Взяв для подмоги Аню, Наташу и присоединившегося к нам Женю мы отправились искать Толика, наградившего триппером мою сестру. Каждый задействовал свои связи, и найти его оказалось – раз плюнуть.

Я пригрозила Толику криминальным иском, Женя надавил авторитетом, а Аня с Наташей фальшиво пожалели парня и посоветовали держать рот на замке, если не хочет неприятностей. О Нике мы советовали отзываться только хорошо или никак, а о факте их близости и вовсе забыть.

Толик, оказавшийся довольно смазливым, но рыхлым подростком, был очень впечатен и клятвенно пообещал исполнить все пункты точь-в-точь по уговору. Он даже рвался к Нике попросить прощения, но я сказала, что если хоть раз увижу его рядом с сестрой, то подам в суд. Толик сник и замолк.


Мама всю историю с Никой пережила очень тяжело – лежала на постели не вставая, отговаривалась сильной усталостью. Она осунулась и побледнела еще больше. Когда я заходила к ней в комнату – у меня замирало сердце. Поймала себя на том, что стараюсь как можно меньше навещать ее. Вокруг мамы облаком парило отчаяние. Болезнь Ники означала для нее конец света.

Она ласково гладила мою щеку ладонью, и с болью говорила, что нам всем будет лучше без нее. Я глотала комок в горле и потом долго отходила, глядя в экран компьютера и ничего не замечая перед собой.

Теперь, когда я была дома не наездами, а постоянно, то по душам поговорила с папой, предварительно посоветовавшись с Аней и Наташей.

– Пусть мама не больна, – сказала я ему. – Пусть ей нечего делать у психиатра. Но посмотри на нее, как ей плохо, как она страдает. Неужели ты отнимешь у нее лекарство, от которого ей станет легче? Что мы теряем, папа? Врач скажет, что я ничего не понимаю, и отпустит нас домой. Никто не узнает. Я сама назначу очередь, тебе ничего не нужно будет делать.

Когда я поставила вопрос ребром, папе ничего не осталось, как со вздохом облегчения согласиться.

Миловидная женщина-психиатр в строгом сером жакете с растрепанной седой прической произвела на папу хорошее впечатление. Он собственноручно усадил маму в широкое кожаное кресло, а сам устроился рядом со мной в приемном покое. Ждали мы около часа, быстро такие сеансы не проводят.

Мама вышла из комнаты психиатра, вытирая слезы. Папа взволнованно вскочил, готовый кинуться на защиту жены. Врач передала маму в мои руки и приглашающим жестом попросила папу зайти в кабинет.

Он вышел хмурым, с плотно сжатой челюстью. Не глядя в мою сторону, бережно отвел маму к машине и завел мотор.

Мы поехали в аптеку, и один этот поступок о многом рассказал.

Пока папа стоял в очереди, я не выдержала неизвестности и спросила маму о визите.

– Она сказала, что я болею и мне можно помочь, – сказала она, глядя в окно с умиротворенным видом. Я привыкла, что мама всегда тревожится и готова к самому худшему. Мне было непривычно видеть ее без затравленности в глазах. – Оказывается, я не никчемная, а дело в запущенной депрессии.

– Мам, мы с тобой, – я погладила ее по острому плечу.

Она опять заплакала, но в этот раз без обреченности. Папа вернулся в машину и без слов протянул маме круглую белую таблетку и бутылку воды. Она безропотно приняла, и с тех пор этот ритуал продолжался каждый день.

Через месяц она вернулась к готовке, возвращая традицию семейных ужинов за одним столом, где каждый рассказывал о прошедшем дне. Мы начали ходить с мамой по магазинам, обновляя ее запущенный гардероб. Она так и не привыкла выбирать, что нравится, – все укоризненно смотрела на ценники и тянулась к уродливым бабушкиным платьям. Тогда Ника брала все в свои руки и вела маму за руку в модные отделы. После покупок мы садились на краю фонтана в торговом центре и мама покупала нам мороженое, как в детстве.

Ника расцвела. Она чувствовала себя нужной и любимой. Даже я вдруг поняла, насколько мне не хватало ощущения крепкой семьи, на которую я могла положиться. В последние годы я была в свободном плавании, действуя на свой страх и риск без возможности спросить совета у родных.


Сессия прошла без особых проблем, пусть на этот раз я не могла посвятить все время учебе. Окончательные оценки должны были сообщить в ближайшие дни и выслать рейтинг оценок на электронную почту.

В июле, как раз после окончания экзаменов, выпадал мой двадцать первый день рождения. Яна решила устроить мне сюрприз, а заодно отпраздновать успешный конец первого учебного года. Все искали, где отдохнуть и повеселиться, а мой день рождения стал предлогом для праздника.

Она созвонилась с папой, и он очень обрадовался – предложил нашу загородную дачу. Даже организовал подвоз с вокзала и нанял специального повара для вечеринки.

Дело в том, что папа считал – такие мероприятия бывают даже полезней хороших оценок – они укрепляют связи, наводят мосты и повышают статус. Люди расслабляются, говорят друг с другом о личных делах, а не только о работе, и потом бывает легче попросить об услуге у человека, с которым знаком близко, а не только учился на одном потоке.

