— Понятно. А ты не мог бы раздобыть мне сигарету и спички? Ужасно хочется покурить.

— Это потому, что ты ревнуешь маму к моему отцу?

— Да, — тихо признался Алеша.

Ваня вернулся минуты через две с пачкой «Мальборо» и зажигалкой. Сказал с порога:

— Они ругаются. Паша кричит на маму. А мама плачет.

Алеша резко спустил ноги и громко застонал.

— Тебе нельзя вставать.

— Но я не хочу, чтоб Марыняша плакала. Я сейчас скажу этому Паше, что он… — Алеша схватился обеими руками за спинку стула и медленно встал. — Черт, почему у меня так болит затылок?

— Ты ударился им о бордюр. Его там раздолбали грузовики, и торчит острый край. Анюта говорит, ты удачно упал. Она считает, ты мог убиться насмерть.

— Я сейчас пойду и скажу этому Паше…

Алеша набрал в легкие воздуха, сделал шаг вперед, покачнулся и стал медленно заваливаться назад.

— Помогите! — закричал Ваня. — Он умирает! Вы слышите?..


Вадим вылез из машины за два квартала от Мусиного дома. Когда подвозившая его машина отъехала и он очутился совсем один под морозным звездным небом, его охватило что-то похожее на ужас. Ему показалось, что он не сможет сделать больше ни одного шага, что упадет в сугроб, замерзнет. Еще несколько часов тому назад он думал о смерти спокойно и даже с удовольствием — жизнь казалась ему однообразной прямой дорогой, по обе стороны которой стояли привычные предметы и люди. Они громоздились так тесно, что у него не было возможности свернуть ни вправо, ни влево. И он шел, а вернее полз вперед и вперед. Ближе и ближе к смерти. То есть к избавлению.

Но вот эти предметы и люди вдруг расступились, и он ринулся очертя голову в образовавшийся проход…

Вадим вдохнул морозный воздух и сделал несколько шагов в сторону Степной, двадцать восемь. Это слово и две цифры горели перед ним горячим ярко-красным светом. Даже тогда, когда он, раненный, умирал от непереносимой боли и жажды в пещере у моджахедов. Сейчас каждая из них была окружена еще и каким-то странным сиянием, похожим на нимбы вокруг голов святых на картинах мастеров итальянского Возрождения.

Он не чувствовал под собой ног, хотя они были тяжелые и непослушные. Его плоть точно подверглась анестезии, хотя разум и чувства работали ослепительно остро.

«Я убью его, — думал Вадим. — Этот сопляк ненавидит меня с самого детства. Я делал вид, что не замечаю этого. Сколько можно?.. Наверное, она стала очень красива. Ей теперь двадцать девять… Идиот, как он не может понять, что эта женщина не для него? Что у них может быть общего? Она такая темпераментная, чувственная, нежная, а он… Салага неотесанный! Да неужели Мария-Елена могла пустить этого хлюпика к себе в постель?..»

Он стиснул кулаки и ускорил шаг.

«Может, на Степной, двадцать восемь, теперь живет другая женщина? Ведь с тех пор прошло двенадцать с половиной лет… За все эти годы я ни разу не поинтересовался, что с Марией-Еленой. Я даже не знал, жива ли она. Конечно, она жива! — Вадим поскользнулся и с трудом сумел устоять на ногах. — Если бы с ней что-то случилось, я бы наверняка почувствовал. Все эти годы я жил только потому, что надеялся увидеть ее. Хоть и боялся признаться себе в этом. Да, да, я очень хотел увидеть Марию-Елену — особенно остро я ощутил это в Афгане. И если бы я не стал калекой, я бы обязательно отыскал Марию-Елену…»

Он увидел ее дом, над крышей которого завис ковш Большой Медведицы, и понял, что вот-вот потеряет сознание. Схватился за штакетину забора и попытался прийти в себя.

Все до одного окна в доме были освещены, но шторы были задернуты, и Вадим мог видеть лишь мелькавшие за ними тени. Казалось, в доме очень многолюдно, особенно в той его комнате, где, как он помнил, жила когда-то Мария-Елена.

Потом он услыхал визг шин и увидел резко затормозившую возле дома машину «скорой помощи». Из нее вышли двое с носилками, взбежали по ступенькам на освещенную веранду.

«С ней что-то случилось! — мелькнуло в голове у Вадима. — А я тут стою. Я должен знать, что с ней случилось, помочь ей…»

Он сделал шаг в сторону калитки и вдруг увидел ее. Нет, он не мог ошибиться — это была Мария-Елена. Она отдернула край шторы и, приложив ладони к стеклу, выглянула на улицу.

Его рука потянулась к звонку. Палец нажал на кнопку и словно к ней прирос. Мария-Елена вышла на крыльцо. Она была в платье с короткими рукавами и босая. Он хотел крикнуть ей, чтоб она не спускалась вниз со ступенек — там лежал снег. Губы отказались ему повиноваться. Она шла ему навстречу и улыбалась. А он все глубже и глубже проваливался в какой-то вязкий мрак, окутывавший его мягким непроницаемым коконом.


— Положение критическое, — сказал врач, снимая марлевую маску. — Мы сделали все, что в наших силах. Остается уповать только на Бога. У него есть родственники?

