Надежда Семенова - Нечаянный Роман

– Молодежь теперь считает ниже своего достоинства читать газеты, – сказал папа, обращаясь к маме.

– Ой, ну мало ли что пишут в газетах, – сказала Наталья, – можно подумать, каждое слово в «Правде» – чистая и единственная правда.

– Кстати, – подхватила мама, – пишут, что Куйбышеву вернули старое название.

– Это какое? – спросила Наталья.

– Ах, Самара-городок, беспокойная я… – чистым, сильным голосом пропела мама.

Отец вздрогнул и пролил на скатерть чай. Мама с Натальей вскочили, наперегонки потянулись за тряпкой. Наталья промокнула пятно, мама достала из навесного шкафа пачку соды и щедро насыпала сверху. Женя осталась сидеть, наблюдая за тем, как затейливо задрожал на ручке вилки отраженный свет.

– Могла бы и помочь, – сказал ей отец.

– Что? – вздрогнула Женя, выпрямляясь на стуле.

– Ты даже не слышишь, когда к тебе обращаются, – сказал отец.

– Задумалась, – сказала Женя.

– О чем, мне интересно, ты так сильно думаешь? – Отец обвел кухню жестом хлебосольного хозяина и доброго царя. – Поделись с родными.

Наталья подозрительно прищурила глаз, вопросительно насторожилось дуло зрачка. Обнесло синим бледные мамины губы, рванулась к груди рука.

Женя откашлялась.

Побелели на прижатой к груди маминой руке пальцы, она умоляюще замотала головой. На Натальином лице надулись и опали сердитые ноздри. Папа отхлебнул чай, почмокал губами и потянулся к тарелке с овсяным печеньем. Мама оторвала руку от сердца, потянулась через стол и подвинула ему тарелку. Папа собрал губы в куриную попку и стал взглядом выбирать печенье. Не ты, и не ты, может быть, ты, или ты, просигналили брови.

Женя решила выдохнуть все разом, чтобы сразу отрезать путь к отступлению. Она и так слишком долго откладывала. Каникулы проскочили как один длинный, кошмарный сон. Жаль, что пробуждение пришлось на отцовский день рождения. Хорош подарочек, нечего сказать.

– Я беременна, – сказала она.

Отец побагровел и открыл рот. Он силился что-то сказать, но не мог. Бледная мама застыла как изваяние, зажав рот тыльной стороной ладони. На мамином переднике, на грудном кармашке в виде яблока, отчетливо виднелся белый след, словно невидимая белая рука ухватила маму за сердце.

Тишина была такой пронзительной, что стало слышно, как лопаются пузырьки слюны в уголках разверстого рта отца.

Или, может быть, это лопались сосуды в его больном сердце.

От Натальиного визга заложило в ушах. – Нет, – прокричала она, – не-е-е-ет!

С безумным лицом, потрясая сложенными в кулаки руками, сестра стала обходить стол. Вдруг почудилось, что, если Наталья споткнется, она не просто упадет, а разлетится вдребезги.

Женя встала из-за стола.

Наталья подошла к Жене, размахнулась и ударила ее по лицу, в последнюю секунду разжав кулак. Удар прозвучал звонко, будто мама шлепнула ладонью по пельменному тесту.

– Аборт, – выдохнула Наталья, – ты можешь сделать аборт.

– Ната, – жалобно сказала мама.

Женя потрогала щеку, не чувствуя никакой боли. Вместо нее внутри проснулся крошечный упрямый огонек, осветив ровным, ясным светом решимость, которой еще мгновение назад не было в помине.

– Я буду рожать, – сказала Женя.

Наталья дернулась и отступила, держа на отлете руку, нанесшую удар.

Охнула и мягко осела на стул мама.

Оскал на лице отца стал походить на звериный.

– Дрянь, – сказал он, – гулящая девка. В деревне таким ворота дегтем мазали.

Мама сложила ладонь в умоляющем жесте.

Отец вскочил из-за стола и стал ходить взад-вперед, под сердитыми шагами жалобно заскрипел пол.

Наталья перестала мотать головой и ухватила себя за левый глаз. Под скрюченными в когти пальцами задергался, замигал плачущий глаз.

– Твое воспитание, – отец навис над бессильно откинувшейся на стул мамой, – долиберальничалась. Слава богу, гостей не позвали. Позор был бы на весь трест!

Отец рванулся к столу, схватил с него Женин подарок и швырнул в Женю. Скрученный в трубочку галстук размотался в воздухе пестрой лентой – желтые крапинки на сером фоне, – ударился об Женину руку и бессильной тряпочкой упал в ноги.

– Спасибо тебе, дочь, за чудесный подарок на день рождения, премного благодарен! Спасибо, что показала, какую дочь мы с матерью вырастили!

Огонек в Жениной душе сгорел дотла. Пепел забил легкие, защипал глаза.

Оглушительно зазвонил телефон.

Звонил кто-то настырный. Или пьяный. После восьмого звонка Наталья отлепилась от стены.

– Я отвечу! – рявкнул отец и, вбивая ноги в пол, прошагал в прихожую.

Звонок захлебнулся, жалобно тренькнула сорванная с гнезда трубка.

– Алло, – буркнул отец, – кто ее спрашивает?

Что-то ответил далекий неразличимый голос на том конце провода.

Отец до хруста сжал трубку.

