После того как слуги кончили возиться с тем, с чем им положено было возиться, и ушли, Берти повернулся к жене.

– Послушай, дорогая, – сказал он, – кажется, ты забыла сказать, что твой отец богат, как Крез.

Порозовевшая Тамсин прикусила нижнюю губу.

– О, не волнуйся, – поспешил успокоить ее Берти. – Ты же не сказала об этом, не потому что не доверяла мне, а из лучших соображений, да? Я вовсе не думаю, что ты приняла меня за охотника за богатыми наследницами. Если бы я решил таким образом разбогатеть, у меня не хватило бы на это ни ума, ни умения. Я не знаю, что сказать девушке, которая мне нравится, а уж притворяться, доказывая, что она мне нравится, думая при этом только о ее деньгах, вообще, выше моего понимания. Я всегда говорю то, что думаю, и ты, слушая, что я говорю, знаешь, о чем я думаю. Ведь так?

– Да, конечно. Я знаю, – ответила Тамсин. Она отошла чуть в сторону, сняла очки, протерла их о рукав платья и снова надела. – В Афкорте, когда ты сделал мне предложение, я хотела рассказать тебе об отце. Но ты начал говорить мне о том, как сбежал от богатой наследницы, с которой уговаривала тебя встречаться твоя тетя, и я испугалась. Понимаю, что это глупо, но я не могла ничего с собой поделать. Меня беспокоило, что ты будешь видеть во мне богатую наследницу, а не меня саму как человека. Я боялась, что из-за этого тебе будет труднее общаться со мной, и твоя гордость может не вынести этого. Прости меня, Берти. – Тамсин подняла голову и заглянула ему в глаза. – Я совсем не жестокая и не обманщица, но… но, наверное, я поступила слишком по-женски. Я боялась тебя потерять и не могла рисковать.

– Не могла рисковать этим, говоришь? Так-так, – кивнул Берти. – Что ж, послушайте, что я вам скажу, леди Трент. Ты все сделала великолепно. Я же никуда не делся, не так ли? И впредь никуда не денусь. Значит, все правильно. – Берти рассмеялся. Он не мог сдерживать смех. Настолько нелепым ему казалось то, что кто-то может считать Тамсин жестокой обманщицей. То, что он мог расстаться с ней из-за какой-то ерунды, было еще смешнее.

Все еще вздрагивая от смеха, Берти подошел к ней и крепко обнял.

– Я никуда не собираюсь уходить, – пообещал он, нежно целуя Тамсин симпатичный носик. – Разве что в эту фантастическую постель с моей дорогой женушкой. – Берти посмотрел на кровать. – Мы же должны выяснить, насколько в ней удобно, раз уже так получилось.

Глава 20

Лонглендз, Нортхэмтоншир

Неделя спустя

Благодаря регулярной переписке со своими коллегами из дома Эйнсвудов, слуги в Лонглендзе были хорошо осведомлены о требованиях, предъявляемых их новой хозяйкой к порядку в доме. Поэтому, несмотря на то что известие о приезде молодой семьи поступило всего за двадцать четыре часа до прибытия, обслуживающий персонал усадьбы встречал их в полном соответствии с предусмотренными для подобной церемонии правилами. Одежда всех представителей домашнего войска была безукоризненно чиста, накрахмалена, выглажена, а пуговицы отполированы до солнечного блеска не хуже, чем у настоящих солдат. По-военному четким было и их торжественное построение.

Однако этот порядок начал постепенно нарушаться, как только к крыльцу подъехала карета. А когда герцог Эйнсвуд взял жену на руки и понес в свое родовое гнездо, дисциплинированное молчание сменилось радостными возгласами, одобрительным свистом и аплодисментами.

Добродушное полное лицо экономки стало мокрым от слез, когда юные леди, по которым она так скучала, бросились к ней и чуть не сбили с ног, обнимая. Она, в свою очередь, обхватила обеих своими мягкими руками.

Даже суровый старший стюарт Мортон, как позже утверждали некоторые, украдкой смахнул слезу, когда хозяин поставил молодую жену перед сидящими полукругом мастифами. Те приветствовали ее радостным лаем, от которого задрожали старинные статуэтки.

