– Машина пришла.

Отец тяжело, как безногий, оперся на Натальино плечо. Наталья напружинила спину и повела его к выходу.

Неизвестно, каким было обслуживание по второму разряду, но «по первому» все произошло достаточно быстро и безболезненно. Три не очень трезвых мужичка, каких можно встретить у пивного ларька, на этот раз чисто выбритые и в чужих костюмах, ловко погрузили гроб на украшенный искусственными цветами грузовик. Четвертый мужик, небритый, но зато в своем костюме, подошел к отцу, безошибочно вычислив его среди группы.

– Гроб закреплен на рельсе, грузовик будет ехать очень медленно. Все будет хорошо.

– Вы что, намекаете, что можете потерять гроб с телом моей жены? – спросил отец.

Мужик одернул пиджак и выкатил грудь дугой.

– Я понимаю ваше состояние и приношу глубокие, искренние соболезнования, – скороговоркой оттарабанил он, – почитаю своим долгом сообщить, что все будет в порядке.

Отец смутился, с подозрением оглядел стоявшего навытяжку мужика, глаза выпучены, небритые щеки втянуты внутрь.

Грянула медь. Заиграли похоронный марш. Из-за долгого ожидания, или из-за чего-то еще, получилось нескладно и фальшиво.

– Зачем это? – Лицо отца исказила мучительная гримаса.

– Пилипчук заказал! – перекрикивая трубы, крикнула Ольга Федоровна.

По одному взгромоздились на грузовик. Наталью и отца посадили у изголовья открытого гроба. Слева от Натальи села Ольга Федоровна. Остальную часть заняли венки. Народ набился в трестовский автобус.

Небритый мужик дал последние указания, три нетрезвых мужика подняли борта грузовика. Стало казаться, что их заключили в коллективный гроб. Грузовик просигналил и медленно тронулся с места. Оркестрик выдал прощальную, почти жизнерадостную трель и умолк. Стало тихо и пусто.

Грузовик шел медленно, но его редко обгоняли. Наталья, не отрываясь, смотрела на мраморный мамин лоб и острый, мертвый нос. Время потеряло смысл, превратилось в склеенное наспех кино. Сжались и пропали куски, неестественно удлинились и тянулись вечность другие. Сгрузили на землю гроб, маму закрыли крышкой. Приколотили крышку на два гвоздя, как дверь. Опустили гроб в яму. Вокруг поднялась непонятная суета. Наталья отвернулась от маминого гроба и посмотрела на отца. Хватая ртом воздух, отец сидел у края ямы безвольным мешком и дрожащими пальцами вытряхивал на ладонь валидол. Наталью окатила волна душной злости, захотелось рывком поднять отца за воротник. Поднять и закричать ему в лицо. Громко и ясно.

«Это не ты умер от больного сердца! Умерла мама, у которой даже валидола никогда не было!»

Наталья подошла к отцу, забрала лекарство и вытряхнула на ладонь таблетку. Отец взял ее влажными, липкими пальцами и сунул в рот. На его лице появилось незнакомое, благодарное, слегка заискивающее выражение. В голове у Натальи забились дальние колокола, во рту возник странный, металлический привкус, будто она снова облизала насос Женькиного велосипеда. Всю свою жизнь Наталья добивалась отцовского одобрения. Мечтала сделать что-то такое, что поставило бы ее в один ряд со старшей сестрой, пошла в институт, старалась так же хорошо учиться, подумывала обесцветить волосы пергидролем. В жизни все оказалось гораздо проще, единственное, что было нужно, – это чтобы отец полностью от нее зависел. Зависел, как животное зависит от дрессировщика, как заключенный – от милости надзирателя.

Наталья погладила отца по плечу и подошла к яме.

Горсть земли упала на крышку маминого гроба с жутким, глухим звуком.

Глава 22

У обочины на въезде в Читу на потрепанном ветрами и непогодой железном листе красовалась надпись: «Нефть – это черное золото». Было непонятно, откуда взялась надпись, нефти в Читинской области не было. Женя провела три недели в непролазной тайге с геологической экспедицией. Грубые резиновые сапоги стерли в кровь ноги, грязь въелась в руки, под ногтями постоянно красовалась траурная черная рамка. От укусов комаров вспухла шея и почему-то уши. И тем не менее Женя чувствовала себя так, как не чувствовала никогда: сильной и молодой. Небо по ночам было набито звездами, о существовании которых она не имела раньше понятия. Дым костра пах сосновыми шишками и свободой.

Койка в общежитии была временной, пока решался вопрос с будущей квартирой. Главный говорил, что ей неслыханно повезло, в это трудное время молодому специалисту неслыханно получить квартиру сразу после устройства на работу.

Женя сходила в душ на первом этаже, переоделась в чистую одежду. Еды не нашлось, поэтому чайник ставить не имело смысла. Женя решила перекусить на вокзале, после покупки билетов, и выскочила на улицу.

Светило низкое, еле теплое солнце, после дождя по обочинам набрались лужи. На автобусной остановке дремал мужик. Женя пошарила по карманам в поисках мелочи и нашла старый билетик, дешевая тусклая бумага, край надорван прямо по зеленым цифрам. Женя разгладила талончик на руке, совместила цифры и быстро подсчитала. Привычка была старой, еще детской. Надо было сложить три первые цифры и сравнить их с суммой трех последних, если две суммы совпадали, то билетик считался «счастливым». Счастливый билетик нужно было немедленно съесть. Обычно Женя сплющивала билет в крошечный комок и быстро глотала, стараясь не думать о том, в скольких руках он побывал. Билетные рулоны печатаются и скручиваются автоматами, возражала Ната, троллейбусные билеты «съедобнее» автобусных, а самая «вкусная» бумага живет в тетрадках, она белая, и ею можно порезаться.

