Елена Арсеньева - Нечаянная свадьба

Пройдя сквозь низенькую дверку, они попали из сеней в просторный зал первого этажа, из которого поднималась наверх широкая лестница.

– Моя спальня наверху, – сообщил Василий Дмитриевич, – ну а для вас покои, конечно, не готовы, так что придется вам заночевать в моих.

Лида не знала, как поднялась по лестнице. Возможно, она шла сама, возможно, Василий Дмитриевич тащил ее за руку и пихал в спину – нет, она не помнила и даже потом не могла вспомнить, как ни старалась!

От лестницы на втором этаже в обе стороны отходили два коридора, в каждый из которых смотрело несколько дверей. Василий Дмитриевич увлек Лиду в левый коридор и вскоре толкнул одну из дверей. За ней открылась комната с широко распахнутым окном. Занавеси разносило ветром по сторонам, и бледно-голубоватые, словно бы дымящиеся полосы лунного света лежали на полу.

– Ах, что за луна нынче, – пробормотал Василий Дмитриевич. – Отроду не помню такой луны! Так и следит за нами всю ночь, глаз не сводит! Надо будет ставни прикрыть, не то не удастся заснуть.

Он подошел к окну, высунулся, глубоко, шумно вдыхая посвежевший ночной воздух, поймал створки ставен и сомкнул их. В секунду стало темно: свет проникал теперь только в щели между плашками, из которых были собраны ставни. Горела только единственная свеча в тяжелом канделябре, с которой Василий Дмитриевич поднялся в комнату и оставил у двери. Теперь же он перенес ее на столик возле окна. И Лида наконец оглядела эту просторную комнату с большой кроватью в алькове и узким диваном под стеной. В комнате стояли также два кресла и платяной шкаф; в дальнем углу, между подвернутыми шторами, можно было разглядеть небольшую дверь.

– Извольте, Лидия Павловна, – проговорил Протасов, вручая ей подсвечник, которым только что зажег еще одну свечу, и Лида только сейчас сообразила, что, пока она осматривала его комнату, Василий Дмитриевич не сводил глаз с ее лица. – За той дверью моя гардеробная, где, надеюсь, вы найдете все для умывания. Думаю, мы оба порядком пропылились нынче. Быть может, вы голодны? Я могу позвать кого-нибудь принести ужин, хотя вряд ли он будет достоин называться праздничным…

– Благодарю, – шепнула Лида, продираясь сквозь комок в горле, – я не голодна. И правда, мне надо пойти умыться…

Протасов снова указал в сторону гардеробной. Лида вошла в нее и закрыла дверь за собой, поставила свечу и огляделась. Это была небольшая комнатка без окон: ножная каучуковая ванна на полу, какую незадолго до смерти купил и ее отец; в стеклянных вазочках бруски сладко пахнущего мыла; на лавках сложены полотняные полотенца, стоит несколько тазов и кувшинов; бочка в половину ее роста полна воды – конечно, холодной, однако Лиду теперь бросило в жар от волнения, и холодная вода была для нее благом.

Она принялась раздеваться, мучительно изгибаясь и выкручивая руки, чтобы расстегнуть крючки на спине, ломая пальцы, чтобы выбраться из перекошенного кринолина. Мелькнула мысль, что завтра ей будет совершенно не во что одеться, ведь все вещи остались невесть где при дороге, так что придется предстать перед пугающей бабулей Никитишной в самом неприглядном виде, однако сейчас у нее уже не было ни духовных, ни физических сил, чтобы переживать еще из-за этого. Мысли о том, что сейчас предстоит ей и Василию Дмитриевичу, поглощали ее совершенно. Почти не сознавая, что делает, Лида совершенно разделась, встала в ножную ванну и принялась поливать себя водой, щедро намыливаясь. Она не поленилась вымыть и голову, только позже спохватившись, что причесаться нечем: мелкий гребешок, найденный в гардеробной, сразу застрял в ее волосах, и Лида, побоявшись сломать, отложила его. Тогда она, постаравшись вытереть волосы как можно лучше, просто заплела их в две косы.

Теперь предстояло решить, в чем выйти из гардеробной. Не осталось ничего, как снова набросить на себя дневную сорочку, а плечи прикрыть все той же шалью, которая перенесла сегодня столько испытаний, даже побывав венчальной фатой.

Наконец Лида осмелилась приотворить дверь и выглянуть в комнату.

Свеча в ее руке дрожала так, что узкий язычок пламени вдруг погас, однако на прикроватном круглом столике горела еще одна свеча, и в полутьме и полной тишине слышалось сонное дыхание Протасова.

Лида подошла к кровати, но она оказалась пуста. Через минуту девушка обнаружила, что Василий Дмитриевич спит на диванчике – спит не раздеваясь, сбросил только сюртук. Возможно, прилег на минутку, ожидая, пока Лида выйдет из гардеробной, да и уснул, сраженный усталостью.

А Лида, слушая его сонное дыхание, вглядываясь в спокойное загорелое лицо со сведенными к переносице бровями, тоже ощутила, что она устала почти до потери сознания. Ничто не волновало ее сейчас, ничто не тревожило: ни прошлое, ни будущее, а в настоящем было только одно желание – лечь спать.

Она вернулась к постели и только тут увидела, что поверх подушки лежит ночная батистовая сорочка, щедро отделанная кружевом.

