— Старалась, — согласилась я, пытаясь скрыть смущение. — Визуализация всегда помогает во время презентации.

— Особенно такая, — он хитро улыбнулся. — Тут и у статуи бы что-нибудь в штанах зашевелилось.

— А вы всегда думаете только о сексе?

— Не всегда. Но когда красивая девушка в вызывающем платье губами снимает крышку с помады — да, думаю.

— В вызывающем? — опешила я. — Чем это оно вызывающее?

— Например, цветом.

— Ну и всё, — сказала я недовольно. — Или на вас красный цвет действует, как на быка?

Юрьевский нахмурился.

— Договоритесь, Крылова.

— С америкосами? — я сделала вид, что не понимаю его. — Конечно, договорюсь, даже не волнуйтесь.

Он ухмыльнулся и покачал головой.

— Мало я вас обрабатывал, Света. Надо ещё.

Блин. Ну почему, почему в этот момент, когда он сказал это, я до ужаса возбудилась? Да к тому же и губы облизнула.

Юрьевский проводил взглядом мой язычок и сказал так спокойно, будто говорил не ужасную пошлость, а сводку погоды зачитывал:

— Думаю, ваши губки умеют работать не только с помадой, но и с членом. Я прав?

Да что же это такое, Света. Что с тобой?! Ты всегда была приличной девочкой, а тут вдруг… Стоишь и представляешь, каково это — делать ему минет.

С ума сошла.

Точно к психологу надо. А лучше сразу к психиатру…

— Не ваше дело, — буркнула я, опустила глаза, подхватила папку с бумагами и выскочила из переговорной.

И те несколько секунд, что я шлёпала до двери, я чувствовала взгляд Юрьевского на своей заднице.

Проклятье!

* * *

Пришедший после ужино-обеда с америкосами Мишин рассказал мне по секрету, что они в восторге и готовы чуть ли не ноги мне целовать. Попросил дорабатывать проект вместе с дизайнерами и удалился в кабинет генерального. А я под шумок сбежала с работы, благо рабочий день уже закончился.

Дома на меня опять накатила тоска. Вроде говорят — дома и стены помогают, но оказывается, не всегда. Иногда очень хочется сбежать от этих самых стен. И не видеть ничего, что напоминало бы о случившемся.

Резко захотелось выпить, и я решила, что оставаться дома больше нельзя. Оделась потеплее и выскочила на улицу.

Воздух сразу охладил щёки, чуть заморозил мою тоску. Хотя мороза на улице не было — плюс один, не меньше. Унылый серый ноябрь. Хотя теперь уже чёрный — стемнело довольно давно.

Я решительно направилась куда глаза глядят — погуляю по району, авось легче станет. Но меня вдруг окликнули:

— Света!

Видимо, идея с прогулкой всё же была неудачной.

Неподалеку от подъезда, переминаясь с ноги на ногу, стоял Андрей. Увидев его, я отвернулась и зашагала в противоположную сторону, не говоря ни слова.

— Света! — он метнулся за мной, попытался взять за руку, но я выдернула свою ладонь. Кожа у моего почти бывшего мужа была холодная, видимо, долго ждал и замёрз. — Пожалуйста, давай поговорим!

— Отстань, бога ради, — сказала я усталым голосом. — Я вышла прогуляться, только чтобы не думать. А ты сейчас опять меня собьёшь с пути к успокоению. Потом хрен уснёшь. А мне завтра на работу.

— Света…

Я всё-таки остановилась, уставилась на Андрея.

Выглядел он плохо. Глубокие карие глаза, которые я когда-то так любила, лихорадочно блестели, под ними залегли тени. И он будто бы похудел.

И нос до сих пор чуть опухший…

— Ну что тебе от меня надо? — вздохнула я. — Вещи хочешь забрать?

Андрей покачал головой.

— Нет. Я вернуться хочу.

— Чего? — я даже сделала шаг назад. — Ты чего говоришь такое? Совсем сдурел?!

— Свет… — он приблизился ко мне, вновь попытался взять за руку, я опять не далась. — Я тебя люблю. Не Сашку. Ты меня тогда не дослушала…

— Я и сейчас не хочу слушать, — перебила я Андрея. — Мне до этого дела нет. У Сашки будет ребёнок, твой ребёнок. Вы меня год обманывали. По-твоему, это можно забыть и простить?!

Кажется, я начала плакать.

— Я понимаю, Свет, понимаю…

— Да ни хрена ты не понимаешь! — завопила я, подошла ближе и треснула его по щеке. Сильно. — Ни чёртового ё***ого хрена ты не понимаешь! Я тебя ни видеть, ни слышать не хочу. А ты — вернуться! Тошнит меня от тебя!! Так понятнее?! Тошнит!

Андрей перехватил мою руку, которой я только что его била, притянул к себе и обнял — сильно-сильно.

Раньше я так любила его объятия. С них ведь всё и началось. Я рассказывала ему про родителей, и он меня обнял. Молча слушал, гладил по спине и обнимал.

— Уходи, — прошептала я в его пальто, глотая слёзы. — Думаешь, я такая глупая? Я знаю, что ты её не любишь. Но Сашка-то тебя любит. И ты теперь за неё в ответе. За неё и за ребёнка.