— Не знаю. Должны быть, — пролепетала Муся. — Кажется, у него были жена и сын. Я не видела его больше двенадцати лет. И не знаю, где он теперь живет. Я только знаю, что его зовут Вадим. Вадим Соколов.

— Больному требуется уход и дорогие лекарства. Сами понимаете, на медицину сейчас выделяют сущие гроши. Разумеется, мы оказали всю необходимую помощь, однако в дальнейшем, если все будет хорошо, ему придется пройти курс интенсивной терапии.

— Я могу дежурить возле него. Тем более я плохо сплю по ночам. Что касается лекарств, вы только скажите, какие нужны. Я готова заплатить любые деньги.

Врач посмотрел на нее недоверчиво.

— Но он может пролежать в больнице месяц, два и даже больше. Хотя, вполне возможно, не сегодня-завтра он умрет. В его возрасте инсульт либо проходит почти бесследно, либо имеет летальный исход.

— Он будет жить. Вот увидите, — сказала Муся с уверенностью. — Мне можно его увидеть?

— Думаю, что да. Но он без сознания. Это еще счастье, что возле вашего дома оказалась «скорая» — в таком случае дорога, что называется, каждая секунда.


— Это я, — сказала Муся, присаживаясь на табурет возле высокой койки, на которой лежал совсем незнакомый ей человек, весь в сложной паутине шлангов и проводков. Она знала, что это Вадим, ее Вадим — она сама узнала его там, в снегу возле калитки, когда вышла вслед за санитарами, уносящими носилки с Алешей. Теперь она не могла в это поверить. — С тобой все будет в порядке. Но почему ты не приехал раньше? Я ждала тебя чуть ли не до самой последней минуты, а потом появился Алеша… И я перестала тебя ждать. Я не могу любить вас обоих сразу. Ты меня слышишь?

Ей показалось, будто ресницы Вадима шевельнулись. Она погладила его безжизненную тонкую руку, подавила горестный вздох.

— Ты слышишь меня. Да, ты все-таки ко мне пришел. Через двенадцать с половиной лет. Зачем? Я бы очень хотела это знать. Решил наконец забрать меня с собой? Но почему через двенадцать с половиной лет, а не через неделю, месяц, пять лет после того, как мы расстались? Где и с кем ты был все эти годы? Неужели не чувствовал, как мне плохо, тяжело, невыносимо? Ты не дошел до меня всего несколько шагов… Наверное, ты испытывал страшное напряжение, да? Ты думал: а вдруг ее здесь больше нет? Вдруг ее вообще уже нет на этом свете? Могло и так случиться, если бы не Павел Угольцев. Наверное, ты не помнишь его. Ты сказал, когда мы возвращались с моря и Павел преследовал меня: «Этот человек действует мне на нервы». Помнишь? Но если бы не этот человек, твоя Мария-Елена наверняка бы что-то с собой сделала. Я очень благодарна этому человеку, хоть сегодня он и обозвал меня шлюхой. Он сделал это впервые в жизни. И я его простила. Я на самом деле шлюха. Только Алеша об этом не догадывается. Но я ему скажу — вот увидишь. — Она встала. — Мне пора. Он меня ждет. Прости нас обоих.


Ирине Николаевне сказали номер машины, в которую сел ее муж. Это было лишнее. Она знала, куда поехал Вадим.

Она недоумевала по поводу случившегося — ей и в голову не могло прийти, что на мужа так подействует это так называемое любовное приключение их сына, что он встанет с постели и поедет в N.

Нет, это было просто невероятно. Во всем этом была какая-то тайна, и помимо беспокойства за мужа и за сына Ириной Николаевной овладело любопытство. К счастью, машину к тому времени починили.

— Скользко, — предупредил ее шофер замначальника областной милиции. — И обещают туман. Утром в N поедет Кагальцев — там у них совещание. Он с удовольствием возьмет вас с собой.

— Мне нужно сейчас, — возразила Ирина Николаевна, прогревая на высоких оборотах двигатель. — Вы проверили масло?

— Да. И залил полный бак бензина.

— Отдам деньги, когда вернусь.

— Не надо. Шеф велел заправлять вас бесплатно.

Ирина Николаевна выехала на трассу, соединяющую Краснодар с N, и лишь тогда вспомнила, что оставила включенным газ — дома было ужасно холодно, потому что случилась авария на теплотрассе. «Надо бы вернуться. Рядом с плитой нейлоновые шторы…» — подумала она и включила сигнал левого поворота.

Она вставила ключ в замочную скважину, толкнула дверь ногой.

«Почему здесь так холодно? — удивилась она. — Ведь я, помнится, зажгла духовку и все четыре конфорки. Наверное, открылась балконная дверь…»

Она нащупала выключатель и прежде, чем щелкнуть им, подумала: «Теперь я осталась совсем одна. Зачем мне жить?..»

Она не видела вспышки и не слышала грохота. Ощущение было такое, словно ее оторвал от земли вихрь и унес в черный мрак космоса.


— Что случилось? — Алеша протягивал к Мусе обе руки. — Марыняша, ты обязательно должна сказать мне, что произошло за то время, что я пролежал в отключке.

— Потом скажу. Сейчас мне трудно говорить.

Она достала из сумки маленькую бутылочку коньяка, распечатала ее очень профессионально и ловко и с жадностью припала к горлышку.

— Оставь мне капельку. — Он улыбнулся ей просительно. — Еще ни разу в жизни не пил с тобой из одной бутылки.