Интересно, откуда она здесь взялась? Уж не Протасов ли приготовил ее для Лиды, понимая, что ей не во что переодеться на ночь?

Лида задула свечу и в наставшей темноте сняла свою дневную сорочку и надела эту. Ткань была мягкая, легкая, и кружево сплетено с необычайным искусством, батисту под стать. Как попала в эту мужскую спальню такая сорочка? Сам Василий Дмитриевич уж точно не мог ее носить, значит…

Лида слишком устала, чтобы пуститься по тропе догадок, которая могла завести слишком далеко: подумала только, что не миновать ей оказалось того, чего она еще с утра опасалась: ночевать в чужой сорочке!

Она забралась на кровать, юркнула под одеяло, чувствуя, как предутренней прохладой повеяло из окна, и уже опустила было голову на подушку, однако спохватилась, что Василию Дмитриевичу будет зябко на его диванчике в одной рубашке, а потому соскочила с кровати и подошла к нему, размышляя, чем бы укрыть. Однако ничего подходящего не нашлось. Пришлось набросить на Василия Дмитриевича его же пыльный сюртук, ну а поверх – свою многострадальную шаль.

После этого Лида вернулась в постель, заползла под одеяло с головой, поджала озябшие ноги к подбородку, зевнула, вдыхая незнакомые запахи этой постели, этой комнаты, – и заснула прежде, чем успела подумать о том, насколько же странной выдалась ее первая брачная ночь.

– А это-то какое! Ну и наворочено… А под юбку, видать, надо эти обручи просовывать. Вот смех! Вот где смех-то!

Незнакомый голос разбудил Лиду. Несколько мгновений она не могла понять, где находится, потом вспомнила сумасшедшие события минувшей ночи – да так и обмерла.

Она заснула в спальне Василия Дмитриевича, в его кровати, а он лег на диванчике. Но кто болтает здесь так вольно и привольно, ничуть не стесняясь спящей Лиды и не боясь ее разбудить? Но о чем идет болтовня, вот вопрос? О каких-то нарядах? Но откуда здесь взялись наряды?!

Вообще-то на этот вопрос существовал только один ответ: Степан привез вещи Лизы в Березовку, а Иона Петрович отправил их в ее новый дом, в Протасовку. Однако и крепко же она спала, если даже не слышала, как их заносили в спальню! А потом горничная девка пришла сюда убирать, удивилась, откуда появилась тут женская одежда, и давай ее рассматривать и вслух обсуждать…

Ну и распустилась здешняя прислуга! А может быть, девка Лиду просто не видит? Не знает, что она здесь, не знают, что барин женился?

Или… или наоборот, ее появление служанку не удивляет? Или она привыкла к тому, что в постели Василия Дмитриевича появляются женщины? А они, конечно, появляются – иначе откуда взялась бы та ночная сорочка, в которой Лида спала?!

Неприятные догадки, которые ночью прогнала смертельная усталость, сейчас, на свежую голову, вернулись и принялись безжалостно жалить Лиду. У нее мигом испортилось настроение.

Ох, сейчас достанется от нее этой не в меру любопытной обнаглевшей горничной девке на орехи!

Лида высунула голову из-под одеяла и приподнялась на постели. Ну да, так и есть: у двери воздвигнута целая гора из ее кофров, частью еще запертых, частью уже открытых, а между ними снует и вынимает одно платье за другим какая-то сухонькая седая дама в белом чепчике и синем платье, но отнюдь не модного цвета е́lectique[55], а в каком-то роброне «времен очаковских и покоренья Крыма», как выразился бы Александр Грибоедов, если еще не более старомодном. И особа эта ничуть не похожа на служанку своим пусть старомодным и поблекшим, но все-таки затейливо сшитым муслиновым[56] платьем, маленьким, едва прикрывающим затылок, кружевным чепчиком и черепаховой лорнеткой[57] на золотой цепочке, с помощью которой она разглядывала Лидины наряды!

Старая дама была так увлечена этим занятием, что даже не заметила, как Лида села на постели, спустила ноги с кровати, поправила свалившуюся с плеч сорочку, пригладила волосы и потянула к себе шаль, которой она ночью укрывала Василия Дмитриевича и которая теперь оказалась висящей на спинке кровати.

Кто ее повесил туда? Да кто же, как не Василий Дмитриевич! Значит, он подходил, смотрел, как Лида спит…

Надо надеяться, у нее не был в эту минуту открыт рот? Или, не дай бог, не похрапывала ли она? Или, что еще хуже, не раскрылась, не лежала ли полуголой?!

А ведь если бы они вчера не были оба настолько измучены, если бы Василий Дмитриевич не уснул на диване, возможно, он лег бы в одну постель с Лидой – и тогда… Что случилось бы тогда? Достаточно ли им было просто лежать рядом? Или же Лиде нужно было раздеться догола, чтобы таинство брака свершилось?

А Василий Дмитриевич? Он тоже разделся бы? И Лида смогла бы увидеть его без одежды?

От этой мысли она так разволновалась, что обо всем прочем забыла и сильно вздрогнула, когда рядом прозвучал насмешливый голос:

– Так вы проснулись, милочка?

Лида оглянулась и обнаружила, что незнакомая старая дама в муслине стоит подпершись одной рукой, а другой поднеся к глазам лорнетку, и теперь объектом ее самого пристального внимания являются не Лидины наряды, а она сама.