Елена Арсеньева - Нечаянная свадьба

Впереди из лунного света выступал черный, обугленный остов старой часовни. Пожарище заросло бурьяном и крапивой, особенно охочей до мест, прежде людьми обитаемых, а потом заброшенных. Где-то неподалеку от него выкопали могилу для Ионы Петровича Карамзина, куда и решила прийти Лида, чтобы исполнить то, что приказала Маремьяна.

Да, Лиде было очень трудно подойти к могиле родного дядюшки и начать раскапывать ее, но желание вернуть былую красоту – да что там красоту, хотя бы обычный человеческий вид лицу – давало ей сил идти вперед.

И пусть мертвые, известное дело, всегда враждебны живым, Лида надеялась, что дядюшка будет к ней милостив. В конце концов, если начать распутывать тот узел, в который завязалась нить жизни Лиды Карамзиной, выяснится, что и дядюшка его завязывал, а значит, должен племяннице помочь. Он ведь и сам, конечно, не хотел бы, чтобы замысел его злонравной супруги осуществился, и наверняка сам, конечно, желал бы ей помешать!

Так убеждала себя Лида, приближаясь к кресту над могилой дядюшки. Рядом она увидела другие могилы, где прочла имена первой и второй дядюшкиных жен, их умерших во младенчестве детей и его старого тестя Евлампия Ивановича Давыдова, которого Иона Петрович любил как отца родного. Над этими могилами были воздвигнуты роскошные надгробья, однако земля на свежем холмике еще не осела, а потому рано было и памятный каменный крест ставить, и плиту надгробную класть.

Внезапно Лиде послышался легкий шелест за спиной. Мгновенно оледенев душой и телом, девушка с превеликим трудом подавила желание обернуться, призвав на помощь даже не смелость, а рассудок.

Первое дело, Маремьяна оглядываться не велела. Затем – потому что страшно до жути, ибо неведомо, кто и чем там шелестит. К тому же ежели, обернувшись и оказавшись лицом к лицу с этим неведомым, Лида лишится рассудка от ужаса, то не добьется того, что ей так нужно. Вот радости-то будет Василию Дмитриевичу оказаться на всю жизнь связанным не просто с уродиной, но и с обезумевшей уродиной!

Поэтому, скрепившись духом, Лида решительно опустилась у могилы на колени и, сдвинув в сторону стебли цветов, которыми холмик был усыпан, принялась руками разрывать землю по его краю.

Земля была теплая, нагретая жарким дневным солнцем и не успевшая остыть, однако Лида докопалась наконец до прохладного слоя и решила, что этого довольно. Корни трав, покоившиеся в земле, обвивались вокруг пальцев, и это вызывало дрожь ужаса: а что, если это могильные черви выползли из гроба и решили угоститься живой плотью?

И все же она не отдернула руку, а, вырыв достаточно глубокую ямку, положила туда зеркальце, стараясь ни в коем случае не взглянуть в него, и снова засыпала ямку.

Страх не проходил, Лизу держало в рассудке только присутствие духа и горячее желание победить порчу, наведенную проклятой Авдотьей Валерьяновной!

– Дядюшка, – прошептала Лида, чувствуя, как шевелятся на шее завитки волос – то ли от пробежавшего по кладбищу ветерка, то ли от страха, – дядюшка, простите, что тревожу ваш покой, но помогите мне, Бога ради! Если не верну себе прежнюю красоту, Василий Дмитриевич вовсе от меня отвернется, а мне тогда лучше умереть! Жизни мне нет без его любви, нет мне без него жизни! Сама не пойму, как так вышло, что полюбила я его… Вы сказали, что мне посчастливилось… так пусть же мне и в самом деле посчастливится! Помогите мне, дядюшка!

Вдруг ей послышалось за спиной какое-то стремительное движение.

Лида вскрикнула, резко выпрямилась, попыталась броситься наутек, однако чья-то рука накрепко обхватила ее сзади за горло.

Лида рванулась, с силой взмахнула руками, задев нападавшего локтем.

Раздался злобный хрип, и девушке послышался какой-то звук, как если бы что-то металлическое ударилось о камень соседнего надгробья.

Лида рванулась, попыталась обернуться, но не смогла, потому что теперь нападавший крепко сжимал ее горло двумя лапами. Она силилась их разнять, но не могла – только попусту царапала эту шелковистую, скользкую кожу. Да нет, это не кожа, а ткань… это шелк… перчаточный шелк!

Да, краем помутившегося сознания Лида вдруг поняла, что это были перчатки! Руки в перчатках!

Если бы она могла перевести дух, она бы вздохнула с облегчением, потому что мертвецы перчатки не носят, а значит, на нее накинулся не какой-то обитатель этого кладбища. Хотя кто знает – вдруг кого-то похоронили в перчатках, в них он и набросился на ту дерзкую, которая решилась нарушить покой здешних насельников?..

И все-таки Лида знала, чувствовала, что на нее напал вполне живой и очень сильный человек. Вырваться от него не удавалось нипочем: крепко держа Лиду за горло, он швырял ее тело, которое становилось все более бессильным, из стороны в сторону. Однако Лида все же понимала, что единственное спасение – не потерять сознания, продержаться до тех пор, пока злодей не обессилет, и только тогда вырваться, чтобы или спастись бегством, или самой наброситься на него.

