Женя расплатилась и вышла из такси. Водитель, молодой парень в замусоленной кожаной куртке, помог вытащить чемодан, поставил на тротуар и покосился на Женин живот:

– До подъезда, что ль, подтащить?

– Спасибо, не нужно, – покраснела Женя. А она воображала, что живота никто не заметит. И зря Лешка волновался, беременным женщинам не так уж и трудно путешествовать. Мир оказался набит добрыми самаритянами, в смысле, добрыми… тверяками.

Женя вошла в знакомый подъезд и потянула чемодан за ручку, мягко зачавкали об ступеньки резиновые колесики. Хорошо, что Алексей отговорил везти в подарок присмотренный в Гостином Дворе увесистый глиняный чайник в форме петушка.

В родительскую квартиру вела новая, выкрашенная в ржавый цвет металлическая дверь без номера. Мрачно блеснул прицел дверного глазка. Звонок тоже выглядел другим. Женя на всякий случай сверилась с номером соседней квартиры и нажала кнопку звонка. Что стало с тетей Валей? Столько лет прошло.

У звонка оказался резкий, не-тревожь-меня-понапрасну звук. Тут же заскрежетали, защелкали, отпираясь, замки, словно Наталья стояла наготове за дверью.

С незнакомого лица в Женю зорко вгляделись Натальины глаза. Вместо восемнадцатилетней девчонки на пороге стояла зрелая, но так и не расцветшая женщина. Бледная без макияжа кожа, постриженные в каре волосы. Высокая грудь, обтянутая невзрачным, болотного цвета свитерком с большим, высоким воротником, узкая деловая юбка, которая больше подошла бы для рабочего совещания. Наталья чуть поправилась, но выглядела подтянутой. Женя внезапно ощутила вес пары лишних килограммов и выпуклость в районе живота.

– Хорошо выглядишь, сестра, – сказала Наталья, делая приглашающий жест.

– Спасибо, ты тоже… изменилась, – пробормотала Женя, протискиваясь мимо сестры в маленький коридорчик.

Обнять Наталью она так и не решилась, хотя, когда проигрывала сцену встречи в поезде, это казалось вполне естественным.

Наталья хлопнула тяжелой дверью и защелкала замками.

Женя оглядела темные обои с золотым тиснением, черную вешалку для одежды, выстроенную по линеечке, как солдаты на параде перед генералом, обувь. Вдруг показалось, что за спиной закрылась тюремная дверь, за которой осталась свободная, беззаботная жизнь. Словно все Женины тревоги, страхи и заботы там, в большом мире, были чем-то маленьким и несложным по сравнению с тем, что ожидало ее внутри.

Из глубины квартиры раздался негромкий старческий голос, в котором она с трудом признала голос отца:

– Ната, кто там?

– Приехала Женя, – сказала Наталья, – не делай вид, что я ничего не говорила.

В открытой двери в конце коридора показалась щуплая фигура. Отец шел медленно, ощупью продвигаясь вдоль стены. Голова и его глаза были замотаны белоснежными бинтами.

– Папа, ради бога! – воскликнула Наталья. – Зачем ты ее пугаешь?

Женя вопросительно посмотрела на сестру.

– Он прекрасно передвигается по квартире, – пояснила Наталья, – операция прошла успешно, через неделю окончательно снимут бинты. Они и сейчас больше так, для профилактики. Если снять, начинает без остановки тереть глаза. Как ребенок, ей-богу!

Отец отцепился от стены и быстрыми шагами подошел к ним на расстояние вытянутой руки.

– Как она выглядит? – отрывисто спросил он.

– Как твоя дочь, – сказала Наталья, помогая Жене снять пальто, – и как… мама.

Женя порывисто повернулась к сестре. В первый раз за все время прорезался собственный Натин голос, такой, каким он жил в Жениной памяти. В нем была не только старая Натка, в нем звучала такая же точно боль, которая жила в ней самой. Мамина смерть кровоточила в сердце сестры такой же вечной, незаживающей раной. Женя протянула руку и коснулась Натальиной руки.

В Натальином лице словно выключился свет. Она отодвинулась и, глядя Жене в переносицу, спросила:

– Надеюсь, дорога не была такой уж утомительной? Мы думали, что вы приедете вдвоем. С мужем.

Женя вспыхнула до корней волос. Отвечая на неясный вызов в Натальином голосе, она ответила быстрее, чем хотела. Прозвучало как тут же придуманное, пустое оправдание. С таким же успехом могло оказаться, что она говорит не о реальном человеке, а о фантоме.

– У Алексея дела… важные.

– Где он работает? – спросил отец.

Он вытянул руку и шагнул ближе, как будто хотел пощупать. Может быть, глаза под белой повязкой были полны интереса, но Женя могла видеть только нижнюю часть лица с печально отвислыми щеками и скорбно сдвинутыми полосками губ.

– Перестань допрашивать, – Наталья взяла отца за руку нежным, материнским жестом и развернула его в сторону кухни, – дай ей в себя прийти с дороги. Мы поставим сейчас чай, – сказала она Жене, – и подождем тебя на кухне. Что ты пьешь, кофе? Наверное, чай?

Наталья посмотрела Жене на живот.

– Черный, с молоком, если можно, – сказала Женя.

Наталья кивнула и увела отца на кухню. Он шел непослушно, постоянно поворачиваясь в сторону Жени.

