Вступили в полутемный храм; свечи были зажжены только возле алтаря. Иона Петрович в роли посаженого отца поставил Протасова напротив образа Христа, виднеющегося вдалеке на иконостасе, а Лиду – напротив иконы Пресвятой Богородицы.

Появился священник с кадилом, за ним худенький дьячок нес венчальные свечи. Протасов и Лида взяли их, священник махал кадилом вокруг всех, находящихся в храме, диакон торопливо пробормотал ектению[51], и начался обряд.

Протасов и Лида ступили на разостланное пред аналоем полотенце, привезенное из дядюшкиного дома. Священник взял одно из колец, заранее переданных ему, и начертал им крест над Протасовым, возгласив:

– Венчается раб Божий Василий рабе Божией Лидии во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

Потом подошел к Лидии со словами:

– Венчается раба Божия Лидия рабу Божию Василию…

Тут он сделал попытку надеть Лиде на палец широкое кольцо, предназначавшееся жениху, а ему – ее золотое колечко гораздо меньшего размера. По обряду следовало такую перемену осуществить троекратно, однако Иона Петрович прошипел:

– Не тяни, отче! – И отец Епифаний, испуганно вздрогнув, сразу надел каждому свое кольцо.

– Имеешь ли, Василий, желание доброе и непринужденное и крепкую мысль взять себе в жены сию Лидию, которую перед собою видишь? – вопросил он Протасова.

Воцарилось молчание, которое длилось не более нескольких секунд, однако показалось Лиде бесконечным, и вот наконец Протасов промолвил с откровенной неохотой:

– Да.

Когда такой же вопрос был задан Лиде, она тоже хотела затянуть молчание, однако дядюшка сильно ткнул ее в бок, и она от боли и неожиданности почти выкрикнула:

– Да! – краем глаза заметив, как Протасов повернул голову и уставился на нее не без удивления.

Диакон явился с венцами, поскольку у жениха и невесты не было дружек, то и держать венцы над их головами было некому: священник надел венцы Протасову и Лиде на головы, а потом завел Прокимен[52]:

– Положил еси на главах их венцы от камений честных[53]. Живота просиша у Тебе, и дал еси им…

Далее следовало Апостольское чтение из Послания Павла к Ефесянам, и Лида слушала эти прекрасные слова с таким чувством, будто перед ней разверзается некая пропасть, однако неведомо, что там на дне – смерть или жизнь, ясно и понятно только одно: свершается безвозвратное!

– Жены, своим мужем повинуйтеся, якоже Господу, зане муж глава есть жены, якоже и Христос глава Церкве, и той есть Спаситель тела: но якоже Церковь повинуется Христу, такожде и жены своим мужем во всем. Мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюби Церковь, и Себе предаде за ню… Тако должни суть мужие любити своя жены, яко своя телеса: любяй бо свою жену, себе самаго любит. Никтоже бо когда свою плоть возненавиде, но питает и греет ю, якоже и Господь Церковь: зане уди есмы Тела Его, от плоти Его и от костей Его. Сего ради оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей, и будета два в плоть едину. Тайна сия велика есть… Обаче и вы, по единому кийждо свою жену сице да любит, якоже себе; а жена да боится мужа…[54]

Священник соединил руки Протасова и Лиды, накрыл их епитрахилью и повел новобрачных вокруг аналоя, на котором лежало Евангелие, бормоча:

– Благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение и во всем благое поспешение, изобилие плодов, взаимную любовь и согласие подаждь, Господи, рабам Твоим, ныне браковенчанным Василию и Лидии, и сохрани их на многая лета!

– Многая лета! Многая лета! Многая лета! – провозглашали в один голос диакон, Иона Петрович, Феоктиста и мальчишка-конюший.

Обряд был окончен.

Глава восьмая. Первая брачная ночь господ протасовых

Священник сунул венчальные свечи Ионе Петровичу и со множеством телодвижений, означающих почтение и уважение, однако же непреклонных, буквально выдавил и новобрачных, и всех прочих из храма. Как только они оказались на ступеньках, двери церкви были мгновенно закрыты и заложены изнутри засовами, как если бы священник опасался вражеского штурма.

– Ну что, дети мои, – ласково сказал Иона Петрович, глядя то на Лиду, то на Протасова, чьи освещенные луной лица выражали какие угодно чувства, только не счастье и блаженство, однако это мало смущало дядюшку, потому что его собственное лицо, пусть даже и донельзя усталое, выражало искреннюю радость. – Вот вы и повенчаны, вот и соединены на вечные времена! И пусть сейчас вам кажется, что судьбина слишком уж своевольно вами распорядилась, да и я подстегивал ее с неподобающей ретивостью, поверьте, настанет день – и вы поблагодарите меня, ибо не зря и не нами сказано: кто дольше живет, тот и видит дальше.

– Благодарствуем, – церемонно, с полупоклоном, заявил Протасов. – Поверьте, что мы с новобрачной супругой моей, Лидией Павловной, будем вечно Бога молить за вас и за ваши старания по благоустройству нашей судьбы! – Лида даже вздрогнула: звучавшая в этих словах злая, бессильная ирония могла прожечь даже каленое железо, а не только ее чувствительную душу, однако Иона Петрович не проронил ни слова, лишь улыбнулся – добродушно, по-отечески. – А теперь, ежели позволите, мы отбудем в Протасовку.

