Елена Арсеньева - Нечаянная свадьба

– En dedans! En dehors! Allongee! Pas chassé en avant![37] – и прочее в этом же роде.

Лида его обожала и очень старалась на уроках, отчего Фома Антонович называл ее лучшей своей ученицей и предсказывал ей изобилие бальных кавалеров. И хотя на настоящем большом балу побывать ей пока не удалось, на семейных танцевальных вечерах пророчество вполне сбывалось.

…Едва ужинавшие разделались с амбигю и жданиками, как под окном задребезжали колеса какой-то повозки и зафыркала лошадь. Лида решила, что это вернулся человек, посланный с дрожками за Степаном и ее кофрами, однако вошедший лакей доложил, что прибыл Модест Филимонович.

Авдотья Валерьяновна при этих словах вскочила, уронив стул, и бросилась в двери, а через минуту вернулась в сопровождении невысокого и узкоплечего молодого человека в поношенном и слишком просторном для него зеленом сюртуке, ярко-желтом жилете, панталонах цвета блёд-амур[38] и черном цилиндре-шапокляк[39].

– А ведь не раз говорено ему было, что головной убор еще в сенях снимают и лакею отдают! – пробормотал дядюшка себе под нос, и по тональности его Лида сразу поняла, что гостя сего он терпеть не может, а вот Авдотья Валерьяновна, напротив, его обожает – судя по радостной улыбке, очень украсившей ее неприветливое лицо.

– Привет сей компании! – с пафосом провозгласил гость неплохо поставленным голосом, снимая шапокляк и складывая его с такой силой, что тот громогласно оправдал свое название.

– Здравствуй, Модест, – довольно кислым голосом ответил Иона Петрович и повернулся к Лиде: – Позволь представить тебе, душенька, племянника супруги моей, Модеста Филимоновича Самсонова, – и поджал губы, не в силах скрыть явное недовольство этим визитом.

Модест Филимонович поспешил приложиться к руке Лиды, а потом уставился на нее с непомерным восхищением.

Лиде же смотреть на этого господина не слишком хотелось. Мало того, что одет он был нелепо! Черты лица его были хотя и правильны, однако незначительны: в них начисто отсутствовали одухотворенность и сила, которые привлекают пуще всякой красоты. Кроме того, Модест Филимонович был родственником пренеприятнейшей Авдотьи Валерьяновны, и одно это заведомо настраивало Лиду против него.

Между тем Авдотья Валерьяновна подтолкнула племянника к столу и, перехватив у Касьяна блюдо с остатками амбигю, все его поставила перед племянником, отдав ему свой прибор, до того не востребованный, ибо ела она, как уже было сказано, ложкой.

Лида была несколько покороблена такой простотой в поведении, однако куда больше коробили ее назойливые взгляды Модеста Филимоновича. Не сводя с девушки глаз, он опрокинул большой бокал мадеры, налитый Авдотьей Валерьяновной, закусил добрым куском буженины и, еще жуя, пробормотал:

– Ах, тантинька[40], ну что за чудо эти кринолины, что за элегантность! После них женщина в любом другом платье выглядит как унылая плакучая ива!

Лида незамедлительно ощутила ненависть к своему кринолину.

Громко жуя, Модест Филимонович меж тем огляделся и обратился к хозяину дома:

– Любезный дяденька, уже когда вы внемлете моему совету и переделаете эту неуклюжую печь в элегантный камин… в стиле «вампир»[41], примерно говоря?

– Когда рак на горе свиснет, – спокойно ответил Иона Петрович. – И отчего вампир? Говори уж – в стиле «упырь»!

Лида чуть не подавилась от смеха, а Авдотья Валерьяновна явственно перекосилась, однако ничего не сказала.

– Мэ сэт импаябль…[42] – обиженно пробормотал Модест Филимонович, немилосердно коверкая французские слова, однако на время умолк и принялся подбирать все, что еще оставалось на блюде.

– Касьян, неси битки, – приказал Иона Петрович. – Семеро или даже трое одного не ждут, тем паче незваного! Ах да, скажи, брат ты мой, не воротился ли еще посланный за Степаном и вещами Лидии Павловны?

– Покуда никто не возвращался, – ответил Касьян.

– Бедный Степан, – пробормотала Лида. – Он, наверное, там от страха помирает, все ждет, когда Маремьяна с ним расправится.

– А, так ты уже наслышана о наших достопримечательностях! – оживился Иона Петрович.

– Я даже видела сороку, – сообщила Лида. – Только удивилась, отчего именно сороку считают воплощением Маремьяны? Я читала, что черные кошки – непременные спутницы ведьм, значит, в них те и перевоплощаются.

– Ведьмы могут принимать любой образ, – серьезно ответил Иона Петрович. – Хоть кошки, хоть птицы, хоть крысы, хоть свиньи! Я слышал даже историю о ведьме, которая обратилась стогом сена и придвинулась было к корове, чтобы отдоить у нее молока, как это принято у ведьминского сословия, да тут корова принялась сено щипать, так что наутро одна из деревенских жительниц оказалась с выщипанной начисто головой, а корову нещадно рвало волосами.

– Фи, дяденька! – скривился Модест Филимонович. – За едой этакое… аппетит портите!

– Касьян, битки Модесту Филимоновичу не накладывай, – распорядился Иона Петрович. – У них аппетиту нету.

