— Ты огромный… Я в прошлый раз не поняла…

— Пьяная была. Расслабилась. — Юрьевский толкнулся ещё дальше, и я застонала. — Зря сдерживаешься. Я люблю, когда кричат.

— А ещё… что… ты любишь? — я едва выдавила из себя этот вопрос, потому что он начал двигаться. И как всегда — сразу на полной скорости.

— Я покажу. Попозже.

У меня буквально искры из глаз сыпались, настолько тесно и жарко было внизу живота от его движений. И удержаться от криков и стонов оказалось невозможно. Особенно когда Юрьевский вновь начал сжимать мне грудь…

Никогда в жизни я не царапала спину своему мужу. Но с ним я и не орала так громко…

— Какая ты кошечка, — засмеялся генеральный, когда я впилась ногтями ему в спину под рубашкой. — Пожалуй, стоит тебя перевернуть…

Юрьевский вышел из меня на несколько секунд, потом подхватил под попу, перевернул, поставил на колени — и вновь ворвался в моё лоно одним стремительным движением. Да так глубоко, что мне показалось — сейчас он выйдет из меня где-то в районе пупка…

Я не могла больше царапать его спину — поэтому вцепилась в обивку дивана. И продолжала кричать… и ловила одну горячую волну удовольствия за другой, пока окончательно не свалилась без сил на диван. Тогда Юрьевский, хрипло застонав, сделал несколько быстрых диких движений — и тоже свалился, вжимая меня в себя и кончая где-то глубоко внутри…

— Кайф, — прошептал он, поглаживая мои ягодицы. — Чуть в космос не улетел.

— А я улетела, — пробурчала я, закрывая глаза. — Не прерывай, пожалуйста, мой полёт.

— Не буду, — хмыкнул он, кажется, и не собираясь покидать моё тело. — Ты сказала правду про детей?

— Угу. Лечилась, лечилась, так и не вылечилась.

Юрьевский помолчал.

— Света… у тебя еда есть?

— Какая еда?

— Обычная.

— Угу. И коньяк есть.

— Коньяка не надо, а вот просто пожрать я бы не отказался.

Я подумала, зевнула и ответила:

— Иди в жопу. Я ещё в космосе.

Ответ этого негодяя я уже не расслышала. Отрубилась.

* * *

Дремала я минут десять. Хотя не очень правильно называть дрёмой моё тогдашнее состояние. Мне реально показалось, будто кто-то подошёл и выключил моё сознание, как выключают электрический рубильник.

Видимо, слишком много переживаний для меня одной…

Юрьевского было не видно, но зато прекрасно слышно. Он копошился и чем-то гремел на кухне.

Я встала с дивана и недовольно поморщилась, почувствовав, как по бёдрам моментально потекло. Так много…

Хм, интересно, количество спермы зависит от размеров члена или нет? Надо будет загуглить.

Сначала я решила заглянуть на кухню. Юрьевский, в одной рубашке и без штанов, собирал с пола осколки в мусорное ведро. Пол, кстати, был уже сухим… вытер он его, что ли?

Услышав мои шаги, генеральный поднял голову… и я сразу вспомнила, что до сих пор голая. И смутилась.

Наверное, именно поэтому я брякнула:

— Вы в меня целый литр, что ли, накончали? Льётся и льётся.

Юрьевский чуть усмехнулся, посмотрел на меня иронично.

— Все претензии к генеральному директору — в письменном виде, — ответил спокойно, вновь опустил голову и продолжил собирать осколки.

Я недовольно попыхтела, переминаясь с ноги на ногу, а потом всё же решилась.

— Я в душ, — сказала я, дождалась кивка босса, развернулась и потопала в ванную.

Там-то на меня и накатило опять. Я врубила воду, вновь встала под ледяную струю и тихонько заплакала.

Нет, я совершенно не стыдилась того, что случилось между мной и Юрьевским. Мне было мерзко только из-за разговора с Сашей. Особенно из-за её очередного напоминания о том, что я так и не смогла забеременеть.

— Ну, всё. Водопад.

Я всхлипнула и не удержалась от смешка даже несмотря на слёзы.

— Ты что, тоже любишь этот фильм?

Я не заметила, как он вошёл. И не почувствовала сквозняка. Впрочем, это не удивительно — я всё же стояла под ледяной водой.

— «Любовь и голуби»? Люблю.

— А по тебе этого и не скажешь.

Он тихо хмыкнул.

— Так ты долго собираешься рыдать, Света?

— Сколько хочу, столько и буду рыдать, — я открыла глаза и хмуро посмотрела на Юрьевского.

Он был такой смешной в одной только рубашке без штанов. Особенно нелепо при этом смотрелся элегантный серебряный галстук. А от серых льняных носков у меня вообще началась истерика…

Я забилась в приступе неудержимого хохота, скрючилась, схватившись за живот, и плюхнулась на попу. И даже не заметила, как смех перешёл в плач. Я зажала пальцами виски и начала раскачиваться, тихонько подвывая себе под нос.

И вдруг что-то будто подбросило меня вверх. Это, конечно, был Юрьевский. Полностью раздевшись, он тоже залез в ванну, подкрутил воду, превратив её из ледяной в настоящий кипяток, и поставил меня на ноги.

