Елена Арсеньева - Нечаянная свадьба

Лапти она надела без онучей[86], на босу ногу, и липовое лыко, из которых те были сплетены, довольно сильно кололо и щекотало ноги. Ну и ладно, как-нибудь потерпит!

Обуваясь, Лида вдруг вспомнила сон, который видела еще в поезде. Про то, как красавица в красном платье чиркнула ее крест-накрест концом своей омбрельки, а потом бросилась в объятия медведя и принялась с ним целоваться.

Да, Авдотья Валерьяновна уже почти добилась своего… Лиду она погубила, погубит и Протасова!

Ах, как же сердце защемило! Как вдруг встало перед глазами его лицо с этими стрельчатыми ресницами и удлиненными глазами, лицо, которое так поразило ее с первой же минуты, показалось таким родным… Теперь скрывать нечего: Лида влюбилась в Протасова с первой же минуты. И как близко было счастье, да вот беда: было, да сплыло, да мимо рук уплыло!

Не судьба, не судьба…

Лида почувствовала, что сейчас зарыдает перед этой злобной ведьмой. Хотела броситься прочь, но вдруг повалилась на колени:

– Ты многое знаешь! Скажи, правда, что Касьян по наущению Авдотьи Валерьяновны убил моего дядюшку?

Маремьяна не произнесла ни слова, однако что-то дрогнуло в ее лице, и Лида поняла, что не ошиблась. Впрочем, она и так знала, что не ошиблась!

– Молю вас… умоляю… предупредите об этом Василия Дмитриевича. Убедите его, чтобы остерегался Авдотьи Валерьяновны. Не он ей нужен – ей нужно то богатство, которое он после моей смерти получит. Сердца в ней нет, может быть, и не было никогда… Спасите его! Хоть одно доброе дело сделайте, простите старые обиды – глядишь, Он… ну, тот, имени кого вы так боитесь, и заступится за вас, когда ваш срок придет. А ведь такой срок придет, но тогда уже поздно будет каяться и пощады просить… Помогите Василию Дмитриевичу спастись, а я даже из ада, куда все самоубийцы попадают, буду за вас молиться и пощады вам просить! Исполните предсмертное желание… умоляю вас…

Маремьяна молчала, и Лида поняла, что слова ее не дошли до этого оледенелого сердца. Но может быть, потом… может быть, потом ведьма-сорока все же одумается?!

А сейчас пора уходить, пока есть силы сделать то, что сделать давно пора.

– Я лапти на берегу оставлю, – сказала она, поднимаясь с колен. – Утром заберете. Надеюсь, их не смоет волнами и вязни не украдут!

– Вязням лапти ни к чему, – произнесла Маремьяна, и Лиде послышалась усмешка в ее голосе. – И к реке тебе идти не нужно. Я ведь правду сказала, что не наводила на тебя порчу! Если бы так было дело – я бы ее и сняла. Но когда Авдотья принесла зеркало твоей бабки, я увидела, что ничего не смогу с ним сделать, столько в нем таилось любви и света. Вот оно. Посмотри!

И Маремьяна достала из складок юбки маленькое зеркальце, отделанное жемчугом – пусть не скатным[87], а речным, однако необыкновенной красоты и качества. К зеркальцу была прикреплена золотая, тоже украшенная жемчугом, цепочка, чтобы носить его на поясе. Такие зеркала и в самом деле были модны лет пятьдесят назад, во времена молодости Лидиной бабушки…

– Оно должно было тебя защитить, а не навредить тебе, – продолжала Маремьяна. – Однако Авдотья настаивала, просто требовала, заклиная именем своего брата, который когда-то спас мне жизнь… Я не могла ей отказать! И вдруг вспомнила, что несколько лет назад одна цыганка, которой я помогла разродиться, оставила мне зеркальце из фальшивого золота и самоцветов, сказав, что оно поможет извести самого лютого врага. Женщину изуродует, мужчину обессилит навеки. Я и дала Авдотье то зеркало и сказала, что это последнее, что я для нее делаю, чем помогаю, что нельзя вечно так страшно долги отдавать – платить за добро злом, которое я другим причиняю! Авдотья вряд ли это слышала, а если и слышала, вряд ли поняла. Главное для нее было, что страшное зеркало в руках держит. Ох, как Авдотья тебя кляла! Отродясь не слышала, чтобы женщина такими матерными словами сыпала! Это же она заманила тайной запиской Василия Дмитриевича в беседку той ночью, посулив, что закладные у мужа выкрадет и ему отдаст.

– Для чего заманила? – перебила Маремьяну Лиза.

– Да на свидание, я так полагаю, – ответила Маремьяна, – потому что как-то он в эти дни сразу к ней охладел. Ты ж ведь тут появилась, точно с дерева свалилась! Врала Авдотья, конечно, да за вранье и была наказана. Вот и осталось только тебя погубить. Авдотья хотела, чтобы Марфуша тебе это зеркало подсунула, но я сказала, что моя дочь чужой бедой рук не запачкает. Тогда она сама бегом домой бросилась, чтобы успеть его в те вещи подложить, которые Иона Петрович тебе отправлял…

– Понятно, – кивнула Лида. – Значит, твоя вина в моей смерти не столь уж велика? Но все-таки – зачем ты меня на кладбище отправляешь?