– Мэ комант донк…[43] – пробормотал Модест Филимонович на том наречии, которое он считал французским языком, в расстройстве ахнул еще бокал мадеры, но тут Иона Петрович рассмеялся, показывая, что пошутил, Модест Филимонович успокоился, на радостях осушил новый бокал и, уставившись за Лиду несколько разбегающимися глазами, пробормотал:

– Надобно нам с вами выпить на рудер… брадер… брундер…

– На брудершафт! – рявкнула Авдотья Валерьяновна.

– Браво, тантинька! – зааплодировал Модест Филимонович. – А пуркуа бы па[44]?

Лида сделала вид, что не расслышала этого диалога, однако при следующей реплике едва не подавилась.

– Вообще, я подумываю жениться, – неожиданно заявил Модест Филимонович. – А жениться, конечно, надобно на хорошенькой да взять за ней несколько тысяч капиталу!

При этих словах он воззрился на Лиду, и та сердито подумала, что Модест Филимонович отнюдь не оправдывает своего имени[45].

– А все-таки нам непременно надобно выпить на брундер… шарф! – не унимался несносный Модест. – И я своего добьюсь! Я своего всегда добиваюсь!

– Касьян, подавай рыбное, – приказал Иона Петрович, – да покличь Феоктисту.

Появилась горничная, расточая умильные улыбки Модесту Филимоновичу.

– Ты вот что сделай, Феоктиста, – приветливо сказал Иона Петрович. – Сей же час в мезонине застели постель и перенеси туда саквояж Лидии Павловны из той комнаты, что ей отвели по соседству с обиталищем Модеста Филимоновича. Если понадобится, покличь в помощь кого-нибудь из девичьей.

Феоктиста открыла было рот, но перечить не осмелилась, только покосилась на Авдотью Валерьяновну. Та гневно посмотрела на мужа, после чего опять последовала битва взоров, вновь окончившаяся победой хозяина дома.

– Делай что велено, Феоктиста, чего стала?! – прошипела Авдотья Валерьяновна, яростно раздувая ноздри, а Иона Петрович с удовольствием принялся есть заливного сома, который оказался так вкусен, что им все увлеклись, забыв о перепалке, то и дело нахваливая искусство поварихи Марковны.

Лида, не едавшая ничего подобного, сама захотела поблагодарить ее. Авдотья Валерьяновна презрительно скривила губы: видимо, любезность к слугам была ей несвойственна, – однако Иона Петрович не нашел ничего удивительного в желании Лиды и решил сам сопроводить ее на кухню, помещавшуюся в правом крыле дома.

Касьяна он оставил служить за столом, пойти решился сам, опираясь на костылик, и впрямь неплохо держался на ногах.

– Вот ведь чудеса, – бормотал он по пути, – травки для «ерофеича» дала мне Маремьяна, и как выпью рюмок пять, так все боли прочь. Пил бы с утра до вечера, ходил бы своими ногами, но ведь и спиться этак-то недолго!

– Дядюшка, – спросила Лида шепотом, – а отчего вы распорядились меня в мезонин переселить?

– Оттого, что не хочу, чтобы ночевала ты поблизости от этого хлопотуна беспутного, который в жизни не сказал не только ни одного умного, но даже мало-мальски путного слова! – резко пояснил дядюшка. – Давно бы отказал ему от дому, да Авдотья Валерьяновна тогда мне точно хрип перегрызет, – невесело усмехнулся он. – Модест большой охотник девок портить, горничных и деревенских, а уж спьяну на любую дурь способен, я-то знаю, потому что и сам в ранние года таким же был, за что и пострадал. Тебе наверху спокойней будет, только не забудь запереться покрепче. И вот еще что… – Иона Петрович махнул Лиде наклониться к нему и шепнул чуть слышно: – Возле левой ножки той кровати, что в мезонине стоит, плашечка есть, посветлей прочих. Ты на нее двумя руками надави да сдвинь влево – увидишь, что будет. А заодно и услышишь! Поняла? Только потише, смотри, не шуми там! Да на ночь дверь запереть не забудь!

Лида кивнула, хотя не поняла ровным счетом ничего, но переспрашивать не стала, во-первых, потому что Иона Петрович приложил палец к губам, а во-вторых, потому что они уже дошли до кухни.

Ужин затянулся чуть ли не до полуночи, и когда все простились и Феоктиста повела Лиду наверх, в мезонин, девушка мечтала только об одном: поскорей уснуть после этого тяжелого и непомерно длинного дня.

Новая комната оказалась очень уютной, хоть и не такой просторной, как первая, предоставленная Лиде раньше, да и совсем скудно меблированная: большой платяной шкаф, узкая кровать да зеркало, висящее на стене. Одно окно выходило на лужайку перед фасадом, другое – в сад, откуда сладко пахло недавно распустившейся белой сиренью.

Феоктиста, которая вдали от своей госпожи вела себя с Лидой вполне по-человечески, пояснила, что летом в этой комнатушке очень даже уютно, однако печки в ней нет, так что ближе к холодам всяко придется перебираться вниз.

– Ох, а ведь бедный Степашка до сих пор не воротился! – вздохнула Феоктиста, топчась у двери.

Лида молча кивнула – ей не терпелось остаться одной, чтобы последовать дядюшкиному совету.

Наконец Феоктиста ушла, и Лида только теперь вспомнила, что ей некому расстегнуть корсет и вообще помочь раздеться. Она хотела было окликнуть Феоктисту, но любопытство пересилило.