— Хватит уже реветь, — сказал генеральный спокойно, как будто я совершенно не бесила его этим истеричным поведением. — Слезами ничему не поможешь, только голова потом разболится. Давай-ка мыться.

Юрьевский задёрнул шторку, включил воду сильнее, и ванную комнату начал заполнять пар. Потом он взял в руки мыло, намочил его и стал меня намыливать.

— Ай! Отстань! — я поморщилась и замахала на него руками. — Я что, младенец! Я и сама могу!

— Я вижу, как ты можешь. Прекрати уже драться, Света. А то ещё в глаз мне заедешь, как я потом объясняться буду в понедельник, откуда у меня фингал?

— Скажешь, что вступился за честь какой-нибудь дамы!

— Вступаться за честь чьей-нибудь дамы совершенно не в моём стиле.

Юрьевский всё-таки оттеснил меня к стенке, прижал спиной к холодному кафелю и стал методично намыливать моё тело. И можно было бы подумать, что он совершенно спокоен, если бы не нечто очень твёрдое, что я ощущала своим животом.

Генеральный наклонился чуть ниже, и его серые глаза показались мне почти чёрными. Он отложил в сторону мыло, которым секундой ранее намыливал мою грудь, и схватился обеими ладонями за соски.

Я прикрыла глаза от удовольствия… А в следующую секунду вдруг потеряла опору.

Юрьевский подхватил меня руками под попой, приподнял повыше — и начал погружаться в моё тело. Я обняла его руками и ногами, желая, чтобы он был как можно глубже, и ощущая, как сильно он меня растягивает, как врывается в меня — резко, жарко и немного больно.

Горячая вода лилась на моё плечо, смывая мыло, касалась набухших от желания сосков.

— Ещё… пожалуйста…

Юрьевский ничего не ответил. Только сильнее сжал мою попу и ускорился.

Я зарылась пальцами в его влажные волосы на затылке, уткнулась носом в шею. От него шёл приятный, терпко-солёный аромат мужчины, и мне безумно хотелось ощутить его не только носом, но и языком. Губами.

Я осторожно поцеловала босса в районе ключицы. Он не отреагировал, продолжая шумно дышать и двигаться во мне, как безумный. Тогда я лизнула то же место. Юрьевский коротко и хрипло вздохнул, вжал меня в стену и поднял мои ноги, согнув меня совершенно невероятным образом…

И задвигался. Вновь на предельной скорости.

Удовольствие граничило с болью. У меня болели ноги от неудобной позы, болели мышцы живота и спины, болело лоно, в которое он вколачивался с упрямством бормашины. И при этом я ощущала такое наслаждение, что орала, срывая голос. Кусала генерального за плечо, плакала, о чём-то умоляла…

И завизжала, пытаясь выгнуться и задёргать зафиксированными ногами, когда почувствовала раскалывающее меня пополам удовольствие…

Юрьевский задержался ненадолго. Застонал, сжал изо всех сил мои бёдра, подался вперёд, заполнив меня полностью — и затрясся, хрипло рыча мне в ухо.

— Б***, - прошептал он через пару секунд. — Я уже не в том возрасте, чтобы заниматься секс-марафоном. Вообще ничего не соображаю.

— Надо пожрать, — сказала я. Юрьевский осторожно поставил меня в ванную, и я чуть не грохнулась — ноги как иголками закололо… — Ай!

— Что? — кажется, он слегка забеспокоился.

— Затекло всё, — проворчала я. — Ну ты и… выдумщик.

— Есть немного, — кивнул генеральный, вновь взял в руку мыло. — Надо вымыться. По-настоящему.

— Угу. Особенно мне. Ты же в меня двойную дозу влил! — Я отобрала у него мыло и стала намыливаться сама. Ещё не хватает, чтобы он опять возбудился! Между ног до сих пор горячо…

— Я уже говорил тебе, Света: все претензии генеральному директору в письменном виде.

Я фыркнула, закончила намыливать себя спереди и повернулась к Юрьевскому спиной, чтобы смыть пену.

— Какой из тебя генеральный директор сейчас? Ты голый и в ванной. В ванной генеральные директоры не водятся! Только водяные и кикиморы.

— Значит, я генеральный водяной, — ответил он, и я услышала в его голосе улыбку. И улыбнулась сама. — И свои претензии ты, кикимора болотная, будешь писать мне на листе кувшинки.

— Я не болотная. Я ванновая кикимора.

— Хорошо. Претензии на чём будешь писать?

— На мочалке, — сказала я и сунула в руку Юрьевского жёсткую старую мочалку. Мою любимую. — Вот. Намыль и спинку потри. Пожалуйста.

— Нахалка ты.

— Сам такой.

Я не знаю, как он это сделал. Но когда мы вышли из ванной распаренные и чистые, я вдруг осознала, что с моей души будто бы камень свалился.

Словно вместе с грязной водой с меня смылись обида, боль, разочарование и усталость.

И даже если это — мой последний вечер с Юрьевским, я всегда буду помнить и мысленно благодарить его за помощь. Грубую и прямолинейную, но помощь.

Я всё-таки поняла, зачем он вернулся.

И впервые в жизни по-настоящему осознала, чем жалость отличается от сочувствия.

* * *

Юрьевский безоговорочно принял от меня почти новый халат мужа. Чистый, конечно. Он был ему немного коротковат, но это явно лучше, чем ходить по квартире голым. И гораздо теплее.