Женя вытащила из чемодана мягкие тапочки и с облегчением освободилась от высоких сапог. Неизвестно, что вообразил себе Лешка, когда узнал, что у нее опухали ноги, тапочки были сделаны в виде собачьих морд, в пластмассовых глазах беспокойно метались плоские диски зрачков. «Новых друзей» было решено назвать Чук и Гек.

Женя нашла свободное место на обувной полке и поставила сапоги. Те немедленно сложились пополам и нарушили безукоризненную симметрию. Женя охнула, полезла в чемодан за запасными носками, скатала их по одному в тугие махровые комки и затолкала в мягкие голенища. Сапоги перестали заваливаться набок и приобрели одутловато-виноватый вид. Каждая Женина вещь, включая носки веселенькой (легкомысленной) расцветки, выглядела в родительском доме чужой.

Женя отряхнула колени и стала прокрадываться в ванную, так и не определившись, что выглядело более неуместным: детские тапочки в виде собачьих морд или зажатая под мышкой дорожная косметичка. Купилась, называется, на рекламные завывания продавщицы. Коралловый риф в Саргассовом море!

Воспользовавшись Жениным замешательством, Чук наступил Геку на ухо и чуть не уронил их всех. Женя ухватилась за дверную ручку и практически ввалилась в ванную комнату. Что и говорить, суета – плохой помощник в дрессировке домашних питомцев.

Ванная оказалась не просто знакомой, но до боли родной. На стенах осуждающе поблескивал прежний бледный, как скорлупа на переваренном яйце, кафель. Отец клал его сам, замазывая щели специальным раствором, «на века». Инженер в первую очередь и только потом строитель, отец положил кафель неровно, но крепко. На стене висел шкафчик, тогда с чуть потемневшим, а теперь почти полностью темным углом зеркала. Изменилась только ванная шторка. На фоне грязно-бирюзового океана из бурого песка выдрались две желтые тропические пальмы. С одной из пальм взлетал в панике несвежий попугай с коричневой головой и зелеными лохматыми подмышками. У попугая были выпученные глаза, из раскрытого в безмолвном вопле клюва торчала раздвоенная багровая змейка языка. Женя вздрогнула и затолкала шторку в угол, попугаем внутрь.

В поезде поспать так и не удалось, мешали мысли и живот. Женя решила сполоснуть лицо и почистить зубы. Вода из-под крана оказалась ледяной, зубная паста обожгла язык. В туманном зеркале собственное лицо выглядело более молодым и… несчастным.

Стук в дверь был таким же решительным, как и рывок. Наталья забила собой все пространство.

– Банное. Для рук. Для ног. Для интимных деталей, – перечислила Наталья и положила на батарею стопку полотенец разного размера.

Женя закашлялась.

– Ничего, если я перепутаю?

– Они с метками, – совершенно серьезно объяснила Наталья, – на каждом полотенце свои термонаклейки с картинками.

– С картинками… интимных деталей? – сощурилась Женя, пытаясь удержать в горле смешок.

Наталья вспыхнула внезапно. На бледном лице заметался яркий румянец.

Женя медленно протянула руку и взяла с батареи верхнее полотенце. Ворс на нем был коротким, почти гладким.

– Это для ног, – поспешно сказала Наталья. В уголке полотенца виднелась неоновая буква «N».

Картинка кораллового рифа в Саргассовом море на Жениной косметичке перестала казаться экзотикой.

– «Н». Ноги, – пояснила Наталья, кидая неодобрительный взгляд на Чука и Гека.

– Как же я сразу не догадалась, – сказала Женя, издавая странный, хрюкающий звук.

В уголке следующего полотенца обнаружилась буква «L» такого сочного цвета, что померкла не только Женина косметичка, но и вся живность далекого Саргассова моря.

– Лицо и руки, – подсказала Наталья, опознавая, что Жене никак не удается начать слово «руки» с буквы «л».

Большое полотенце было отмечено сдержанно синей буквой «B».

– Правда, удобно? – сказала Наталья. Румянец на ее лице приобрел оттенок удовольствия. – «Б», как в слове «банное», или русское «В» – для ванны.

– Замечательно. – Женя осторожно промокнула руки правильным полотенцем. – Боюсь даже думать, какая буква на том, другом полотенце…

Наталья гордо кивнула и протянула Жене оставшееся полотенце.

На белоснежном поле сажей чернела буква «Х».

– Не может быть, – хрюкнула Женя.

Наталья нахмурилась, между густыми бровями образовалась привычная складка. Недоумение длилось не больше секунды.

– Нет! – крикнула Наталья. – Как ты могла подумать?!

– К-ик? В смысле, а как? – икнула Женя. – Х-х-х, как в слове… «хозяйство»?

Одинокий Женин смех забился о неровные кафельные стены, поднялся под давно не крашенный потолок с пятном плесени и обессиленно затих.

Икота стала более частой и болезненной.

Наталья закрыла глаза и прижала руки к пылающим щекам. Когда она заговорила, у нее был странный, глухой, словно в забытьи голос:

– Это не «Х», это «Экс». Экс-экс-экс. Как рейтинг в фильмах… определенного содержания…

– Гы-ы-ы, – сказала Женя.

Наталья закрыла лицо руками и выбежала из ванной, задев плечом шторку. Испуганно дернул крылом попугай.