«Ангел», — пронеслось в мыслях. По привычке нервно закусила губу, рассматривая парня, что стоял передо мной.

Высокий, с золотистым загаром, со светло-русыми, выгоревшими на солнце волосами, взъерошенными, будто их обладатель только встал с постели, небесно-голубыми глазами и задорной улыбкой, от которой подгибались коленки. Белая рубашка была расстегнута, оголяя жилистое, подкачанное тело, а закатанные штанины джинсов привлекали внимание к босым ступням, что завершали весь этот эфемерный образ и заставляли коленки подкашиваться еще больше.

В то время, пока я прибывала в прострации, незнакомец начал бесцеремонно рассматривать мои фото:

— А ну, отдай немедленно! — опомнившись, потребовала я и протянула руки к своим работам.

Парень отклонился от меня и, не отрываясь от фотокарточек, нахально заявил:

— Не мешайся, я еще не досмотрел! — отмахнувшись при этом рукой.

Поперхнулась от такой наглости, и, словно истеричка, заорала:

— Убери свои руки от моих фотографий! — вообще-то меня трудно вывести из себя, но присутствие красивого парня поблизости, который к тому же оказался непроходимым наглецом, ужасно раздражало!

Он оторвался от снимков и оглядел меня с ног до головы:

— А ты ничего! — похабно улыбнулся наглец.

— Фото! — требовательно заявила, протягивая руку.

Вместо ответа чертяка удовлетворенно хмыкнул и засунул мои творения в задний карман своих джинсов! Я от такой выходки онемела и, словно рыба, хватала воздух губами, никак не находя нужных слов. Оставалось лишь сожалеть, что в школьные годы так и не удалось побывать в какой-нибудь плохой компании, которая пополнила бы мой словарный запас весьма полезными теперь высказываниями.

— Ты и я. Сегодня в восемь. Вон там, — незнакомец указал рукой в сторону арки, что находилась на окраине набережной и, весело поклонившись, ушел.

— Придурок! — отыскала наконец нужное слово, но его адресата уже не было поблизости.


Наше время…


— Шесть месяцев?! Серьезно?! — шипящий голос Сашки рывком вытащил меня из воспоминаний.

Я оторопело оглянулась по сторонам, не сразу сообразив, что Богдан куда-то запропастился и оставил меня с бывшим наедине.

— И ты действительно его любишь? — продолжал наседать музыкант.

Вот же! И что ему ответить? Сама не знаю, люблю или нет, мне с ним хорошо и комфортно, но…

«Та-ак! Еще не хватало их между собой сравнивать!»

— Люблю, — ровно произнесла я, стараясь удержать маску безразличия на лице.

— Врешь! — парировал Марков, после нашего очередного сражения взглядами.

— Ну, если мне не изменяет память, по части вранья у нас ты мастер, — не удержалась я от колкости. — А люблю я своего будущего мужа или нет, не твоего ума дело, Саша.

— Рита, послушай, тогда… — торопливо начал музыкант, однако, договорить про таинственное «тогда» не успел. Богдан вновь присоединился к нам, не переметнув заметить:

— О! Я гляжу вы уже раззнакомились?

В ответ мы вдвоем промычали что-то нечленораздельное, и сделали вид, что слишком увлечены напитками.

— Алекс, я верно понимаю, что ты сейчас свободен аки птица? — не унимался Богдан. Он озорно посмотрел на друга. Точно что-то задумал.

— Ты мне другие варианты работы хочешь предложить? Или есть что по делу?

— Давай с нами на море, а? Мы через два дня отчаливаем. Рита меня с семьей хочет познакомить, заодно и отдохнем. Можно даже в горы с палатками махнуть, как в юности! — с воодушевлением предложил Разумовский, приобнимая меня за плечи. — Костер, гитара, романтика… — продолжал соблазнять парень.

— Гитара, я так понимаю, на мне? — усмехнулся в ответ Марков.

— А как иначе? И с жильем проблем, я думаю, не будет. Разместимся как-нибудь.

— А что? Заманчивое предложение, — в глазах бывшего плескалось предвкушение. — Чем черт не шутит, может, и соглашусь.

«Что, в лесочке меня надеешься зажать? — вскипела во мне поздняя злоба. — Я уже не та несмышленая девчонка, Марков!»

— Милый, — проворковала Бодьке, — думаю, маме будет тяжело справиться с таким количеством гостей, — я подарила парню нежную улыбку и «преданно» заглянула в лицо, краем глаза отметив плотно сжатые губы бывшего.

Теперь вместо растерянности от неожиданной встречи с Марковым, мою душу одолевала глухая ярость. За то, что бросил и оставил какое-то недописьмо на прощание! За то, что обманул и предал! За то, что опять смеет вмешиваться в мою жизнь!

— Что-нибудь придумаем, — с энтузиазмом ответил Богдан. — Ладно, дружище, нам с Ритой уже пора, — Разумовский встал, протягивая руку для прощания, а я, быстро выпалив: «Приятно было познакомиться!» — едва не выбежала из ресторана.

