Людмила Маркова - Небо любви

— Ой, и правда! Мне нужно срочно сфотографироваться. На чешскую визу необходимо не обычное фото для загранпаспорта, а фото в более крупном плане. Короче, с большой головой.

— Ну тогда собирайся. Поехали фотографировать большую голову.

Все оставшееся время до отъезда Волжин очень много работал, не забывая следить за тем, чтобы Юлька соблюдала рекомендации врача. Родители Стаса, принявшие Юльку, как собственную дочь, — а она отвечала им взаимным расположением, — поначалу часто приезжали в гости, привозя пирожки, варенья, соленья и всякую прочую снедь. Елена Васильевна также старалась взять на себя большую часть домашних обязанностей, чтобы оградить еще не вполне здоровую дочь от хозяйственных забот, трое мужчин в семье — это не шутка. По такому поводу Волжин вступал в прения и со своей будущей тещей, и с собственными родителями:

— Уважаемые мои, прекратите усложнять жизнь и себе, и нам. Я уже пригласил помощницу по хозяйству. И не воспринимайте это в штыки. Можете приезжать в гости в любое время, если Юля не возражает. Только не надо убираться, стирать и готовить.

— Стас, я не хочу, чтобы в моем доме хозяйничала другая женщина, — возражала Юлька, хотя и понимала, что у нее слишком мало сил, чтобы содержать дом в порядке.

— Хорошо, тогда переезжаем в мою квартиру, где командовать буду я, — предложил Волжин.

После семейного совета решили, что до начала учебного года Илья с Олегом будут поочередно жить то на даче у родителей Стаса, то у бабушки Лены. Юлька же по настоянию Волжина переехала к нему на квартиру, где несколько дней до отъезда в Карловы Вары обоим было легко и спокойно.

— Детка, если хочешь, поезжай к матери на дачу, будешь на воздухе. Только тогда я не смогу видеться с тобой каждый день, — сказал Волжин, совсем не желая, чтобы Юлька воспользовалась его предложением.

— Нет, я останусь с тобой. Да и погода не располагает, целыми днями льют дожди. А воздухом я на курорте надышусь.

— А тебе не будет скучно оставаться одной весь день? — сомневался Волжин.

— Одиночество способствует успеху моих занятий.

— Да? И чем же ты собираешься заниматься? — поинтересовался Стас, прищуривая карие глаза.

— Это секрет, — улыбнулась Юлька. — Позже обо всем узнаешь.

Волжин приходил домой поздно, принимал душ, наскоро ужинал и ложился в постель, осторожно обнимая спящую Юльку. Близости между ними не было с тех пор, как умер Луиджи. Юлька испытывала благодарность к Стасу за его понимание и терпение. В последний вечер, перед тем как ей улетать в Чехию, Волжин пришел домой пораньше, решив, что нужно устроить Юльке прощальный вечер, и был приятно удивлен ожидающим его празднично сервированным столом.

— Девочка моя, ты угадываешь мои мысли. Только зачем надо было мучиться? Мы могли бы пойти в ресторан, — легко пожурил ее Волжин.

— Но ведь я на диете, — возразила Юлька. — И кстати, я только что из ванной. Еще голова мокрая.

— Прости, я совсем заработался. Сейчас приму душ и присоединюсь к тебе.

В свете мерцающих свечей Юлька показалась Волжину сказочно красивой и какой-то трогательно грустной.

— Ты звони мне, котенок, почаще, — попросил он.

— И ты звони мне, Стас. Ты знаешь, я тебе на прощание хочу подарить одну вещь.

— Какую же?

— Помнишь, я обещала написать поэму о нашей любви. Так вот я ее написала. Она напечатана в журнале нашего округа. Возьми ее.

— Ничего себе! Ты у нас уже автор поэмы и печатаешься. Спасибо, родная, я каждый раз буду читать ее перед сном. Как молитву, — улыбнулся Волжин и коснулся пальцами ее щеки. — Я буду скучать по тебе.

— И я буду скучать, — глухо сказала Юлька.

— Можно я поцелую тебя? — спросил Волжин и, не дождавшись ответа, раздвинул губами Юлькины губы, вкус которых уже начал забывать.

Ее руки обвили шею Стаса, и через секунду она оказалась на его коленях. Не отрываясь от ее губ, Волжин встал и направился со своей ношей в спальню.

— Я люблю тебя, детка, — шептал он, поглаживая ее спину. — Ты самое дорогое, самое родное для меня существо на свете.

В ответ Юлька только сильнее сжимала его шею, не решаясь открыть глаза.

Волжин осторожно расцепил ее пальцы и поцеловал сначала одну, потом другую мягкую ладошку. Он спустил с ее плеч шелковый халатик и, увидев обнаженное мраморное тело, замер в восхищении. Переведя дыхание, Стас впился поцелуем в розовый сосок, почувствовав, как задрожало ее тело.

— Больно, — застонала Юлька.

— Прости. — Стас с неохотой оторвал свои губы. Он любовался безукоризненными формами ее стройной женской фигуры, нежно касаясь ее изгибов и выпуклостей. Одна его рука играла ее небольшими упругими грудями, а другая ласкала бархатную кожу живота, не решаясь коснуться шелковистого треугольника, обдающего жаром. Она не произносила ни слова, и, ободренный ее молчанием, Волжин жадно припал ртом к увлажненному лону. Он помнил, как впервые почувствовал под своим языком пульсацию ее девичьей плоти, как пил этот нектар и как хотел продлить эту агонию. И сейчас ему очень захотелось испытать те же ощущения.

