Надежда Семенова - Нечаянный Роман

К Натальиным глазам подступили непрошеные слезы. Пустая, испорченная Аська и маленький Сережка, в чьих глазах живет не только забытое отражение глупой детской Натальиной любви, но и кое-что еще. Какими теплыми становятся эти глаза, когда она приходит в гости, берет Сережку на руки, прижимает к себе маленькое, почти невесомое тело, слушает тихий, неуверенный, понятный только ей лепет. Она прижимает к себе Сережку, и хорошие, теплые мечты кружат ей голову. Скоро, совсем скоро наступит время, когда бледный маленький Сережка попадет в тропический рай, где на пальмах растут настоящие бананы, где круглый год царит лето и светит щедрое, ласковое солнце. И тогда он перестанет быть таким маленьким и зеленым, расцветет, как нежное южное растение, случайно попавшее в среднюю полосу России и захиревшее от нехватки солнца и тепла. Сережа увидит наконец отца, узнает бабушку, дедушку, и двух теток, и их бесчисленных детей, о которых не устает писать Эдуардо. Он получит то, что принадлежит по праву каждому ребенку, – дом и тепло. То, о чем всегда мечтала Наталья.

– Сережка знает? – спросила Наталья.

Ася перестала прыгать, резко, словно ее выдернули из розетки, остановилась. Нахмурилась, приложила ложку тыльной стороной к виску.

– Мне снилось, что он заболел, – сказала она, – что он в больнице. И тятя не говорит, как он себя чувствует.

– Андрей Григорьевич сказал, что уволил няню и Сережка «под наблюдением» где-то еще, – сказала Наталья.

– Где? – судорожно спросила Ася.

На столике у кровати командно затрещал телефон, ему завторил параллельный аппарат на кухне.

– Людмила Алексеевна, вас к телефону, – сказала новенькая, совсем молоденькая, не старше Натальи, сотрудница Леночка и протянула трубку.

В голосе соседки Вали слышалась неподдельная тревога.

– Горит твой Рома, сорок с лишним, уже два часа держится.

– Аспирин давала? – спросила Людмила Алексеевна, сглатывая подступившее к горлу сердце.

– Две половинки скормила, не пьет, лежит… тряпочкой. Я скорую вызвала.

– Еду, – выдохнула Людмила Алексеевна.

Она дрожащими руками очистила свой стол и задвинула кульман с недоделанным чертежом в угол.

– Неприятности? – спросила Леночка, хмуря тонкие, почти невидимые бровки, – может, воды принести? Вы бледная совсем.

– Дома попью, – отмахнулась Людмила Алексеевна, – у внука жар. Соседка вызвала скорую.

В пролете между третьим и вторым этажом неудержимо закружилась голова. Сердце запрыгало в горле, угрожая выпрыгнуть совсем. Рука была такой потной, что на поручне остался отчетливый мокрый отпечаток. Заходили ходуном стены, смыкаясь в удушающий, узкий конус. Закололо кончики пальцев. Обливаясь холодным потом, Людмила Алексеевна грузно присела на ступеньки.

Строительно-проектный трест занимал два соседних здания. В пятиэтажном располагались рабочие отделы, в двухэтажном – владения Пилипчука и кабинеты начальства помельче. Плановый отдел находился на втором этаже пятиэтажки и был полностью женским. Две сотрудницы из тех, что бегали покурить, вышли на лестничную площадку и поднялись на пролет выше. Сначала им показалось, что Людмила Алексеевна из чертежного просто присела отдохнуть. Вытянула ноги и уперлась лбом в перила. Но именно в тот момент, когда они подошли ближе, тело стало медленно заваливаться на бок. На вопли первыми прибежали с третьего этажа. Новость быстро распространилась по всему проектному.

Пришел начальник планового отдела и велел вызвать скорую.

С пятого этажа спустилась Леночка, с трудом протиснулась сквозь толпу. Казалось, весь трест вывалился из кабинетов на лестницу. Женщины охали и тихо переговаривались, обсуждая тяжелую новость. Тело Людмилы Алексеевны уже уложили на носилки. Сверху положили сумку. Молния на ней была наполовину расстегнута, Леночка протолкалась ближе и застегнула молнию.

– Родным сообщили? – спросил кто-то в толпе.

Леночка вытерла слезы и пошла вверх по лестнице. На календаре, на столе Людмилы Алексеевны, на первой странице были записаны телефонные номера, первым стоял номер, подписанный: «Володя раб.». Кажется, мужа Людмилы Алексеевны звали Владимир Сергеевич, Леночка видела его только раз: сухой, подтянутый, вежливый мужчина. Холодные, чуть рыбьи глаза. Она собрала в кулак решимость, села за Людмилин стол и набрала номер.

Голос на том конце показался чуточку раздраженным.

– Ну что опять, – сказал он, – я не поведу ребенка в театр. Придется тебе самой бабушку изображать.

– Владимир Сергеевич, это Лена, коллега Людмилы Алексеевны, вас беспокоит. Простите, что с плохой вестью. У Людмилы Алексеевны был приступ. Сердце.

Леночка набрала в грудь воздух, силясь не зарыдать.

– Что случилось? Говорите, – истерично закричала трубка, – да говорите же! Где она, в какой больнице?

Леночка проглотила соленый комок.

– Не знаю, – сказала она, – не знаю, в какой больнице.

– Так выясните! Потом немедленно мне перезвоните. Или нет, я сам позвоню. На этот же номер.

– Подождите, – сказала Леночка, – ей звонили из дому. Про внука.

– А с ним что не так?