Лучше уж дышать отравленным воздухом, чем провести лишнюю минуту рядом с бывшим.

***

Лекс устало откинулся на спинку стула и привычным жестом потер переносицу. В голове до сих пор не укладывались события сегодняшнего вечера.

«Как так?» — он до последнего не мог поверить, что девушка из его прошлого, та, которую ему довелось однажды бросить ради другой, более требовательной женщины, что не терпела конкуренции — ради славы, всего несколько минут назад сидела рядом, за одним столиком. Темные волосы, розовые, чуть припухлые губы, и глаза, словно море — рядом.

«Настоящие, живые, реальные!»

И голос — нежный, местами неуверенный, а иногда наоборот — решительный. И улыбка — искренняя, светлая, от которой он когда-то сходил с ума. Сколько она их подарила ему? Десятки? Сотни? Тысячи?

«Теперь она их дарит Разумовскому», — ехидно заметил внутренний голос, и Марков от души ударил кулаком по темному дереву столешницы.

Богдан Разумовский — бывший лучший друг, человек из другой жизни. Когда Лекс был совершенно иным. Когда он был Александром, Сашей или, как его называла мать, Сашенькой.

«Мать», — от этой мысли парню еще раз захотелось врезать по столу. Они с Разумовским знакомы с пелёнок, их мамы были давними подругами и после замужества начали дружить семьями. С детства парней растили по схожему шаблону, в котором главенствующими были три пункта: манеры, литература и музыка. А как иначе, если мать Маркова была доктором филологических наук, а Разумовская играла в симфоническом оркестре? Они обе мечтали воспитать достойных мужчин: образованных не только по части науки, но и искусства, что с годами становилось уникальным качеством.

Вот только мать Александра в своем пристрастии привить сыну порядочность и честность совсем позабыла о собственном благочестии. Когда Марков окончил седьмой класс и с воодушевлением ожидал ежегодной поездки на море, в которую, по традиции, они ездили вместе с семьей Разумовских, его правильная и принципиальная мать предала своего ребенка и мужа. Закрутив роман с каким-то молодым аспирантом, она попросту сбежала.

В тот год они с отцом не поехали на море, впрочем, как и последующее за ним…

Сначала он по-детски надеялся, что мама скоро вернется. Саша все также читал классиков и ходил в музыкальную школу, усердно учился и сдерживал свои внутренние порывы, когда кто-то его пытался задеть или обидеть, вспоминая наставительные слова: «Настоящий мужчина всегда может разрешить конфликт без применения силовых методов!». Он до последнего верил, что еще немного, и она скоро вернется, потреплет его по волосам как прежде и, устало улыбнувшись, поинтересуется: «Что нового, Сашенька?» А он с гордостью протянет ей ворох грамот за первые места, занятые в очередных межшкольных состязаниях, и красный диплом об окончании музыкальной школы по классу фортепиано.

Мечты рассеялись, словно облака под натиском холодного северного ветра. Девятый класс, выпускной, улыбки и поздравления, и она… Улыбчивая, счастливая и совершенно чужая. С огромным беременным животом и с ним — тем, ради которого оставила собственного ребенка, из-за когопредала любящего мужа, в угоду кому разрушила две невинные жизни.

Зачем приехала? Скучала? Вспомнила, что где-то у нее есть сын? Опомнилась и решила попросить прощения? Нет. Слишком гладко, слишком сладко, слишком просто и красиво!

— Мне нужен развод и квартира! — заявила эта чужачка его отцу. Они сидели в маленькой кухне их небольшой двухкомнатной хрущевки и ели торт, который преподнесли незваные гости в честь «праздника».

— Ира, но как же мы с Сашкой?! — непонимающе спросил Марков-старший.

— Переедете к твоим родителям, у них свой дом, поместитесь, — как бы между прочим заметила женщина, раздраженно передернув плечами.

— Нужно время… — начал отец, но Сашка его перебил:

— Да никогда! Убирайся вон из нашего дома! — закричал он. Кажется, это был первый раз в жизни, когда парень наплевал на все благочестивые манеры, привитые ему матушкой. Да и на что их соблюдать, если сам учитель не придерживается своих принципов?

— Александр, как ты разговариваешь с собственной матерью?! — вступился за предательницу отец, еще больше подымая бурю в его душе.

— Она мне не мать! — Марков совершенно невоспитанно указал в сторону той, что жестко растоптала все его нелепые детские мечты. — Пусть эта сучка выметается из нашего дома в ту дыру, откуда явилась! — слова — новые, дерзкие, дарящие чувство свободы и превосходства, сами собой родились на языке, складываясь в предложение.

Женщина, что сидела напротив, ахнула, её сопровождающий с угрозой приподнялся, а отец отстраненно и холодно сказал одно лишь слово:

— Вон! — указывая рукой на дверь.

Сашка улыбнулся, совсем невеселой улыбкой, а злой, бездушной, отчужденной. Той, в которой не осталось и капли от хорошего и порядочного мальчика:

— Да пошли, вы! — в сердцах бросил он, извещая хлопком двери о своем уходе.