Надежда Семенова - Нечаянный Роман

С целлофанового пакета с морковкой сдержанно, по-прибалтийски, улыбался заяц. Под ним крупным красным шрифтом было написано «Made in Estonia» и продублировано мелкими, едва разглядишь, черными буковками «Сделано в Эстонии». Морковь в пакете была гигантской, как эстонские ступни. Овощерезка заскользила по гладким морковным бокам с аппетитным хрустом.

Наталья откусила только что очищенный кончик морковки и укоризненно покачала зайцу головой. Морковь слегка горчила на языке.

При ближайшем рассмотрении на бумажном пакете с картошкой обнаружились китайские иероглифы. Внутри лежала тщательно отмытая, мелкая, одна к одной, желтая, как лица китайского политбюро, картошка.

Что у нас, своя картошка кончилась? – подумала Наталья. Не всю же на Украине выращивали? Надо будет зайти на рынок. Не может быть, чтобы там не было обычной картошки. Пусть не такой чистой и ровной, но своей.

Нож соскользнул с желтого картофельного бока и ударил по пальцу, доску залило яркой красной кровью. Заныл, запульсировал локоть. Наталья прилепила криво висевшую, почти срезанную подушечку на верхушку указательного пальца и понеслась в ванную.

Она сидела на краю ванны поджав ноги, как усталая старая курица, и смотрела, как кровь быстро пропитывает бинт. Кто бы мог подумать, что у нее столько крови. Последние годы она ощущала себя ходячей мумией. Ссохлись легкие, сократилось сердце, внутри пустой черепушки катались редкие дробинки мыслей. Для чего она тут? В этой жизни? Правильно ли она живет?

Наталья прижала к груди порезанную руку и посмотрелась в зеркало. Из него недобро хмурилось непоправимо зрелое лицо с бледными поджатыми полосками губ. Наталья вздрогнула. Она и не замечала, что у нее отцовские губы. Отражение нахмурилось и прокусило губу. По подбородку медленно потекла тоненькая струйка.

В супе, как и в жизни, чего-то явно не хватало.

Наталья открыла дверцу навесного шкафа и принялась разглядывать стройный ряд стеклянных баночек со специями. Кориандр? Молотый укроп? Может, орегано? Давно надо было завести домашний Интернет. Без кулинарных сайтов Наталья чувствовала себя не в своей тарелке.

Готовить она так и не научилась. И даже не потому, что отец неизменно морщил нос и говорил, что мама делала по-другому. Наталья не спорила, вместе с мамой исчезла не только хорошая еда, но и что-то неуловимое, что превращает жилище в настоящий дом. Что-то такое, что Наталье не удавалось восстановить, несмотря на все усилия. Она прилежно выполняла домашние обязанности: гладила отцу рубашки, следила за его лекарствами, мыла полы, на Пасху делала генеральную уборку, – но все это не имело по большому счету никакого смысла. Полы и окна пачкались, а отец забывал принимать лекарства, невзирая на электронный браслет-напоминалку. Более того, Наталья подозревала, что отец выключает браслет сразу, как только за ней закрывается дверь.

В больнице отец стал еще более привередливым. Вчера принесла ему парных котлет, наготовила целую миску. Половину рабочего дня потратила, пока подобрала рецепт. Кулинарных сайтов развелось, помрешь, пока разберешься, что к чему. На картинках все выглядело красиво, описания звучали как реклама. Лучшие бабушкины пирожки. Салат как в лучшем ресторане. Только кому это в радость? Притащилась с миской котлет в больницу, соус заваривала с крахмалом и травками, а отец даже пробовать не стал. Так и продолжил сидеть на кровати, прямой, словно кол проглотил, на глазах повязка, один нос торчит, острый, вот-вот уколет. И тихо так, еле расслышала, пришлось ухо к его поджатым губам поднести:

– Больным нужен куриный суп.

Так разозлилась, что была готова шмякнуть с размаху миской об пол и чтоб соус по всем углам!

Наталья с силой захлопнула дверцу шкафа. Ну и правильно, что мало соли и без специй! Перед операцией отцу сделали все анализы, там и выяснилось, что у него застарелый простатит. Врач сказал, что острое и соленое ему противопоказано, особенно в период обострения! Сейчас простатит не особенно отца беспокоит, да и не признается он никогда. Будет охать и падать на диван, а на все вопросы отмалчиваться с героической мукой на лице. Насколько было бы проще, если бы отец прямо сказал, что именно его беспокоит и как она может ему помочь. А так ходишь, а в душе огромной жабой квакает нестерпимое чувство вины, за то что ты – здорова, у тебя ничего не болит, и самое главное, что ты только делаешь вид, что тебе не все равно. Сколько раз ей хотелось встряхнуть отца за плечи и заорать:

– Мне НЕ все равно! Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хочу тебе помочь.

Один раз она сорвалась.

Отец как лежал, уткнувшись лицом в спинку дивана, так и остался лежать.

Заговорил в тот самый момент, когда волна раскаяния подошла катастрофически близко, но еще не накрыла Наталью с головой.

– Я тебя прощаю, – сказал он, – ты – молодая, ты хочешь жить. Я понимаю, что такой отец, как я, только в тягость.

