Надежда Семенова - Нечаянный Роман

Звук гулко разнесся по залу.

Сзади раздалось деликатное, но строгое покашливание. На стуле у входа напряглась, в готовности вскочить и навести надлежащий в храме искусств порядок, пожилая служительница музея.

– Чего ты терпеть не можешь? – прошептал в Женин висок Алексей. – Поцелуев в общественных местах?

– Кхм, – повторила бдительная старушка.

Алексей убрал руку с Жениного плеча и сосредоточился на картине.

– В юности Демон казался мне более героическим, – сказал он.

Служительница одобрительно кивнула головой и потеряла к ним интерес.

– Что изменилось? – спросила Женя.

– Он выглядит… грустно, почти трагически, – сказал Алексей.

Женя нахмурилась, Лешкины слова неприятно царапнули душу. С ног на голову перевернули смысл картины, вдруг показалось, что, ощутив родство с летящим над миром Демоном, она призналась в том, что считает себя трагической жертвой обстоятельств. Эдаким депрессивным, преисполненным жалости к себе и своим слезкам существом.

– А мне и раньше цвета не нравились, – сказала она, – голова, конечно, безумно красивая, и профиль… гордый. Зачем только у него тело депрессивно… грязных тонов?

– Прекрати так пристально рассматривать постороннего неодетого мужчину, – прыснул от смеха Алексей, – тем более в присутствии мужа.

– Во-первых, он – не мужчина, а юноша, – заулыбалась Женя, – а во-вторых, имею полное гражданское право рассматривать каких угодно мужчин. Я имею в виду, платонически.

– Гражданские права – у гражданских жен. А платонические чувства – у Платона. А он, если мне не изменяет память, мальчиков любил.

– Я тоже… мальчиков люблю, – пробурчала Женя.

– Говорят, – неожиданно замурлыкал Алексей, – для своего возраста я неплохо сохранился. Свеж, как м-мальчик.

– Так и говорят? – засмеялась Женя.

– Тсс, – подняла палец неутомимая музейная старушка.

В полуподвальном кафе на Владимирском проспекте тихо переговаривались посетители.

Женя скривилась и прикрыла салфеткой рот, в желудке распался на недружественные составные пряный восточный салат.

– Опять? – Алексей застыл с не донесенной до рта вилкой. – Ты же не ела толком ничего. Повел, называется, беременную жену в кафе.

– Хорошее кафе, уютное, – поспешно возразила Женя, – только сидеть неудобно. Кому угодно станет нехорошо, если задрать колени выше головы.

– Сиденья и впрямь могли бы быть повыше, – засмеялся Алексей, – мы в Средней Азии в стройотряде так ели, дастархан называется.

– Ага, – согласилась Женя, – я успела вывеску прочитать.

– Люблю жену за острый глаз и за острый… язычок.

– Это не я, – сказала Женя, – это ядовитые испарения. От салата.

– Как вы, женщины, выносите? – сказал он. – Я бы с ума сошел, если бы меня ото всего мутило.

– Годы эволюции, – сказала Женя, прислушиваясь к себе, – женщины, не умевшие переносить токсикоз… вымерли.

– А вместе с ними вымерли их родственники, – мрачно сказал Алексей, – кстати, про родственников. Зачем тебе ехать в Тверь на целую неделю? Через неделю съездим на выходные вдвоем. Познакомлюсь с тестем, в конце концов.

– На следующей неделе очередное УЗИ, – сказала Женя, – с моей «клинической картиной» врачиха держит меня на коротком поводке.

– И правильно делает.

– Все будет хорошо, – сказала Женя, – я надеюсь.

– Зачем ты туда едешь? – Алексей с сомнением покачал головой. – Повтори для непонятливых.

Лешкина гримаса напомнила Жене лицо, которое она видела давным-давно.

Афиши были расклеены по всему городу. В Калинин приехал Московский цирк! Чтобы не потеряться в толпе, мама крепко держала их за руки. Места у них оказались отличные, у самой арены. Женя с Натой разделили одно красное сиденье, мама села на второе. Началось все замечательно: фанфары, трубы, барабанная дробь, ведущий небрежной рукой поправлял белые кукольные волосы и бархатным голосом объявлял номера. Под стеклянным куполом порхали невесомые воздушные гимнасты. Раскачивались трапеции, скрипели веревки, душа уходила в пятки и выпрыгивала обратно.

А потом появился клоун.

Яркая зелено-желтая рубашка с большим вырезом, галстук-бабочка на голой шее, мешковатые черные штаны на лямках, он ходил по арене, засунув руки в карманы, и шлепал огромными ботинками. На намазанном белым лице сияла огромная красная улыбка. Может быть, если бы они сидели не так близко, Жене не удалось бы разглядеть его глаза. Грустные и больные, они словно принадлежали другому существу и странно контрастировали с костюмом, высоким, смешным голосом и особенно с этой страшной, кровожадной улыбкой.

Такими же были сейчас глаза у Алексея.

– Ты говорил, что надо смотреть в лицо своим страхам, – сказала Женя, – я столько лет пыталась сделать вид, что прошлое не имеет значения…

– Я понимаю, – тихо сказал Алексей, – но… Он виновато улыбнулся, протянул руку через стол и сжал ее пальцы.

Женя поглядела в его больные глаза и покачала головой.