– Свадебные подарки передам вам несколько позже, – сказал Иона Петрович. – Тебе, Лидуша, достанется драгоценное зеркальце, кое носила некогда моя мать, а твоя бабушка, – это наша семейная реликвия. Ну а вы, Василий Дмитриевич, получите то, чем так долго мечтали завладеть. Ну а пока сочту за честь доставить вас к родному порогу и самолично объясниться с Анаисией Никитичной!

С этими словами Иона Петрович заковылял к тройке.

– Благодарствую, – снова поклонился Протасов. – Однако же сейчас еще ночь, и подымать бабулю Никитишну ради такой безделицы, как мое тайное венчание с девушкой, о которой она прежде и слыхом не слыхала, я не намерен. Засим прощайте!

С этими словами он подбежал к тройке, выхватил из кармана складной нож, одним взмахом рассек веревку, которой был привязан к задку повозки Эклипс, вскочил в седло – от радости вновь почуять на своей спине любимого хозяина конь радостно заржал и взвился было на дыбы, однако был немедля укрощен, – потом рывком, с легкостью впечатляющей, подхватил с земли Лиду, а эту девушку, между нами говоря, назвать пушинкой не смог бы даже самый романтический из поэтов! – плюхнул ее в седло перед собой, даже не дав помахать на прощанье дядюшке, тем паче проститься с ним теплее, – и свистнул не менее разбойничьи, чем это делывал Касьян. Эклипс осел было на задние ноги, запрядал ушами, однако тотчас Лиде почудилось, что конь оторвался от земли и полетел, расстилаясь над дорогой, настолько стремительным сделался его скок.

Лиде Карамзиной никогда еще не приходилось сидеть в седле перед всадником. К тому же рука Протасова, придерживавшая ее, была жестка, жестока и немилосердна, супруг меньше всего заботился об удобстве Лиды. Ветер бил в лицо, высекая слезы, да еще Протасов поворотил коня с проезжей дороги на какую-то лесную тропу, и ветки так и норовили хлестнуть Лиду по лицу, одна даже вцепилась в шаль и чуть не сорвала ее. Протасов, впрочем, и не подумал остановиться, и Лида совсем прилегла к шее коня, уповая только на милосердие Божие.

На счастье, эта безумная скачка довольно скоро окончилась, и впереди под луной сначала мелькнул серп окружающей имение реки, потом показались купы пронизанных бледным светом садовых деревьев и клумб, а за ними – стоящий чуть на взгорке барский дом.

Бешеный бег Эклипса замедлился, он пошел медленной рысью, а затем и вовсе шагом. Лида, забыв страх, неотрывно смотрела на двухэтажный деревянный дом с портиком, украшенным колоннами, с пятиаршинными окнами. На всех были ставни: некоторые закрыты, а некоторые так и оставались распахнутыми, отчего окна казались заполненными лунным сиянием. С обеих сторон к дому примыкали каменные галереи с деревянными пристройками и флигелями. Перед фасадом лежали пышные клумбы с фигурными цветниками, позади виднелся немалый сад. Словом, по общему типу усадьба Протасова слегка напоминала Березовку, вот только дом оказался двухэтажным, да и вообще все было устроено с куда большим размахом.

Василий Дмитриевич направил коня вокруг дома, минуя парадное крыльцо, и вскоре остановился у черной лестницы. Спешился сам, снял с седла Лиду, которая чуть не упала и схватилась за рукав мужа… Когда это слово пришло на ум, она снова чуть не упала.

– Держитесь, ради бога, Лидия Павловна, – холодно проговорил Протасов, – понимаю, что вы устали до изнеможения, однако скоро сможете отдохнуть.

Дверь приотворилась. Сердце Лиды пропустило один удар, когда она вообразила появление незнакомой старухи, этой самой бабули Никитишны, которая сейчас устроит дикий скандал. Отчего-то ей казалось, что эта самая Анаисия Никитична, бабка Протасова, окажется престарелым подобием Авдотьи Валерьяновны… Однако на крылечко выскользнул заспанный парнишка-конюшонок, который принял поводья Эклипса и повел его куда-то к пристройкам, – как легко можно было догадаться, к конюшне.

– Милости прошу, – негромко сказал Протасов, придерживая перед Лидой дверь и подхватывая под руку, когда она споткнулась на пороге. – Думаю, чем скорей мы ляжем спать после этой безумной ночи, тем легче будет свыкнуться со случившимся.

Лида замерла, подняла к нему лицо, всмотрелась, пытаясь уловить выражение его глаз, однако в сенях было слишком темно.

«Чем скорей мы ляжем спать…» – сказал Василий Дмитриевич. Что он имел в виду? Он же не мог иметь в виду, что… что они лягут в одну постель! В одну супружескую постель, как и положено молодоженам… И только тогда вполне свершится таинство брака. «И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле!» – эти слова Священного Писания вдруг зазвучали в ее памяти, но никогда они не были наполнены таким смыслом, как теперь.

– Идемте же, ну? – нетерпеливо сказал Василий Дмитриевич и подтолкнул Лиду вперед.