Наталья открыла рот, чтобы возразить, но слова потерялись по дороге. Завязли в душном, жарком чувстве вины. Она сцепила в замок мокрые, потные руки и с силой выбросила их вперед. Сухо и дробно, как военные барабаны, затрещали костяшки пальцев.

Отец занимал так называемую двухместную палату. Крохотная комнатушка без окна и с двумя кроватями, одна из которых сейчас пустовала. Отец без конца жаловался на духоту, но держать дверь открытой в коридор не давал – мешали больничные шумы. Вот и сейчас было слышно, как в соседней палате мерно, будто выполняя работу, стонет больной. В палате наискосок громко переговаривались две медсестры, ловко орудуя над чьим-то распростертым на койке телом.

Ложка упала в суп, подняв фонтан брызг. Под заросшие щетиной щеки отца прокралась обиженная гримаса.

– Я помогу. – Наталья промокнула больничный поднос бумажной салфеткой.

– Ни на что я больше не годен, – жалобно сказал отец, поворачивая голову на звук голоса.

Рука потянулась к повязке на глазах.

– Скоро снимут, – сказала Наталья, набирая ложку безнадежно остывшего супа.

Отец покачал головой и открыл рот. Под дряблой кожей на шее скакнул острый кадык.

– Соли не хватает, – сказал он, – и перчика бы не помешало.

– Врач сказал, что острого лучше избегать.

– Жить вообще вредно, – возразил отец.

Он перестал есть и сгорбился на кровати, утонув в проваливающейся сетке.

– Налить тебе чая? Я заварила зеленый, как ты любишь. В термосе.

Отец молча покачал головой. В углах рта образовались глубокие скорбные складки.

– Может, утку?

Отец тяжело вздохнул и утонул еще глубже.

– Деньги за операцию дерут сумасшедшие, а кровати нормальные не поставят! – сказала Наталья.

Бинты закрывали отцу не только глаза, но и всю верхнюю часть лица, так что о том, что он нахмурился, она догадалась только по тону голоса.

– Было бы неплохо, если бы ты была чуточку великодушнее, – сказал он, – и не напоминала мне, в какие расходы я тебя ввожу. Когда ты еще найдешь себе новую работу.

– Папа! – запротестовала она. Отец поднял вверх сухую руку.

Наталья вздохнула.

– Возможно, я неправильно, не так, как нужно, прожил свою жизнь, – сказал отец.

Наталье показалось, что заговорил пень срубленного дерева, так глухо и безнадежно прозвучал его голос.

Сдавленно скрипнул под Натальей стул, где-то забарабанил, отбивая сигнал тревоги, сумасшедший маленький барабанщик. Наталья посмотрела вниз и с удивлением обнаружила, что стучит она. Бился об ножку стула каблук новенького финского сапога.

– Папа, – сказала она и замолчала, не зная, что сказать.

Отец сидел понурившись. Под мертвенным больничным светом сквозь поредевшие волосы беспомощно просвечивала макушка.

– Если бы я был другим, Женя была бы сейчас с нами, – сказал он, – и… Рома.

Жалкая улыбка искривила его бледные губы.

– Я всегда мечтал иметь внука. Думал, буду ему отцом, которого не было у меня. Трудно расти безотцовщиной, даже после войны. Мама, святая женщина, сделала для меня все, что могла, но мужчин растят отцы.

Наталья стиснула руками коленку, чтобы перестала дергаться нога.

Отец сухо кашлянул, снова превращаясь в самого себя.

– Зима в этом году затянулась, – сказал он, – я хоть и не вижу ничего, но чувствую. Зябко мне. Устал. Иди… домой.

Отец слабо махнул рукой и лег на спину.

Наталья укрыла его одеялом.

– Спасибо тебе, – сказал отец.

Наталья села на стул и стала смотреть.

Отец лежал тихо, не шевелясь. Было не угадать, закрыты у него под повязкой глаза или нет. Острый, больше не похожий на хищный клюв нос отбрасывал длинную, как синяк, тень.

– Папа, – тихо позвала Наталья.

– Я же сказал, иди домой.

– Звонила Женя, – сказала она, – я думаю, она скоро приедет. Она в Петербурге живет. С мужем.

Дрогнула, слегка разжалась упрямая раковина отцовских губ. Мгновение казалось, что они сложатся в улыбку, но губы тут же схлопнулись снова.

– Папа, – сказала Наталья, удивляясь, каким тоненьким, почти детским получается у нее голос, – у тебя есть внук.

«Красная стрела» плавно подъехала к платформе и остановилась. Вдоль вагонов медленной, недовольной походкой прошел носильщик с пустой тележкой. Из вагонов муравьями полезла толпа.

Женя дождалась, когда из вагона выйдет последний пассажир, запахнула пальто и покатила к выходу небольшой чемодан на колесиках.

Стоявший у двери проводник подхватил чемодан одной рукой и спустил его на платформу.

Женя вышла из вагона, прошла по платформе несколько шагов и остановилась. Запах.

Он пробивался сквозь вокзальные ароматы и веял в воздухе, довлея над запахами города и несмелым далеким запахом пробуждающейся земли. Он без спросу проник в душу и повернул время вспять.

Пахло рекой, набережной, мостами, небом и родиной. Пахло Волгой. Пахло прошлым.