– Неужели ты думаешь, что я настолько жестока, что ненависть моя десятилетия длится? Да за то, что ты сегодня дочь мою и внука моего спасла, я бы все у́роки да призо́ры[88], на тебя напущенные, уже давно сняла! – горячо воскликнула Маремьяна. – Но от цыганской порчи нет моих сил отчитать ни тебя, ни кого другого. Есть только два средства тебя исцелить.

– Есть такие средства?! – дрожащим голосом повторила Лида, не смея поверить в то, что слышит.

– Да. Одно из них – ночь провести с тем мужчиной, которого ты любишь. Ты ведь любишь своего мужа?

Лида почувствовала, что у нее дрожат губы.

– Любишь, я знаю! – настойчиво сказала Маремьяна. – Иначе ты не просила бы за него, думая, что идешь на смерть!

– Люблю, – выдохнула Лида. – Но я не смогу… он не захочет…

– Ты должна будешь молить его, молить дать тебе эту ночь, чтобы поутру ты проснулась в его объятиях такой же красивой, как была! – горячо воскликнула Маремьяна.

– Ну уж нет, – прошептала Лида. – Я не унижусь перед ним и его перед собой не унижу. Я не очень хорошо поняла, что такое невстаниха, но, думаю, если ему придется обнимать и целовать такую уродину, как я, она у него уж непременно сделается. Этого он мне никогда не простит… Да и я такое испытать не хочу. Говори, какой второй способ!

– Ну что ж, слушай, коли хочешь, – медленно проговорила Маремьяна. – Только если погибнешь, меня в том не вини!

Идти через березняк было не страшно. Ни тучки не затемняло небо, луна сияла, ее свет дробился в вершинах деревьев, длинными полосами ложился на траву, оплетал березовые ветви, будто легкие белые ленты, и Лида вспомнила рассказы няни о русалках. И про Русальную неделю, и про то, как они качаются на березовых ветвях, вплетая в свои длинные косы солнечные лучи и лунный свет, как завлекают и губят путников, и особенно молодых красавцев, но иногда и девушек, готовых покончить с жизнью от несчастной любви, но красавиц, только красавиц…

Вот показалась церковь, в которой венчались Лида и Протасов, но сейчас от нее следовало держаться подальше! Как и от кладбищенской часовенки, увидев которую Лида хотела по привычке перекреститься, но сразу вспомнила, что Маремьяна настрого запретила это делать, запретила и молитвы читать и даже велела Лиде снять и оставить у нее нательный крестик. Лида послушалась: она готова была на все, чтобы избавиться от той беды, которая к ней подступила и едва не довела до смерти, а может быть, и вновь постарается довести. Поэтому она только взглянула на белеющий в лунном свете образок на часовенке – и поскорей отвела глаза.

Рядом Лида увидела серые щелястые ворота. Эти ворота выглядели тем более странно, что огорожено кладбище не было. Вообще говоря, попасть сюда можно было как угодно, в любом месте, однако, как говорила Маремьяна, все желающие навестить дорогих покойников своих проходили только через ворота, как если бы соблюдали некий ритуал или словно бы иной путь был запретным. Впрочем, кто знает, что творилось в душе каждого посетителя этого смиренного погоста и почему он норовил пройти именно через ворота!

Лиде и в голову не пришло бы нарушить традицию, тем паче что Маремьяна велела пройти именно воротами. Наверное, в этом и впрямь было что-то таинственное, заповедное… уж Маремьяна-то должна была знать доподлинно!

Лида проскользнула меж никогда не запиравшихся створок, заметив, что их уж оплело понизу травой, что означало одно: их никто не открывал и не закрывал с очень давних времен!

Вроде бы ничего не произошло. Лида всего лишь прошла через ворота, и под ногами та же земля, та же трава, по которой она шла в березняке, и так же побеги куманики и дикой малины. Но из чьих костей проросли их корни, не дают ли таким образом о себе знать древние мертвецы, хватая за юбку, за плечи, норовя хлестнуть упругим побегом по лицу… Подумав так, Лида в ужасе дрогнула всем оледеневшим вмиг телом. Вот оно, подворотное колдовство! То самое, когда проходишь в особые ворота – и как в другой мир дальше шагаешь, сам иным становишься… Стало быть, теперь, поняла девушка, из мира живых она перешла в мир мертвых, которым здесь принадлежало все: и земля, и трава, и эти цепкие, приставучие ветви, которые тянулись к ней…

У Лиды подкосились ноги, захотелось остановиться хоть на минуточку, чтобы дух перевести, но останавливаться Маремьяна не велела ни в коем случае, да и страшно было, ой как страшно: пока идешь, они, эти кладбищенские жители, до тебя, может быть, и не дотянутся, а только замри, они тут как тут!

Вот до чего же странно: еще совсем недавно Лида так мечтала о смерти, что утопиться вознамерилась, и, кабы не Ванятка, лежала бы сейчас на дне Вязни под толщею воды, а теперь не хотелось умирать, ни за что не хотелось! Надеждой живет сердце, и эта надежда заставляла Лиду идти и идти меж могил, лишь изредка передергивая плечами, чтобы унять озноб, стараясь не глядеть по сторонам и уж конечно не оглядываться.

Но не только лишь потому, что Маремьяна и это накрепко запретила! Всякому известно, что в таких местах злая сила непременно крадется по следам неосторожного смельчака, и лишь он обернется, как такое увидит, что из него сразу дух вон. О том, как она, исполнив то, что велела сделать Маремьяна, будет возвращаться той же тропой, девушка старалась не думать.