Анита растолстела и превратилась в настоящую матрону, хоть ей не было и тридцати. Они все так же покуривали сигареты с травкой перед тем, как лечь в супружескую постель. То, что в ней происходило, казалось Андрею обязанностью, которая с годами становилась все менее и менее приятной. Пока не стала противной.

Он сказал об этом Аните, и она стала раз в неделю уходить ночевать к холостому работнику с соседней фермы. Об этом знала вся округа, но в здешних краях подобное было в порядке вещей.

Однажды Андрей проснулся по обыкновению в шесть утра и понял, что должен непременно увидеть свою Карменситу.

Он пытался представить ее в самолете, но из этого ничего не вышло — он видел перед собой смешной ежик темных волос, потекшую косметику, сердито надутые малиновые губы. Он помнил и любил ее такой, какой увидел в первый раз. Он знал, что она стала другой. Какой?..

Он так ждал и так боялся этой встречи.

В N Андрей появился инкогнито — просто сел в Москве на поезд и вышел через сутки на перроне в N. Первым делом направился в «клоповник», но барак, в котором жила его Карменсита, снесли. На его месте была стихийная барахолка, где толклась тьма незнакомого народа. Тогда он направился к себе на Луговую.

Их дом перестроили до неузнаваемости, и там теперь жили другие люди. Тогда он решил зайти на Степную, двадцать восемь, — в детстве он часто бывал в доме Берестовых, был почти влюблен в обеих сестер сразу.

Он так и не узнал ничего путного от живших там двух теток, которых он мысленно назвал «клушами». Они приходились какими-то родственницами Марусе Берестовой, которая перекочевала на жительство в Москву. Он зашел выпить в ближайший бар, похожий на разукрашенный к Рождеству сарай, и услыхал от местного пьяницы, бывшего врача психиатрической лечебницы, грустную историю о самоубийстве его Карменситы.

— Ее нашли пацаны. Сперли где-то водолазный костюм и решили опробовать его в затоне. Смелые оказались малята. Рассказывают, она стояла на дне — ее зажало между двумя корягами, — и прижимала к груди полиэтиленовый пакет, в котором была абсолютно сухая тетрадка. Одни утверждают, будто это был дневник ее жениха, который ее бросил, а потом разбился в самолете, другие говорят, это был ее собственный дневник. Ее мать сошла с ума, когда узнала. Галина вроде бы написала ей письмо, что уезжает из города на заработки, и пообещала вскоре вернуться. Кривцову-старшую поместили ко мне в клинику, но она уморила себя голодом. А ты кем доводишься Галине? — внезапно спросил пьяница и посмотрел на Андрея своими хитрыми красными глазками.

— Я ее жених. Но я не бросал ее — она первая меня бросила. Я чуть не сошел из-за нее с ума.

— Хорошая была девица. — Пьяница восхищенно поцокал языком. — Всегда хотела. Разбуди среди ночи — и обязательно даст. Не просто так, а с душой. А после будет бить себя в грудь кулаком и ругать последними матерными словами. Правда, поначалу она себя сдерживала. Наверное, крепко была в тебя влюблена, потому и сдерживала. При ее-то темпераменте это не просто трудно — это не-воз-мож-но. Ну уж зато потом… — Пьяница громко присвистнул. — Поставь еще бутылку водки, и я расскажу тебе, что было потом. Благо что все протекало на моих глазах.

Андрей слушал и не верил своим ушам. Симкин рассказал ему о том, как Галина устроила побег Маруси Берестовой из психиатрической лечебницы, как потом пыталась тянуть время, чтобы Маруся успела скрыться со своим возлюбленным.

— Перед тобой сидит вонючая серая гнида, — сказал Симкин, изо всей силы ударяя ладонью в грудь. — Можешь ее раздавить, растоптать ногами, засунуть головой в навозную кучу. Эта гнида хочет жить. И даже каждый день пить водку. Но ты ее не жалей. Доброе дело сделаешь, если избавишь наш мир от этой зловредной гадины. Но Господь мне отомстил за Галину. Я, правда, не знаю, какой — я иудей, она была христианкой. Я такую тоску почувствовал, когда ее не стало, что три раза в петлю лез. А потом запил по-черному. И по сей день не могу остановиться. Не женщина была, а огненная комета. Прочеркнула горизонт и исчезла. А след и по сей день остался…

Андрей уехал в тот же вечер в Москву и оставшиеся три дня пил и гулял в ресторанах. Он вернулся домой мрачный и злой на весь мир. Накинулся на физическую работу, надорвал поясницу и заработал паховую грыжу. Мучительно долго — два с лишним года — он размышлял над тем, кто виноват в гибели его Карменситы. Пока наконец не нашел крайнего.


В тот вечер Муся чувствовала себя плохо — кружилась голова, ломило в затылке, — но не в ее правилах было отказываться выходить на сцену. Завершив последний номер, она шагнула за кулисы и оказалась лицом к лицу со Старопанцевым.

— Давненько мы не виделись, — сказал он и поцеловал ее в обнаженное плечо. — Я слышал, у тебя перемены на личном фронте. Поздравляю.

— Спасибо.

— Ну и как? Счастлива?

— Да, — на секунду замявшись, ответила она. — Довольна и счастлива.

