Надежда Семенова - Нечаянный Роман

Наталью на кладбище знали. Суетливый мужичонка с ноздреватым пропойным лицом разговаривал с ней, сняв с головы дешевую китайскую бейсболку и почтительно переминаясь с ноги на ногу, словно не прошло двухсот пятидесяти лет с момента отмены крепостного права и он, как и его предки, разговаривал с «барыней».

Наталья и впрямь напоминала барыню своей доброжелательной, но не терпящей пререканий манерой, негромким, но отчетливым до последнего звука голосом, а самое главное, непоколебимой уверенностью, что все будет так, как она сказала. Женя вдруг вспомнила, как Наталья говорила про свою работу. «Деньги хорошие и два с половиной человека в подчинении». Вполне могло оказаться, что речь шла о двух десятках, а то и двух сотнях работников, с которыми сестра разговаривала таким же сдержанным, но опознаваемо начальственным тоном.

Наталья отомкнула запор на оградке и прошла внутрь. Открыла большую сумку и достала оттуда целлофановый пакет с ручными садовыми инструментами.

– Памятник почистят к Пасхе, к родительскому дню, – сказала она, присаживаясь на корточки и аккуратно разрыхляя землю. – Отец предлагал посыпать гранитной или каменной крошкой. А мне больше нравится трава. Я семена привезла. «Канада Грин» называется. Обещали, что прорастает везде. Климат у них не лучше нашего вроде. И маме бы так больше нравилось. До цветов у меня руки не доходят. Первые пять лет сажала, сорняки замучили. Трудно угадать, что приживется, да и тень тут. Плохо растет.

Женя прошла внутрь и поставила пакет с цветочными горшками возле ограды. Весеннее солнце растопило снег, но еще не успело подсушить землю. С темной небольшой, по пояс, плиты смотрело молодое, чуть удивленное мамино лицо. Сердце сжало тоскливое чувство. Может быть, если бы она, как Ната, приходила к маме хотя бы каждые полгода, она смогла бы уже думать, что мама – это аккуратный прямоугольник с осевшей внутри землей.

– Ты не знаешь, почему отец выбрал эту фотографию? – спросила Женя.

– Не знаю, – помолчав, ответила Ната, – он не любит сюда ходить. Говорит, сердце давит.

Женя покопалась в пакете с инструментами и вытащила разрыхлитель. Растопыренная железная кисть впилась в землю с мокрым, чавкающим звуком. Земля на могиле была влажной и перемешанной с прошлогодними листьями.

– Он больше не думает, что во всем виновата ты, – сказала Наталья.

Заныла шея, Женина голова стала тяжелой, как бетонный шар.

– А ты?

Раздался громкий, скрежещущий звук. Под лезвие Натальиной лопатки попался камень.

Женя подняла глаза и посмотрела на сестру. Наталья неподвижно сидела на корточках, невидящий взгляд устремлен в пустоту, только пульсировал в нервном тике уголок левого глаза.

– Ната?

Детское имя вырвалось само собой, Женя не называла так сестру очень, очень давно.

По лицу Натальи пробежала длинная, болезненная судорога, потемнели, стали свинцовыми, как вода в Неве в пасмурную погоду, глаза. Она метнула на Женю странно вороватый, быстрый взгляд и тут же отвела глаза. Когда она повернулась снова, глаза выглядели уже совсем по-другому и напомнили Жене размытую акварель облака, опустошенного дождем.

– Отец рад, что ты приехала домой, – сказала Наталья и, предупреждая вопрос, добавила: – Я тоже… рада.

– Спасибо, – сказала Женя.

В уголках Натальиного рта зазмеилась вдруг легкая, незнакомая усмешка.

– И я рада, – сказала она, – что у тебя все в порядке. Я знала, что так оно и будет.

Еще один камешек попал под яростную Натальину лопатку.

– Каждый год, – сказала Наталья, – каждый год я перекапываю тут землю, и все время попадаются камни!

Женя показала глазами на соседнюю могилу, на которой земля была посыпана белой гранитной крошкой.

– У тебя на все найдется объяснение, – сказала Наталья.

В сочетании с кривой улыбкой это прозвучало как обвинение.

* * *

Заказанное такси стояло у входа со включенным счетчиком. Наталья попросила таксиста открыть багажник и положила туда пакет с инструментами.

– Ты не против, если я сяду вперед? – спросила она, не глядя на Женю.

– Тебя все еще укачивает?

– Иногда, – ответила Наталья со странным выражением лица, – не думала, что ты помнишь.

– Я много чего помню.

Наталья нахмурилась и отвернулась.

Разговорчивый таксист наконец умолк и оставил их в покое. В зеркале заднего обзора мелькнул хитрый татарский глаз. Женя вдруг увидела их со стороны. Обе надутые, как мультяшные медвежата, не поделившие сыр и позвавшие на помощь лису, которая его съела. Как не понравился в свое время мультфильм маленькому Ромке.

– Совсем, совсем, – сказал он сразу после просмотра и покачал отросшими кудрями.

Перед Тверью она сводила его в парикмахерскую. Рома сидел на стуле тихо-тихо и смотрел, как на пол хлопьями падают колечки волос. Пожилая шумная парикмахерша даже удивилась. Сказала, что давно у нее не было таких славных клиентов. Славный. Такой он всегда и… был.