– Я до сих пор не могу представить себе Рому мертвым, – сказала она, – я была на его могиле, я помню, какой влажной и сырой была земля и эта… изгородь с шишечками. Единственное, о чем я могла тогда думать, – как холодно ему там лежать, ведь он так легко простывает. Как будто это имело значение! И мама… Я должна была с ней проститься. Или хотя бы попросить прощения. Там, на могилке. А я просто сбежала. Убежала как можно дальше и как можно быстрее.

– Ты убежала ко мне, – сказал он.

Его рука, всего минуту назад такая теплая и родная, показалась вдруг невыносимо тяжелой.

– Не к тебе, – сказала Женя, – ты появился потом.

Она выпростала руку из-под его ладони и уцепилась крючком пальца за скользкую фарфоровую ручку чашки. Загорчил на языке остывший зеленый чай.

– Я знаю, что это твой отец, – Алексей медленно, с усилием ворочал слова, – но как он мог выставить тебя из дома? Какой он после этого… отец?

– Ты не понимаешь, – сказала она, желчь обволокла гланды, мешая дышать, – это я во всем виновата.

Задрожали руки, на темной вишневой скатерти расплылось мокрое чайное пятно.

– Так не бывает, – глядя в сторону, сказал Алексей, – в жизни как на дороге. В аварии виноваты все. Этот поспешил, тот не учел, дорожник не там укрепил знак…

– Спасибо за аналогию, – горько усмехнулась Женя, – считай, что это была улица с односторонним движением, в которую въехал пьяный водитель.

Женя погладила пальцем фигурку быка на удачу, глубоко выдохнула и набрала родительский номер.

– Алло? – сказала в трубку Наталья настолько похожим на мамин голосом, что у Жени перехватило дух.

– Ната, это я, – проскрежетала она.

Наталья молчала так долго, что оглохло прижатое к телефонной трубке Женино ухо.

– Алло? – хрипло сказала Женя.

– Привет, – эхом отозвалась Ната, – как… дела?

Еще не родила, подумала Женя и прикусила язык. В стрессе в голову приходили дурацкие, банальные фразы. Как тогда, когда Лешка спрашивал про УЗИ, а она ему «не нукай, не запряг». Тоже мне… барышня-крестьянка. Где она, спрашивается, в последний раз живую лошадь видела? В цирке?

– Хм, – тихонько, но твердо кашлянула в трубку Наталья, так и не дождавшись ответа на свой вопрос.

– Хорошо дела, – спохватилась Женя, – а у тебя?

– И я не жалуюсь, – язвительно сказала Наталья на этот раз голосом отца.

– Как отец? – спросила Женя. – Как его… сердце?

Спросила и сжалась от боли. Отец и его сердце. В памяти всплыла не раз виденная картина. Лежащий на диване со скорбно сложенными губами и прикрытыми глазами отец, а рядом суетится и охает бледная мама. Вокруг маминых губ – отчетливая голубая кайма. Как они могли не замечать?

– Болеет отец, – сказала Наталья, – как вышел на пенсию, сразу все болячки обострились.

– Что говорят врачи? – осторожно спросила Женя.

– Нужна операция, – сказала Наталья, – у правильного офтальмолога, а к ним запись на два года вперед. И денег стоит немерено.

– Мы могли бы помочь, – заторопилась Женя, – если скажешь, какая сумма…

Вдруг показалось, что на том конце провода затрещали электрические искры.

– Деньгами надеешься отделаться?

– Ну что ты…

– Ты сказала «мы», ты… замужем? – спросила Наталья.

– Десять лет, – ответила Женя, чувствуя острое желание оправдаться.

– И дети есть? – медленно, словно вытащив слово из застегнутого кармана, спросила Наталья.

Женя прижала ладонь к заметно округлившемуся животу, хотела уже ответить, как внезапно, словно покрывалом, накрыло темным, безотчетным страхом. Показалось, что сказанные вслух слова могут повредить, наколдовать несчастье.

– Нет, детей нет, – сказала Женя.

– Ты что, вспоминала, – сухо засмеялась Наталья, – есть у тебя дети или нет?

– Я помню, – выдавила Женя.

– Это хорошо, что ты помнишь, – сказала Наталья.

– Я скоро приеду, – сказала Женя, – звоню, чтобы спросить, не собираетесь ли вы куда?

– Куда мы можем собираться, – сказала Наталья, – отец из дома не выходит. Ну и я… с ним.

– Я приеду, – пообещала Женя, – запиши мой телефон, я теперь в Петербурге.

– В Петербурге, – повторила Наталья странным, глухим голосом.

– До встречи, – сказала Женя.

– До встречи, – сказала Наталья.

В ухо гудели короткие, тревожные, как завывание «скорой помощи», гудки, Женя уже положила трубку.

Женька. Блудная любимая дочь. Замужем и при деньгах. Как и следовало ожидать, у блондинок все по-прежнему – хорошо. И у непутевой Аськи, и у любимой всеми Женечки Нечаевой. Или какая там нынче у Женьки фамилия? И только подумать, как раз недавно отец начал говорить, что выгнал из дому не ту дочь…

На плите зашипел куриный бульон, по раскаленной спирали забегали сердитые шарики убежавшего бульона. Наталья сняла с кастрюли крышку и убавила огонь.

Женькин звонок всколыхнул замазанное, запертое в пыльный шкаф прошлое. Почему она не сказала Жене, что операция на глаза отцу уже сделана? Начала зачем-то про деньги бормотать? Хотела похвастаться, какая она молодец, зарабатывает достаточно, чтобы заплатить за дорогущую операцию? Или хотела продемонстрировать, что она, в отличие от Жени, живет с отцом и заботится о его здоровье?