— Костя, — на рефлексах тянусь к нему и обнимаю за плечи. — Господи, милый.

Он хмурится. И не понимает моего поведения. По его мнению, если пуля прошла мимо, то я должна быть счастлива. Но я же вижу, что ни черта не прошла она мимо.

— Лис, я не ранен, — он нажимает уверенным голосом.

Обхватывает мои ладони и переносит на свою каменную грудь, после спускает ниже, к животу, давая мне убедиться, что на нем нет повязок и бинтов.

— Ранен, — упрямо твержу свое и забираю ладони из его длинных пальцев, чтобы дотронуться до его лица и согреть своим теплом. — Ты убил его? Своими руками?

Костя прикрывает глаза, замирая на грани комы. Опускает лицо и утыкается подбородком в свою грудь, а на его жесткие губы наползает плохая улыбка.

— Пристрелил как собаку, — выдыхает он толчком и просыпается.

Я смотрю ему в глаза и чувствую давящее прикосновение. Костя обхватывает мои запястья и уводит руки вниз, отрывая от своего лица прочь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Противно? — спрашивает он без подоплеки, уверенный, что мне должно быть противно, ведь я просила его поступить иначе. — Выглядело это скверно…

— И бессмысленно. Тебе не стало легче.

Я “дособираю” пазл его судьбы и понимаю, что угадала слишком многое. Я была права, когда пыталась понять мотивы его мести и первобытные методы. Он спустя много лет узнал, что виноват в смерти родного брата и что отдал приказ на его устранение по чужой указке. Наверное, это слишком сильный удар… И он не придумал лучше способа справиться, как найти истинного виновного и спросить с него самолично.

Кровь за кровь. Насилие на насилие.

У него была цель, пока он искал противника. Была реальная опасность и гонка, которая не давала оглядеться по сторонам и разобраться в себе. Заводное колесо, которое он люто закрутил сам, чтобы не думать о том, что убил своего брата просто так. Ни за что.

А теперь всё стихло. Финал… кровь пролита, а месть исполнена. И тишина вокруг, в которой слышно каждый противный звук из прошлого.

— Иди ко мне, — зажимаю ворот его рубашки между пальцами до скрипа и притягиваю к себе. — Ты отомстил ему, больше ты ничего не можешь. Уже не вернуть, не переписать прошлое…

Касаюсь его сомкнутых губ и не чувствую горячего отклика, к которому успела привыкнуть. Он не отпускает себя и легонько кривится, пытаясь сдержаться и не послать всё к черту, накинувшись на меня и забывшись самым простым способом.

— Костя…

— Я помню, как ты сказала, что я забрал его жизнь. И его жену.

— Я давно ничья жена.

Отрываюсь от него и заглядываю в лицо, понимая, что на поцелуй он не ответит.

— Чувство вины догнало? По всем пунктам сразу, да?

Я незаметно для себя начинаю злиться. Не могу пробиться к нему, ощущаю собственную беспомощность, а от этого я всегда завожусь.

— И плевать, что чувствую я! — повышаю голос и плашмя ударяю его по груди. — Да очнись ты! Я не могу видеть тебя таким…

— Я принесу воды.

— Не нужна мне вода! Зачем ты вспомнил, что я была его женой? Это разве важно?! Сейчас важно?!

Он молчит, а меня уже трясет. Потому что за его молчанием я слышу чертово “да”. Да! Ему херово от моих слов, по лицу бежит грозовой фронт из черных эмоций, но он сжимает кулаки и продолжает выслушивать мою истерику. Словно задался целью перетерпеть всё, а заодно опротиветь мне.

— Или это тоже месть? И кому, черт возьми?! Себя наказываешь? И топчешься на мне?! — я бью его по лицу и не могу остановиться и хлестаю следом по второй щеке, царапая кожу ногтями. — Еще отвези меня Леше! Давай, скажешь ему, что наигрался и вообще видел игрушки получше, поновее…

Констант резко вскидывает руку и зажимает мне рот широкой ладонью. Грубо, с полыхнувшей ярой силой. Он приходит в себя через мгновение и сам с трудом верит, что позволил себе жест на грани. Из мужских пальцев уходит давление и я с легкостью отстраняюсь. Теряю нить разговора и всего происходящего вокруг, и просто-напросто отшатываюсь от него.

Я устала от его молчания. От его ледяной стены. И от шестеренок в его голове, которые неожиданно закрутились в противоположном направлении.

— Черт! Нет! Нет!

Во мне вдруг полыхает пожар и я обрушиваюсь на ближайший столик. Яростным рывком сгребаю с него всё без разбора и тоже падаю на пол, потеряв равновесие. Тут же рвусь наверх, чтобы не ползать как умалишенная у него на глазах, но ладонь прорезает острая боль. Я вскрикиваю и запоздало понимаю, что оттолкнуться от пола была не лучшая идея. Осколки же повсюду.

— Лис.

Он за секунду оказывается рядом, падает вниз и ловко окружает меня со всех сторон. Я не успеваю сделать новый глоток воздуха, как чувствую крепкое тугое тело и родной сумасшедший запах. Костя обнимает меня, вбивая в свою грудную клетку, и заглядывает через мою голову. Он осторожно берет мои руки и вытягивает на свет, чтобы посмотреть, что там.

А там струйки крови.