Мгновение Женя держала счастливый билетик в руках. Какой дурак это выдумал? Кому нужно бумажное, фальшивое счастье, особенно теперь, когда в ее жизни наконец-то появился крохотный островок стабильности. Совсем скоро у них с Ромкой будет свой дом. Женя улыбнулась и разжала пальцы. Талончик слетел с раскрытой ладони, мотая надорванными краями-крыльями, приземлился на расстоянии плевка от скомканной сигаретной пачки, стыдливо уткнувшись счастливой стороной в землю. Женя развернулась и зашагала в сторону почты.

Женя показала паспорт женщине под табличкой «До востребования» и в обмен получила квадратик заклеенной телеграммы. Писем не было.

МАМА УМЕРЛА СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА ЗПТ ПОХОРОНЫ ПЯТОГО ТЧК РОМА БОЛЬНИЦЕ ВОСПАЛЕНИЕМ ЛЕГКИХ

Женя в сотый раз перечитала текст телеграммы и ничего не поняла. Буквы складывались в слова, но смысл продолжал ускользать.

Мама. Мама. Мама. Слово вырыло в мозгу рваную дыру.

Не может быть. Не может быть.

Рома.

Что с Ромой? Воспаление легких?

Он кашлял, когда она уезжала. Не сильно. Не настолько, чтобы отменить поездку и планы на будущее. Планы на отдельную жизнь, на работу, на дом.

Дом.

Какой дом? Где он, ее дом? Что за дом без мамы, без ее тепла, добрых рук, теплых, понимающих глаз, тихой, неустанной заботы? Мамочка, мамочка, что же ты наделала?

Мама. Мама. Мама.

Женя очнулась в дверях вокзала, сама не зная, как она там очутилась. Внутри кишело людьми. В билетную кассу стояла длинная очередь. Женя пристроилась в самом конце, посмотрела на руку, продолжавшую сжимать телеграмму.

– Болит чего? – сочувственно спросил кто-то. Доброе круглое лицо. Распахнутые глаза с немытыми ресницами. Россыпь конопушек на веселом, курносом носу. Женщина всплеснула круглыми ладошками. Пальцы с ямочками, мягкие, круглые ногти.

– Все… нормально, – с трудом выговорила Женя.

– Что-то в телеграмме? – протянула руку женщина.

Очередь в железнодорожную кассу дружно, как один человек, кроме затылка у самой кассы, повернулась к Жене. Застыли, перестали перетаптываться ноги. Сквозь корку хмурой подозрительности на лица просочились живые глаза. Очередь смотрела на Женю многоглазым, живым существом.

Круглолицая долго читала телеграмму, шевелила губами, щурилась, будто читала написанное на иностранном языке. Прочитала и понурилась:

– Опоздала ты.

Печальная складка на ее веселом лице выглядела настолько неуместной, что захотелось стереть ее рукой.

– Где же тебя мотало, что не успела на материны похороны? – спросила круглолицая.

На ее лицо набежала тень и придавила собой Женю.

Гигантское тело очереди распалось на куски.

– Всякое бывает, – сказала ухоженная женщина в открытом сарафане, – мы же не знаем все обстоятельства.

– Не знаю, какие уж там «обстоятельства» могут помешать человеку с выраженными моральными ценностями выполнить последний долг перед матерью, – возразил высокий унылый мужчина в очках и покосился в вырез сарафана.

– Не скажи, не скажи, – подключился плотный дядька из хвоста очереди, – матери тоже всякие бывают. Одна такая шалава сдала сына в детдом. Причем не в роддоме отказалась, а подкинула своякам.

– Похоже, не она, а «свояки» сдали внука в детский дом? – фыркнула женщина в сарафане.

– Вы понятия не имеете, о чем говорите, дамочка, – сказал плотный и придвинулся ближе.

– Даже и не думай, – свирепая бабка уперла в грудь плотного костлявый палец, – за разговорчиками в очередь пролезть захотел? Я тебя помню, хитрец нашелся. Ты в самом конце стоишь.

Женя протянула руку к телеграмме, которую теперь из-за спины курносой женщины читали трое, две женщины и юркий мужчина неопределенной масти и возраста.

– Тут написано, что она еще и ребенка бросила, – перекрывая поднявшийся в очереди галдеж, сказал юркий, – больного воспалением легких.

Очередь умолкла и сомкнулась в единое, угрюмоглазое существо.

Неодобрительные взгляды градом падали на Женю, оставляя невидимые, но болезненные синяки. Сегодня Роме исполнялось три года.

Подошла круглолицая женщина, торопливо сунула в руку телеграмму и быстро отошла. Женя сложила телеграмму и спрятала в карман. Плакать у всех на виду было ужасно стыдно. Когда они были с Наткой маленькие, самосвал отдавил лапу дворовой собаке. Собака дрожала и плакала, а все стояли и смотрели. Точно так же, как тогда, между Женей и всем остальным миром образовался невидимый пустой круг. Женя старалась плакать как можно тише и незаметней, размазывала слезы локтем и сморкалась в вымокший платок. Постепенно онемение внутри сменилось пустотой. Стало пусто и звонко. Захотелось пить, но Женя боялась покинуть очередь. Никто не пустит ее обратно. К счастью, в туалет не хотелось совсем. Через час ушла женщина в сарафане, за ней мужчина в очках, круглолицая и юркий ушли вместе. Еще через полчаса Женя осмелилась отойти в буфет. Желудок прилип к позвоночнику и так громко урчал, что заглушал объявления.