Если бы я знала о предстоящей вечеринке, я бы все пресекла на корню. Но Яна совсем выпала из моего поля зрения, а папа и так целый день где-то пропадал. И вот в один субботний день я вышла из папиной машины и увидела, как все мои сокурсники машут со двора дачи.


Наш дом за городом – это совсем не то место, куда бы я хотела привести людей с потока. Как и многие люди, поднявшиеся из бедности, мой папа страдал отсутствием вкуса, возмещая его помпезностью. Дача больше напоминала двухэтажный дворец. Колонны у входа, витая лестница с резными перилами, ведущая на второй этаж, золотая лепнина, мраморная мозаика на полу – сплошная несдержанность в оформлении.

Глупо оправдываться, что это наш бизнес, что большинство мебели достались бесплатно, так как была забракована заказчиками, а дизайнер талантливо совместила предметы интерьера, по-дружески не потребовав оплаты. В глаза бросался резной потолок, и бархатные фиолетовые шторы, шитые золотом, и хрустальные канделябры. А во дворе – бассейн с небесно-голубым облицовочным камнем и хромированный монстр-мангал, в данный момент весело шкворчащий и фыркающий дымом.

Я, натужно улыбаясь, присоединилась к компании, и меня тут же окружила любопытная толпа, которая с жаром интересовалась, почему я скрывала такое сокровище.

– Разве это важно? – отвечала я, пожимая плечами.

Мне смеялись в ответ, похлопывали по плечам и называли хитрюгой.

Алкоголь лился рекой, столы ломились от всевозможной снеди, и люди уже начали чувствовать себя настолько расслабленно, что разделись до купальников и плавали в бассейне.

Я потихоньку отходила от шока, стоя в стороне и делая вид, что очень занята своей тарелкой. Да, люди восхищенно осматривались, перешептывались, бросая на меня взгляды, полные уважения и зависти. Да, я бы предпочла, чтобы этот эпизод не произошел, но я уже тут и нужно продумать линию поведения.

Папа подошел сзади и упрекнул меня в негостеприимстве. Я решила, что он, как всегда, прав – нельзя ходить с кислой миной, иначе меня примут за высокомерного сноба. Я буду ухаживать за гостями, улыбаться, подавать закуски и показывать, где туалеты. Тогда они почувствуют себя важными, а я сойду за часть обслуживающего персонала и от этого буду меньше бросаться в глаза.

Купающимся в бассейне я раздала пушистые полотенца. Взяла со стола поднос с канапе и принялась обходить веселящихся.

Я так вошла в роль, что бубнила как заведенная:

– Ах, пожалуйста, попробуйте сухарики с айоли и креветками.

Я сама не заметила, как всучила пресловутые сухарики под нос Игорю, с которым решила не общаться.

– С днем рождения, Маша, – сказал он, поднимая за меня бокал.

– Спасибо, – сказала я и повернулась скрыться в толпе, как вдруг Игорь остановил меня.

– Маш, подожди. Поговори со мной, мы уже месяц как чужие. Может уже достаточно?

Я не могла ему отказать, потому что на данный момент меня больше всего интересовало не выглядеть задравшей нос задавакой. Поэтому я остановилась около Игоря и, продолжая раздавать бутерброды, заговорила с ним.

Мы только успели обменяться парой фраз, как нас прервал Кирилл, который после пары рюмок растерял свою застенчивость. Он поднял высоко вверх стакан с пенистым пивом и прокричал тост в честь меня и в честь моей семьи.

Вскоре его поддержали другие и меня вытолкнули на середину круга, выхватив из рук поднос. На меня сыпались комплименты и поздравления, я смущенно кивала и улыбалась.

Папа одобрительно наблюдал за всем действием со стороны, скрестив руки на груди. Именно этого эффекта он и добивался, а мое мнение ему было не важно. Мотив был понятен и не раз проговаривался вслух – когда люди обнаруживают, что человек богат, его поведение тут же рассматривается под микроскопом. Заважничает – значит, никчемный «золотой мальчик», а если ведет себя приветливо, то достоинства заиграют в десять раз ярче. Что-то подобное проделывал Игорь, поражая красотой и добивая искренним участием, будто не осведомлен о собственной неотразимости.

Подтверждая папины предположения, я внезапно стала «мировой», «красавицей», «нашим гением», а отец весело подмигивал со стороны в ответ на мои гневные взгляды. Он считал, что репутация в наше время столь же важна, как и в восемнадцатом веке. О каждом из нас рано или поздно наведут справки. А в классе обо мне будут отзываться с уважением после этой вечеринки еще долгие годы.

Веселье набирало обороты, папа вовремя заметил, что присутствие взрослых ни к чему, и тихонько попрощался, заметив, что обратная подвозка назначена на восемь вечера. То есть отдохните, но знайте меру.

Меня закружил праздничный круговорот. Мои шутки встречались восторженным смехом, куда бы я ни пошла, вокруг сразу же собирался кружок заинтересованных людей. На улицу вынесли стереосистему и включили громкую музыку.

Я потащила первого попавшегося, а им оказался Гоша, танцевать. Надо сказать, что заставить программистов двигаться под музыку та еще задача. Я не стеснялась, подбадривала и кружилась, и вскоре Гоша тоже растаял, начав двигаться свободней.