— Понятно. — Он смерил ее подозрительным взглядом. — В таком случае, предлагаю это дело отпраздновать. — Старопанцев обнял Мусю за талию, нежно привлек к себе. — Если честно, я по тебе соскучился.

— Я не совсем хорошо себя чувствую, — сказала Муся и отстранилась.

— В чем дело? Ждешь прибавления семейства?

— Нет. Я уже ничего не жду, — вырвалось у нее вместе со вздохом.

— Тогда у нас с тобой много общего. — Он увлек ее в коридор, толкнул дверь в свой кабинет. Там был накрыт стол на двоих, на полу стояли корзины с розами. — Я велел, чтоб нас не беспокоили. Шампанское укрепляет расшатанные нервы. Только нужно выпить до дна.

Он протянул ей большой бокал холодного шампанского.

Муся устроилась с ногами на диване. Вдруг стало легче физически, и на душе посветлело. Она благодарно улыбнулась Старопанцеву.

— Вот видишь, я знаю, какое тебе нужно лекарство. Но терапия будет неполной, если ты не облегчишь душу. Думаю, там накопилось много невысказанного. У меня, кстати, тоже. Ведь мы оба принадлежим к породе гордых одиночек.

Он придвинул к дивану свое кресло, протянул Мусе зажженную сигарету и, откинувшись на спинку, закрыл глаза.

— Ты, как всегда, прав. Но я, честно говоря, не знаю, с чего начать.

— Можешь с самого конца. Или у этой истории еще нет конца?

Муся пожала плечами и отвернулась.

— Зачем ты вышла замуж за этого типа?

— Сама не знаю. Он ужасно беспомощен в этой жизни. Совсем как маленький ребенок.

Она почувствовала комок в горле и замолчала.

— Мы все беспомощные дети. Думаешь, ему нужна твоя жалость?

— Не нужна. Совсем не нужна. Ты не представляешь, Саша, как он от нее страдает.

Она долго плакала на груди у Старопанцева, а он гладил ее по спине, волосам, испытывая при этом самые противоречивые чувства. Да, он любил эту женщину, но они были так похожи, что, находясь с ней рядом, он быстро уставал и начинал испытывать раздражение. Сейчас он понимал ее всей душой, вполне разделял ее чувства и от этого злился на них обоих.

— Ну, будет, будет, — наконец сказал он. — Прости меня за грубую откровенность, но тебе нужен мужчина. Тебя давно никто не целовал и не ласкал. Верно, моя девочка?

Она кивнула головой и громко шмыгнула носом.

— Он… я… мы не настоящие муж с женой, понимаешь? Но это не потому, что Вадим неполноценный мужчина — другой раз он смотрит на меня такими… молящими глазами. Только я не могу с ним спать. Не могу.

— Потому что ты любишь того мальчишку?

— Наверное. Хотя последнее время Алеша отдалился от меня. Понимаешь, он осуждает меня за то, что я вышла замуж за Вадима, хоть и не говорит об этом вслух. А ведь Вадим — его родной отец.

— Библейская история получилась. А Библия, на мой взгляд, самая трагичная книга в истории человечества. Увы, у меня тоже не получается легко и просто.

— И Ванька на меня дуется. Он не соглашается называть Вадима отцом. Мне кажется, он не поверил в то, что Вадим его отец. Вчера он сказал, что никогда бы не пошел со мной в разведку. Потому что считает меня самой настоящей предательницей. Но разве я могла поступить иначе после того, что выпало на долю Вадима?

— Могла. Увы, мы, русские, любим отдаваться с головой чувству безысходной жертвенности. Оно захватывает нас больше, чем разудалый загул. Но в обоих случаях рано или поздно наступает отрезвление. Это очень жестокое, я бы даже сказал, беспощадное ощущение, Машенька.

— И что мне теперь делать?

— Ты хочешь получить этот совет именно от меня?

— Да. — Она жалко улыбнулась ему. — Ведь ты всегда был откровенен со мной.

— Был, есть и буду. Ты это хочешь сказать? А тебе никогда не приходило в голову подумать о том, каких мучений мне это стоит?

— Прости меня, Саша. Но ведь у нас с тобой никогда бы не получилось такого семейного счастья, каким ты его себе представляешь.

— Откуда тебе знать, каким я себе представляю наше с тобой семейное счастье?

— Знаю. Ты не захочешь делить меня ни с кем. Я сама такая, понимаешь? И я тоже не могу жить в клетке.

— Однако сейчас ты в ней живешь. И наверняка не захочешь, чтоб я вызволил тебя из нее силой.

— Но он не сможет жить один. У него бывают жуткие приступы головной боли и страшной депрессии. Иногда он целую неделю не выходит на улицу, запрещает мне включать телевизор и даже свет. Врачи хотели положить его на обследование в психиатрическую лечебницу, но я не смогла дать на это согласие. Ведь Ирина Николаевна, первая жена Вадима, не отдала его на растерзание психиатрам.

Старопанцев налил стакан чистого джина и залпом выпил его.

— Твоя семейная жизнь, насколько мне известно, длится всего пять месяцев, а ты уже чувствуешь себя на пределе, верно? Ну, а твой юный поклонник, тот и вовсе раскис и превратился в сплошной рубленый бифштекс, как выражается наш новый шеф-повар.