— Я не хотел причинять тебе боль, Свет, — шепнул Андрей мне в волосы. — Правда, не хотел. В первый раз это по пьяни случилось, а потом Сашка как специально…

— Она и специально, — я засмеялась. — Она же тебя любит с пятнадцати лет. Вот и решила завоевать. А на войне все средства хороши.

— Пожалуйста, прости, — он приподнял мою голову, заглянул в глаза. — Пожалуйста, Свет.

— Я тебя прощу, — сказала я спокойно. — И Сашку тоже. Но не сейчас, а просто… когда-нибудь. Может быть, через год. Или через десять лет. Я не знаю. Но не сейчас. А сейчас… просто уходи.

Андрей хотел поцеловать меня, но я не далась. Отвернулась, и его губы только коснулись щеки.

— Я люблю тебя, Свет.

— Теперь это уже не важно, — ответила я глухо, вывернулась из его рук и зашагала обратно к подъезду.

Прогулки точно не получится. Поэтому… будем пить. И смотреть мелодрамы.

* * *

Пить я всё же не стала. Надо бороться с этой пагубной привычкой. Зато нажралась шоколада так, что живот опух и изжога началась.

Вставать утром было сложно. Голова раскалывалась, но уже не от похмелья, а от слёз. Конечно, когда полночи ревёшь в подушку, выглядеть утром королевой красоты и грации — это, как говорится, фантастика.

Сегодня никаких америкосов и вообще встреч, поэтому долой красные платья. Наденем джинсы и красный свитер. Красные глаза, красный нос, красный свитер — полная цветовая гармония.

Первая половина дня в офисе прошла относительно спокойно. Я доделывала проект для «Эдельвейса», про то, почему Юрьевский меня уволил, коллеги больше не спрашивали. Почти рай.

В час дня я почувствовала, что хочу есть. Из-за сожранного накануне шоколада я не стала завтракать, и мой желудок теперь бунтовал и выводил дикие укоризненные трели.

Я взяла кошелёк, тихонько выскользнула из-за стола и, предупредив соседку о том, что отлучусь на обед, потопала к лифтам.

Очутившись в холле с лифтами, я мысленно чертыхнулась. Ну почему я решила пойти на обед именно сейчас… Подождала бы хоть пару минут!

Может, сделать вид, будто я что-то забыла в офисе? Развернуться и уйти, сказав глубокомысленное «Ах, да»?

Поздно. Он уже меня заметил.

— Добрый день, Света, — сказал Юрьевский, внимательно глядя на меня. Очень внимательно. Пожалуй, даже слишком.

— Добрый, Максим Иванович, — ответила я бесстрастно и встала рядом.

— На обед? — спросил он так же безэмоционально.

— Да.

Лифт запищал, открыл двери. Пустой. Чёрт… Были бы ещё люди, мне было бы спокойнее. Хотя ничего случиться не может, но всё равно.

Мы вошли внутрь, двери медленно закрылись, и лифт пошёл вниз. Секунды две он шёл, да… А потом бац — и остановился. И замер.

— Разве уже приехали? — удивилась я. Лифты у нас тут, конечно, космической скорости, но не до такой же степени.

Юрьевский нахмурился.

— Не думаю. Видимо, мы застряли.

— Чего? — перепугалась я.

— Застряли, говорю. — Генеральный шагнул к панели с кнопками, нажал на одну с микрофончиком, чуть наклонился и сказал: — Добрый день, уважаемые. Лифт «Ц» застрял. И мы вместе с ним.

— Знаем, — буркнули оттуда мужским голосом. — Уже исправляем.

— Спасибо, — поблагодарил босс. Ишь ты, каким он умеет быть вежливым.

Отвернулся и отошёл на прежнее место, только вместо того, чтобы смотреть на дверь, уставился на меня. Я занервничала.

И в полной лифтовой тишине вдруг раздалась душераздирающая трель моего многострадального желудка…

Да уж, Света. Очень сексуально.

Юрьевский чуть усмехнулся и спросил:

— Голодны?

— А не слышно? — я попыталась быть язвительно-ироничной, чтобы он не понял, насколько я смутилась.

— Да. Это было громко. Но кричите вы всё же громче.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду, а когда поняла, почувствовала, что начинаю краснеть. Не знаю даже, от злости или от смущения.

— А вы молчите. Только сопите в ухо.

— Да, я не очень разговорчивый, — согласился Юрьевский. — И совсем не люблю разные нежности. Но вам всё равно понравилось.

От возмущения я надулась, как рыба-мяч.

— Максим Иванович, — процедила я, косясь на панель с кнопками. — А вы понимаете, что нас могут услышать?!

— Могут, — он пожал плечами. — Ну и что? Я не женат, вы теперь тоже почти не замужем. Чего стесняться?

Офигеть. Я даже с ответом не нашлась.

Попыхтела немного, а потом сказала:

— Совести у вас нет.

— Нет, — согласился Юрьевский. — И я по ней даже не скучаю. Лишняя деталь. А вы всегда носите красное? Красное платье, теперь красный свитер…

— Не всегда. Но часто. Красный цвет… делает меня ярче. Я по жизни бледновата, а как одену красное — так вроде и ничего.

— Бледноваты? — переспросил он, изучая моё лицо, и я пояснила:

— Не в смысле цвета кожи. У меня не запоминающаяся внешность. Не яркая, не вызывающая. Понимаете?