— Отпусти меня, нет, нет, — бьюсь корпусом, но это все равно, что пытаться разрушить бетонную стенку плечом. — Хватит! Я больше не хочу, мне не больно, я в порядке…

Злая решимость ведет меня дальше и я сжимаю ладонь у него на глазах, загоняя осколки глубже под кожу. Я в порядке, да… В том же самом порядке, в каком он.

— Лис, милая, — по его голосу проходит судорога, словно это ему сейчас пронзительно больно.

А мне больно! Я погорячилась и всхлипываю. Обмякаю в его руках.

— Ради всего святого, — он разжимает мои пальцы и не отпускает, страхуя от новой глупости. — Не надо, малышка.

— Мне нужно встать, — напоминаю самой себе, понимая, как опасно задерживаться в его сильных руках, а мне не нужны его подачки, его ласковые объятия до следующего момента, когда он вспомнит, что я чужая жена. — Мне нужно встать…

Костя наклоняется и находит лазейку сбоку. Я слишком устала, чтобы успевать за ним, и пропускаю прикосновение его губ. Он целует меня в висок, а потом в щеку, прижимаясь теснее. И я угадываю его слезы… Скупые, мужские, но моя больная выходка сорвала их.

— Я идиот, прости меня, прости, — он шепчет и целует, и путается в двух желаниях, объясниться и заласкать меня. — Забудь, что я говорил.

— Что любишь?

Он выдыхает со счастливой оттяжкой, улавливая мою шпильку.

— Ты моя. Противоположное я могу говорить только в помутнении.

Костя накрывает требовательными губами мои губы и обжигает голодным желанием, которое говорит за него. Он как будто приходит в себя после ужасного безумного дня и начинает вновь напоминать того уверенного пылкого мужчину, которого я полюбила.

Я откликаюсь и прогибаюсь под него, и принимаю щедрую ласку, прикрывая глаза.

— Моя, — повторяет он едва различимо.

Эпилог

Шторм сходит.

Самая высокая и разрушительная волна оказывается последней, слава богу.

Я больше не спрашиваю подробностей огнестрельной встречи с прошлым и хочу, чтобы произошедшее постепенно и верно уходило в небытие. Пусть не сразу, но краски будут выцветать с каждым днем. Тем более когда есть столько ярких чувств, чтобы закрашивать ими общие дни. Мы оставим историю с братом и вспышкой старых летальных привычек за спиной, я знаю наверняка.

Я соглашаюсь на переезд и продаю свой клуб, который тоже, если подумать, тянется из того темного прошлого, которое связало нас с Константином. Мне удивительно легко дается решение и я честно признаюсь себе, что вырученные деньги вложу в совсем другой бизнес. Не знаю пока, в какой, но хватит с меня ночной жизни и мужских развлечений. В черту, неоновые вывески и элитный алкоголь!

Из-за бумажной волокиты я задерживаюсь в городе и оказываюсь в аэропорте лишь к концу следующей недели. Костя уже улетел, исчерпав все свободные дни, ему нужно было вернуться к делам и он оставил со мной половину своей армии, которую я прозвала “МЧС в Армани”. Мы постоянно созваниваемся, и он уже собирается в аэропорт в Неаполе, когда я даже не прошла на посадку в родном городе. Ему не терпится и он, как ребенок, верит, что своей спешкой как-то подгонит мой самолет.

— Только не реви, — строго смотрю на Настю, которая держится за мое запястье и неосознанно терзает ремешок наручных часов. — Настя, я прекрасно вижу, что ты собралась рыдать. У тебя хоть тушь водостойкая?

— Водостойкая, — кивает и тут же блестят ее выступившие слезы. — Я подготовилась.

— И платки есть?

Ненавижу ее… Вот что с ней делать? Смотрит своими бездонными глазами, в которых вечно столько теплоты и света, что внутри всё сжимается. Вообще так выглядит самая наглая манипуляция, я же тоже сейчас начну проситься в ряд плакальщиц. Уже чувствую, как покалывает.

— Черт, Настя, — шумно выдыхаю и отворачиваюсь в сторону, чтобы отвлечься на табло расписаний. — Не дави на жалость.

— Я буду скучать.

— Еще лучше.

— А еще звонить, писать и собираться в гости.

— Хорошо, — киваю, не в силах придумать очередную остроту.

— Ты чего? Уже всхлипываешь?

Подруга обхватывает мое плечо и мягко тянет к себе, чтобы я вновь посмотрела на нее. А я разворачиваюсь к ней всем корпусом и крепко-крепко обнимаю, утыкаясь подбородком в ее макушку.

— Спасибо тебе, Лис, — шепчет Настя. — Ты мне столько помогала, маме моей, всегда выручала и не бросала в тяжелые дни…

— Заканчивай. Я все-таки надеюсь, что самолет не разобьется.

— Дура, — она бьет меня по плечу и недовольно фыркает.

— Это ты. Заговорила как на поминках, такой был человек, ну такой прекрасный.

— Ты правда прекрасная, — Настя стоит на своем и поднимает ладонь, чтобы поправить мою прическу. — Я так счастлива за тебя. Что ты нашла своего человека, что светишься от счастья… Никогда бы не подумала, что ты можешь быть еще красивее. Но ты, Лиска, сейчас такая… такая… Господи, да слов таких нет.