– Похоже, соседка вызвала скорую, у вашего внука жар, – сказала Леночка, сжимаясь от чувства вины за такое количество плохих новостей.

Ответ в трубке не имел никакого смысла, и Леночка решила, что в стрессе люди говорят первое, что приходит на парализованный тревогой ум.

– Кого угодно до инфаркта доведут своими выкрутасами, – сказали в трубке, – перезвоните мне, как только узнаете, в какую больницу отвезли мою жену.

Леночка бессильно кивнула головой.

– Алло? – нетерпеливо сказала трубка. – Вы меня слышите?

– Я постараюсь, – сказала Леночка и аккуратно положила трубку.

Ничего не подозревающая Наталья разговаривала по телефону с Москвой.

– Как она? – спросил Пилипчук.

– Добрый день, Андрей Григорьевич, – сказала Наталья, – Ася говорит, ей приснилось, что Сережа болен.

– Как Ася?

Прыгает на кровати и не помнит, куда делся сын, хотела сказать Наталья, но прикусила язык. В голосе Асиного отца звучала неподдельная тревога. Наверное, хорошо иметь такого заботливого отца, подумала Наталья и устыдилась своим мыслям. Ее собственного отца нельзя было назвать равнодушным или черствым, но иногда казалось, что лучшее, что ты можешь для него сделать, – не отсвечивать. Вести идеальную жизнь идеальной дочери идеального отца и, ради бога, не морочить ему голову. Ради бога.

– Ася проснулась в хорошем настроении, выпила чаю, – сказала Наталья.

Пилипчук шумно, как большая корова, выдохнул.

– Это хорошо, – сказал он, – спасибо тебе, Наташа.

– Андрей Григорьевич, – сказала Наталья, – где Сережа? Ася спрашивает.

Пилпичук прочистил горло. Прочистил горло опять.

– Дай сюда, – сказала за спиной Ася и протянула руку к трубке таким повелительным жестом, что засвербело под свежей пломбой.

– Тятя, это я, – сказала в трубку Ася, – это ты велел Наташке обращаться со мной как с больной?

Что-то прогудел на том конце провода Пилипчук.

– Это не важно, – сказала Ася, – я себя нормально чувствую. Где Сережка?

Снова загудел далекий голос.

Ася слушала и согласно качала головой. Все ближе сходились к переносице брови, придавая лицу озадаченное, почти детское выражение.

Ася положила трубку и повернулась к Наталье.

– Ни черта не поняла, – сказала она, – темнит Пилипчук.

Ася выпятила челюсть и загудела басом, передразнивая голос отца: «Нельзя волноваться», «Как приеду, так сразу к нему и поедем», «Набирайся сил».

Получилось похоже и смешно.

– Ты только в сестрах милосердия или кухарка заодно? – спросила Ася уже своим, нормальным голосом. – Кушать охота… зверски.

– Ишь, прислугу выискала, – беззлобно огрызнулась Наталья, – в холодильнике шаром покати. Придется тебе меня в ресторан выгулять. В награду за милосердие.

– Пилипчук привезет тебе колбасы. Ящик. Так и сказал, – серьезно сказала Ася, – а пока как насчет грузинской кухни? Или ты пельмени предпочитаешь? Патриотически?

– У твоего бати твердая такса на все, даже на милосердие, – фыркнула Наталья, – а с патриотизмом у меня не очень, ты же знаешь.

Ася посмотрела на Наталью странным, почти нежным взглядом.

– Я тоже Пилипчук, – сказала она, – у меня тоже такса есть. Я тебя не просто так покормлю, а за то, что ты… Сережку любишь.

– Что? – не поверила ушам Наталья.

Ася смутилась даже раньше Натальи, тряхнула головой.

– И ничего страшного, что эта сука, – она ткнула себе в грудь пальцем, – увела у тебя мужика.

Нарядившаяся в белый льняной брючный костюм Ася и Наталья сидели в летнем кафе-шашлычной под открытым небом. Выкрашенные белой эмалью железные круглые столики были нагреты солнцем. С Волги дул ласковый ветер, развевая легкие, свежевымытые Асины волосы. Наталья в сотый раз пожалела, что не сходила домой переодеться. К концу дня темно-синее платье в мелкий белый горошек помялось, набухло потом и натирало под мышками.

– Эдик пишет, что средняя температура на Кубе двадцать два градуса. – Ася трубочкой хлюпнула из высокого стеклянного бокала остаток мутной беловатой жидкости, выдаваемой за молочный коктейль.

– А у нас какая средняя температура? – спросила Наталья, отставляя тарелочку с пирожным – крем оказался жирным и странно пах.

– Понятия не имею, – сказала Ася, – ты умная, ты и посчитай. Сейчас у нас что, конец июля? По радио говорили – рекордно высокая температура в это время года – двадцать восемь и девять десятых в тени. А зимой у нас сколько? Минус десять – минус двадцать?

– В молочный коктейль должно входить яйцо? Или что это такое я чувствую? – Наталья прикусила зубами пластмассовую трубочку. – Странная ты, Аська, строишь из себя дурочку, а у самой ума больше, чем у меня.

– Я блондинка, – серьезно сказала Ася, – я не должна быть умной. Столько плюсов одновременно – кого угодно напугает. В коктейле точно должны быть молоко и мороженое. Даже думать боюсь, что за «яйцо» тебе там попалось. – Ася подняла бокал с остатками коктейля и посмотрела на свет: – От чего, интересно, получается этот серый оттенок? Точно не от яйца. По крайней мере, не от свежего. – Ася взболтала соломинкой оставшийся коктейль и снова посмотрела на свет.