Вместо застарелой, бесконечной боли в душе вдруг поднялась теплая, нежная волна. Мой мальчик, мой сыночек. Завтра она пойдет к нему на могилу.

Ромина могила. Мысль показалась вдруг совершенно нелепой, дикой. Внутренним взором она видела лицо сына необычайно ясно, словно наяву. Совсем не так, как в Чите.

– Рома.

Слово сорвалось с губ и повисло в напряженной, наэлектризованной тишине.

Повернулась с переднего сиденья, неудобно изогнувшись всем корпусом, Наталья. На ее лице блуждало странное, плачущее выражение.

Голос Алексея по телефону звучал странно. Не то расстроенно, не то сердито.

– Не выдумывай. Ты не трусиха, и тем более не сволочь, – сказал он, – всего три дня, и я приеду. Вместе сходим. Найдем могилу, не переживай.

Женя нажала кнопку отбоя и положила телефон в карман.

Она обошла участок уже три раза. Ромина могила словно сквозь землю провалилась. Не было надписи, не было оградки, не было шишечек. Женя внимательно обследовала все самые заброшенные могилки. И рядом, и через дорогу. Сторож сказал, что Нина, у которой находились списки, приходит только по выходным. По будням на кладбище редко кто ходит. Да и закрыто оно для захоронений давным-давно.

Начала ныть уставшая поясница, желудок свело от голода и ужасно захотелось… винегрета. Такого, какой маму научила делать соседка. Утром отец сказал, что тетя Валя жива-здорова, только очень плохо слышит, а видит «не лучше меня». Показалось Жене или нет, что в словах отца прозвучало скрытое удовлетворение?

Женя встала с покосившейся, вросшей в землю скамейки и пошла к выходу. Цветы она решила оставить у трогательной, относительной свежей плиты, с которой смотрело застенчивое девчоночье лицо. Елизавета Андреевна Миронова. Судя по дате, бедной Лизе было пять лет.

В горло плеснуло желчью. Токсикоз в Твери словно набрался сил.

Недалеко от родительского дома открылся удобный крытый рынок. Румяные тетки и заезжие среднеазиаты торговали всем подряд. Молочные продукты соседствовали с рядами колбас, сверкали начищенными боками яблоки и заманчиво пузырились ненатурально крупные, как на подбор, кисти винограда. Овощной ряд выглядел не так представительно. Женя отобрала свеклу покрепче, несколько морковок и небольшой пакет картошки. Попробовала в нескольких местах маринованные огурцы и выбрала мелкие, с острыми пупырышками. Смуглая торговка улыбнулась полным золотых коронок ртом и от себя добавила пучок укропа и головку чеснока. Урчание в животе стало почти оглушительным. Женя поблагодарила, уложила покупки в пакет и пошлепала домой.

Наталья открыла дверь в квартиру и зажмурилась от неожиданности. Пахло детством, пирожками с картошкой и чем-то еще таким же забытым и родным. Пахло домом и… мамой. На кухне тихо булькал умиротворенный голос отца. Ему поддакивал скрипучий, давно не слышанный женский голос. Женя вышла в коридор, смешно шлепая собачьими тапочками и вытирая руки о передник.

– Как ты долго работаешь, – сказала она, – тетя Валя собралась уже уходить.

– Чем это так вкусно пахнет?

Наталья поставила тяжелый портфель и освободилась от пальто.

– Пахнет винегретом и пирогами, – ответил отец, появляясь в дверях, лицо под повязкой лоснилось от удовольствия, как у нажравшегося сметаны кота.

Теплое Натальино чувство, навеянное ароматами кухни, испарилось без следа. Ну не умеет она готовить, что теперь? Неудивительно, что мама всегда предпочитала Женьку, вот и умение готовить тоже ей передалось. С возвращением сестры в дом вернулось что-то неуловимое, что было в нем раньше и ушло с маминой смертью.

Из-за отцовского плеча выглянуло сморщенное, как чернослив, старушечье лицо. Глаза в дальнозорких очках смотрели на Наталью выцветшими озерцами и казались выпученными от испуга.

– Ваша Женя готовит не хуже Люси, царствие ей небесное, – сказала тетя Валя и перекрестилась.

– Вам спасибо за винегрет, – улыбнулась Женя, – я бы не вспомнила, что масло лучше брать нерафинированное.

Глаза соседки перестали выглядеть испуганными и наполнились влагой.

– Хорошо, что ты вернулась, – сказала она, – теперь всем будет хорошо.

Утвердительно закачалась перевязанная голова отца, привычно опущенные вниз уголки бледных губ дрогнули и сложились в неуверенную улыбку.

Неизвестно откуда взявшаяся ярость опалила Наталье затылок и бросилась в лицо.

– А до этого мы, значит, жили плохо? – спросила она, еле сдерживаясь, чтобы не заорать.

Они стояли напротив нее дружной, недоумевающей группой. Прямой как палка отец, приложившая к уху руку, словно пытаясь угадать неясно сказанные слова, тетя Валя, румяная после готовки Женя.

Губы отца, только что растянутые в улыбке, снова схлопнулись и повисли вниз.

– Что это за истерика? – спросил он. – Как ты себя ведешь?

Кухонный румянец на Женином лице увял, оставив после себя лишь две пылающие красные точки на скулах. Она отвернулась и уставилась в угол.