И вдруг… вдруг все кончилось. Руки убийцы разжались, и Лида грянула наземь. С хрипом вздохнув, она вскочила, обернулась и закричала бы от ужаса во весь голос, если бы могла, потому что перед ней стояло страшное, ужасающее существо! Конечно, это был не человек, а именно существо! Низкорослое, плотное, облаченное в черное, с мертвенно-бледным лицом и кроваво-красными губами, с такими же бледными руками и скрюченными пальцами, оно стояло неподвижно, уставившись куда-то в пространство, и хрипело:

– Нет… этого не может быть… изыди… изыди!

Лида, ничего не понимая, желая только спастись от этого ужасного кладбищенского обитателя: очевидно, упыря, вурдалака, восставшего из земли, который напал на нее по неведомой причине и по такой же неведомой причине ее отпустил, – метнулась в сторону, поскользнулась на чем-то, бросила нечаянный взгляд на землю – и в слабом свете луны вдруг увидела там нож. Острейший кухонный нож.

Так вот что она выбила из скользкой руки, схватившей ее!

Нож…

Это как-то не укладывалось в голове: упырь, вооруженный кухонным ножом?! Каждый, кто хоть что-нибудь самое мало-мальское знал о потустороннем мире, кто читывал «Мельмота Скитальца» Чарльза Мэтьюрина, «Франкенштейна» Мэри Шелли, «Дом с призраками» Чарльза Диккенса, «Гузлу» Проспера Мериме, «Легенду Сонной Долины» Вашингтона Ирвинга[89], да Пушкина и Гоголя читал, в конце концов! – не мог не понимать, что такие явления, как существо из потустороннего мира и железо никак не могут сочетаться.

А может быть, это и в самом деле никакой не упырь, а человек?..

Ну да, и говорит-то он языком вполне человеческим:

– Иона, прости! Прости! Это не я… это Касьян тебя убил!

Иона? Касьян?..

Да ведь это голос Авдотьи Валерьяновны! Это никакой не призрак, это она!

Но почему в таком виде? И с кем она говорит?

Лида повернула голову и не закричала во весь голос только потому, что онемела от ужаса.

Над могилой Ионы Петровича, рядом с крестом, появилась призрачно-бледная человеческая фигура.

Старик с длинными седыми волосами, облаченный в белое, брел между могил, грозя клюкой тем, кто нарушил его вечный покой… Не отрывая от него глаз, с криком: «Ионушка, прости!» – его убийца рухнула на колени и громогласно, хоть и весьма торопливо, принялась обвинять в преступлении Касьяна, который ненавидел своего хозяина, Иону Петровича, ненавидел и Протасова, который бросил Авдотью Валерьяновну ради богатой невесты, ненавидел саму эту невесту, то есть Лиду, которая и молода, и красива, и богата, а потому заслуживает за это самой страшной кары! И даже уродства, которое на нее наслано волею Авдотьи Валерьяновны, отвратительной Лиде Карамзиной мало – она непременно должна погибнуть!

Этим признанием Авдотья Валерьяновна, как стало понятно Лиде, полностью выдала себя. Рьяно обвиняя мужика Касьяна в ненависти к своему любовнику, мужу, его племяннице, она раскрыла все собственные замыслы. Совершенно некстати Лиду посетила мысль о том, как прав был Василий Дмитриевич, осматривая место гибели ее дядюшки и делая вывод о том, что Иона Петрович умер совсем не так, как пыталась представить это всем Авдотья Валерьяновна. Исполнил, стало быть, Касьян ее злую волю, да не выдержала душа его греха убийства… Эх, Касьян, как же ты любил эту жуткую женщину, если решался на такие преступления ради нее…

– Зачем ты мне помешал, Иона! – пока размышляла Лида, со страшным ревом рыдала Авдотья Валерьяновна. – Воротись в могилу, а я эту девку прикончу!

И она принялась, не отводя взгляда от призрака, шарить в траве между могилами. Легко было догадаться, что она ищет, и Лида ногой отшвырнула нож подальше. Он блеснул в лунном свете и канул в траву.

И в это мгновение…

– Барыня-матушка, о чем же это вы толкуете? – дребезжащим старческим голосом пробормотал призрак. – И пошто на кладбище ночью заявились? Только минувшим днем муженька схоронили, а уже стосковались по нему?

Авдотья Валерьяновна замерла, вытаращив глаза, безотчетно сдирая с рук длинные белые перчатки, но не закончила и повалилась в траву, видимо потеряв сознание с перепугу.

«Зачем она перчатки-то надела? – сосредоточенно подумала Лида, будто о чем-то чрезвычайно важном. – А, понятно… значит, она решила меня удушить, но боялась, что я буду отбиваться, поцарапаю ей руки, и тогда кто-нибудь может догадаться, откуда взялись царапины? Наверное… А почему призрак Ионы Петровича называет Авдотью Валерьяновну барыней-матушкой?.. И почему на нем… Почему на нем не саван, а исподнее?!»

– Дедушка, ты чего не спишь? – раздался вдруг испуганный девичий голос. – Куда поплелся-то в таком виде? Ты ж кого угодно до смерти перепугать можешь! Простите, ради Христа, Лидия Павловна! Деду спросонья, небось, почудилось, что тут покойники перессорились, вот он и отправился их мирить!

Невысокая девушка в одной сорочке, на которую была наброшена старая кацавейка, бежала меж могилами так бесстрашно, словно гуляла в собственном саду. И она ничуть не напоминала призрак. Ее милое, озабоченное личико было почему-то знакомо Лиде.