Время идти вперед, а не вновь и вновь переживать то, что было.

– Ну, полиция со своими вопросами не очень-то помогает мне все забыть, – возразила я и скрестила руки на груди. Но этот жест только сделал мне больно, и, вздрогнув, я опустила руки по швам.

Она посмотрела на меня выразительно:

– Не глупи. Ты понимаешь, о чем я. О мальчике. – И она надула губы самым уродливым образом. В этот момент я вдруг увидела, какой она стала ранимой, как постарела. Когда она только успела? Вокруг ее глаз залегли морщины, губы совсем истончились, а волосы – среди светлых прядей встречались совсем седые. Мне вдруг стало по-настоящему плохо. Неужели то, что со мной случилось, так быстро ее состарило?

– Он безнадежен, поверь мне. Если ты его увидишь, это только всколыхнет в тебе неприятные воспоминания. Я хочу, чтобы ты поправилась, а не переживала все снова и снова.

– Так ты не дашь мне снова его увидеть? – Я, скорее, выдохнула, чем произнесла эти слова. А при мысли, что больше я никогда не увижу Уилла, в груди заныло.

Она твердо покачала головой:

– В этом нет необходимости.

Так она считала.

Итан

Сейчас


Думаю, ты хотел отправить это кому-то другому.


Увидев на экране телефона сообщение от Кэти, я так разнервничался, что заболел живот. Вчера вечером, когда мне было одиноко, я, как влюбленный идиот, перечитывал нашу с Кэти переписку. А теперь послал сообщение Линде, моей клиентке, что наша встреча переносится на завтра, так и не закрыв нашу с Кэти переписку.

Если я не отвечу ей, то буду мудаком. Если отвечу… то все равно буду мудаком, потому что уже больше недели не писал и не звонил ей. Я не собирался выходить с ней на связь. После письма от отца я понял, что так дальше продолжаться не может. Играть с чувствами такого хрупкого и ранимого человека опасно и очень жестоко.

Даже не знаю, о ком я сейчас: о себе или о Кэти.

Для начала я написал коллеге, что не могу с ней сегодня встретиться. И она тут же ответила, что все в порядке. Я немного отстаю с моими проектами. Всему виной запутанные отношения с Кэти. Хотя я не видел ее уже девять дней, но только о ней и думаю. Постоянно.

Ее сообщение не идет у меня из головы, я включаюсь в переписку и снова перечитываю ее ответ. Я как будто слышу ее нежный неуверенный голос, вижу ее лицо, большие голубые глаза, приоткрытые губы.

Я не знаю, как так ответить, чтобы не выглядеть подлецом. Но не отвечать еще хуже, поэтому пишу:

Спасибо, что дала знать.

Нажимаю «отправить», прежде чем решаю добавить что-то еще, и молю бога, чтобы она не ответила сразу. Или не ответила вовсе.

Но телефон вибрирует, я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Открываю глаза и читаю.

Не за что

Все. Я облегченно выдыхаю. Облегченно и разочаровано. А чего я ждал? Теплых приветствий? Или злого «где ты был»? Она бы так не написала. Кэти слишком нежная, слишком нерешительная, неуверенная. Она не ходит на свидания, у нее не было отношений, а я забавляюсь с ней, как последний ублюдок.

Но я не могу ей сопротивляться. Не хочу ей сопротивляться. Это – как жажда внутри меня, которая со временем становится все сильнее.

Потребность видеть Кэти, прикасаться к ней.

Я крепко сжимаю телефон и смотрю на экран. Пишу и не могу остановиться.


Как ты?


Хорошо.


Пауза.


А ты?

Она пишет просто из вежливости. Надо перестать общаться с ней. Я падаю все глубже и скоро не смогу вытащить себя из ямы, которую сам же и вырыл.


Чувствую себя противно.


Она тут же отвечает:


Почему? Ты болел?