— Стас, — прошептала Юлька, громко дыша. — Я боюсь, я сейчас…

— Не стесняйся, детка, — оторвав на секунду губы, сказал Волжин, — ну же, я хочу, чтобы у тебя все получилось. — Он снова припал губами к заветному лону, почувствовав, как напрягся под его языком скользкий бугорок.

— Стас, — вырвалось из Юлькиных уст, и она судорожно забилась в его руках.

— Умница моя, — прохрипел Волжин и с каким-то неистовым остервенением вошел в нее, взрываясь на тысячи мелких осколков.

Марина вошла в кабинет на двадцать минут раньше рабочего дня и сразу взглянула на себя в зеркало, чтобы убедиться, что густые каштановые волосы безукоризненно уложены в прическу, длинные, аккуратно подкрашенные ресницы оттеняют мягкий свет карих глаз, а нежный изгиб губ, чуть заметно тронутый естественного цвета помадой, соблазнительно складывается в улыбку.

Только после этого она раскрыла папку, в которой лежали бумаги, требующие ее внимания. Марина решила начать с неприятного — прочесть жалобу, написанную пассажирами, прилетевшими из Франкфурта на самолете ИЛ-96.

«Когда же прекратится это безобразие!» — подумала Марина, читая документ. Но она-то хорошо понимала, что жаловаться в таких случаях следует не на бортпроводников, а на коммерсантов, поощряющих продажу билетов в бизнес-класс на места в экономическом салоне. Марина полностью разделяла возмущение пассажиров, которые из Москвы летели в первом салоне, как и положено, согласно купленному билету, а обратно из Франкфурта с теми же билетами возвращались уже во втором салоне экономического класса. А все потому, что в первом салоне находились пассажиры первого класса, хотя на всех рейсах давно уже отменили трехклассовое обслуживание, ввиду несоответствия салонов общепринятым стандартам комфортности. И крайними во всех этих безобразиях оказывались бортпроводники, вынужденные брать основной удар на себя. После того как последний пассажир заходил на борт самолета ИЛ-96, представитель «Аэрофлота» во Франкфурте, Женеве, Лондоне и в других аэропортах, где еще продавались билеты первого, бизнес- и экономического класса, пулей вылетал из лайнера, чтобы не испытать на себе гнев пассажиров бизнес-класса. Хотя и эти представители сами ничего не решали — они так же, как и бортпроводники, оказывались слепым орудием в руках ненасытных «гангстеров». И только немногие пассажиры по-настоящему понимали, кто истинный виновник. Эти немногие возмущенные ногой открывали кабинеты потерявших совесть коммерсантов и высказывали им в лицо все, что о них думали. Чтобы предотвратить огласку, зараженные жаждой обогащения чиновники тут же выкладывали из ящика стола разницу стоимости билета. Если бы люди были последовательны и шли до конца в отстаивании собственных прав, а не выпускали пар, обрушивая гнев на бортпроводников, то все стало бы на свои места. Золотой фонд «Аэрофлота», бортпроводники, своими искренними улыбками, доброжелательностью и гостеприимством заставляли забывать пассажиров об испытываемых ими неудобствах. Ну а коммерсанты набивали свои карманы, используя в качестве щита несчастных стюардесс и стюардов, понижая им зарплату и ужесточая требования.

— Марин, пойдем покурим, — зашла в кабинет стройная симпатичная Татьяна, работающая теперь на земле в одном отделении с Мариной, а когда-то летавшая бортпроводницей.

— Танечка, в коридоре ждет девочка, на которую пришла жалоба. Мне надо разобраться.

— Прекрати себя истязать. Пять минут ничего не решат, а ты сумеешь расслабиться, — возразила синеокая Татьяна, всегда сочувствующая Марине и прекрасно ее понимая.

— Ну хорошо, иду. Уговорила. — Марина присоединилась к компании курящих коллег на лестничной площадке.

— Какой ужас! — услышала она обрывок фразы.

— Что случилось? — полюбопытствовала Татьяна.

— А вы разве не слышали, Валерка Яхтин найден мертвым в собственном гараже, вчера вернулся с рейса и повесился, — сказала одна из девушек.

Валера пришел в «Аэрофлот» сразу после армии и до вчерашнего дня проработал в компании ни много ни мало — тридцать лет. На лице его часто играла улыбка с оттенком грустного скептицизма. Валерка отличался необузданным нравом, чрезмерной впечатлительностью и каким-то мифическим невезением, ну точно как персонаж Пьера Ришара в фильме «Невезучие».

— Бедный Валерка! Он был таким открытым и таким наивным. Он так легко вляпывался в скверные истории и трудно из них выпутывался. И все-таки при всех своих неудачах, он был добрым малым, — сказала Таня, знавшая Валерку по совместной летной работе.

То, что произошло с Валеркой, казалось всем нелепой случайностью, и никто не подумал, что в этой трагедии, возможно, есть некая закономерность. Кто знает, может, комплекс бортпроводника пятидесятилетнего возраста приобретает порой такие ужасные формы. Человек достигает рубежа, когда сознание призывает подсознание к исповеди, а лучшие годы позади, и впереди ничего нет — ни почетного положения, ни перспективы роста, ни признания семьи и детей. Возраст уже не тот, и поздно делать какую-то иную карьеру. Еще можно существовать, но не жить в полную силу. Вся творческая энергия и вся любовь отданы «Аэрофлоту», который выжал соки и выбросил сухие корки за ненадобностью. Хорошо, если человек понимал, что бортпроводник — это временная профессия, что заморские страны и экзотические острова когда-нибудь покажутся призрачным видением. Что следует подумать о будущем, в котором он будет востребован, когда потребуются другие знания и другие способности. Бывали и такие люди, но как исключение.