– Женя здесь больше не живет, – чеканя каждое слово, сказал он.

Если бы не учеба, Женя сошла бы с ума. Сердце усохло в груди и почти перестало болеть. Осталось два платья, которые еще можно было носить. Одно, подаренное соседкой, трикотажное с белым воротничком, залоснилось на локтях. Женя чистила его уксусом, проглаживала через мокрую марлю – ничего не помогало. От второго, синтетического, постоянно чесалась кожа, особенно на животе.

В мае Женя позвонила домой, чтобы поздравить маму с днем рождения. На звонок ответил отец, услышал голос и положил трубку. Женя выслушала гудки, бросила дань в щель телефона-автомата и набрала номер опять. Монета с грохотом провалилась в ненасытную телефонную утробу. Заныло под ложечкой. Скудный завтрак – половина яйца под майонезом на корке хлеба – пополз по пищеводу на выход.

На этот раз ответила мама. Выслушала слова поздравления и вздохнула. В трубке завыл неизвестно откуда взявшийся ветер. Казалось, их разделяла бездонная пропасть в сотни километров.

– Как ты? – спросила мама, перекрикивая шум.

В завывания ветра прокрался далекий голос отца. Мама что-то говорила ему в ответ. Ветер в трубке сменился электрическим потрескиванием, сквозь которое прорывался чужой разговор.

– Тридцать два, конечно, тридцать два, – сказал меланхоличный мужской голос.

– Нет, ну, ужас, что ты такое говоришь, – горячо возразил женский, – двадцать пять – красная цена.

Женя постучала пальцем по трубке, подавляя желание заорать: «Девушка!»

С железным клацаньем телефон сожрал очередную монету.

Чужой разговор оборвался так же неожиданно, как и возник. В трубке забурчали знакомые голоса: мама терпеливо поддакивала неразборчивому голосу отца.

– Алло, – сказала Женя.

– Что ты сказала? – отозвалась мама прямо в ухо, словно переместилась в соседнюю комнату.

– Ничего, – сказала Женя.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – ответила Женя, – все хорошо.

Мама снова вздохнула и начала говорить, так осторожно подбирая слова, будто они были минами, а мама – сапером. Сапер из мамы получался никудышный. Каждое слово цепляло обнаженные нервы. Впервые за долгое время Женя почувствовала себя живой. Живой и жутко злой.

– Лучше всего, если ты останешься в Ленингра… я имею в виду – в Петербурге, на все лето, – мямлила мама, – ну, знаешь… до самого дня. Я приеду к тебе в отпуск, в августе. Никто ничего не заподозрит. Жить можно у тети Сони, я договорилась. Она берет совсем немного, я еще картошечки привезу. Мешок тебе, мешок – ей.

С жалким звуком провалилась в автомат последняя монета.

– Я и после окончания не собиралась приезжать, – сказала Женя, – привет тете Соне.

Женя с грохотом повесила трубку. От мембраны отскочил крошечный осколок пластмассы и ужалил в ладонь. Узкая кабина междугороднего телефона показалась на миг тесной, как экономно рассчитанный гроб. Женя выдохнула, застегнулась на две верхние пуговицы, дальше не позволял живот, и рывком распахнула дверь.

Чтобы остаться в комнате на лето, Женя пошла записываться в строительный отряд по ремонту общежития.

Заведующая общежитием Лидия скривила намазанные перламутровой помадой губы:

– Надо будет полы отскребать и окна мыть, ты сможешь… с таким-то пузом? Не в июле срок?

– В начале августа, – сказала Женя.

– Домой почему не едешь?

Женя опустила голову.

Лидия ожесточенно размяла сигарету в пепельнице.

– Я тебя на окна поставлю. Нам щетки новые привезли с длинными ручками. С ними даже нагибаться не надо.

– Спасибо, – сказала Женя.

В горле завозился колючий клубок.

Лидия сунула в рот незажженную сигарету.

– На академ уже подалась?

Пол закачался под ногами. Академический отпуск означал лишение права на проживание в общежитии. Конечно, была еще тетя Соня и картошка, но этого варианта хотелось избежать всей душой.

Женя покачала головой.

Лидия вытащила изо рта замусоленную сигарету.

– Будешь писать заявление, напиши: «На срок академического отпуска с такого-то по такое-то нуждаюсь в общежитии», – я подпишу.

Колючий комок в горле растаял без следа.

– Ну что вылупилась, иди уже, – сказала Лидия, вытряхивая из пачки новую сигарету, – курить охота, аж руки трясутся.

– Спасибо, – пробормотала Женя, – спасибо.

– Да ладно, – Лидия поднесла зажигалку к сигарете, – плавали, знаем.

– Ты на бочок, на бочок сядь, – сказала Жене пожилая медсестра и повернулась к товарке: – Первогодка. На тряпки порвалась, хорошо, руки у Афанасьевны золотые. Заштопала по высшему разряду.

Медсестра говорила про Женину ситуацию с профессиональной индифферентностью. Так сапожник сетует на состояние набоек на сапогах, с той небольшой разницей, что в данном случае «сапогами» был живой человек.

Медсестра оказалась права, сидеть на боку было гораздо удобнее, боль становилась вполне терпимой. Женя сосредоточилась на лице сына. Пунцовый цветок рта с очерченными губами, роскошные темные ресницы отбрасывают длинную тень на крошечную щеку.