Впрочем уже через мгновение собаки резко притихли, уставившись на прибывшую Сьюзен, которую вел на поводке Джейнес.

– Грр-рр, – зарычала Сьюзен.

Уши ее были прижаты, хвост напряжен и приподнят – типичный признак готовности отразить нападение или атаковать. Сьюзен попала в незнакомое место, встретившие ее собаки были кобелями, в количестве четырех. Тем не менее, Сьюзен всем своим видом демонстрировала готовность разорвать любого из них на куски.

Потенциальных противников такая решимость озадачила.

– Гав, – неуверенно заявил о своих правах один из Лонглендзких мастифов.

– Гав! – более решительно поддержал его второй.

Еще один гавкнул несколько раз, затем подбежал к двери и вернулся.

Оставшаяся неподвижной Сьюзен оскалила зубы и зарычала.

– Ну что ты, не надо сердиться, – обратился к ней Вир. – Неужели не понимаешь? Они просто хотят поиграть с тобой. Разве тебе самой не хочется поиграть, красавица ты наша?

Сьюзен, не сводя взгляда с логлэндских собак, глухо заворчала, однако ее поза стала чуть менее враждебной.

Неожиданно один из кобелей выскочил вперед, держа в челюстях мячик, и, остановившись на безопасном расстоянии, бросил его Сьюзен.

– Гав, – подал он при этом голос.

Сьюзен с опаской сдвинулась вперед и обнюхала мячик. Затем она что-то проворчала себе под нос, взяла мячик в пасть и побежала к двери. Остальные собаки последовали за ней.

Вир и Лидия посмотрели друг на друга.

– Эти ребята займутся с ней сама-знаешь-чем, – сказал он. – Не удивлюсь, если они уже ползают перед ней на животах.

Вир подал жене руку, и они пошли вверх по лестнице.

– Они не станут заниматься с ней сам-знаешь-чем, – сказала Лидия. – По крайней мере, сегодня. Ей сейчас не время.

– Что ж, зато у них будет время, чтобы смягчить ее сердце, – заявил Вир.

– Кстати, у нее имеются серьезные отклонения от классической линии породы, как ты, наверное, заметил, – напомнила Лидия. – Она слишком большая и окрас нарушен. Благодаря этому Сьюзен и досталась мне почти даром. Похоже, одна из ее прародительниц согрешила с представителем другой породы. Так что, возможно, ты не захочешь, чтобы Сьюзен принесла помет от кого-то из твоих чистокровных парней.

– Мэллори не столь щепетильны в этом вопросе, как Баллистеры, – сказал Вир. – С нашей точки зрения, ты вполне могла бы иметь незаконорожденного сына, хотя твой отец и был таковым, и его бы признали, потому что бастард он или нет, главное, чтобы в его жилах текла аристократическая кровь.

– Я бы совершенно не переживала, будь мой отец рожден хоть от трубочиста, – сказала Лидия. – Значение имеет лишь то, что он любил мою маму, сделал ее счастливой и работал так, чтобы быть первым в том деле, которым занимался. Благородный характер и целеустремленность – вот что, на мой взгляд, ценится в людях, а не кровь, которая в них течет.

Вир готов был поспорить с этим утверждением, точнее, напомнить, что Баллистеры известны всем, как самые большие снобы в вопросах чистоты крови. Однако они уже поднялись на второй этаж и свернули в хозяйское крыло, отчего его сердце болезненно защемило.

Стены здесь были сплошь увешаны картинами. Это не были портреты и пейзажи больших мастеров, как в помещениях, предназначенных для гостей. В этом крыле дома висели акварели и написанные маслом картины неформального характера, авторы которых запечатлели сценки из жизни Мэллори разных поколений.

На полпути к хозяйским апартаментам Вир остановился, зная, что здесь должна висеть картина, о которой он часто вспоминал. Вир не видел ее восемнадцать месяцев, а когда увидел сейчас, сердце в груди сжалось и в горле запершило.

– Это Робин, – отрекомендовал он. Виру было трудно говорить, но он предвидел это и подготовился заранее. – Я рассказывал тебе о нем, – продолжил Вир. – И Лиззи с Эм тебе о нем много говорили. Теперь ты можешь его увидеть.

– Красивый ребенок, – сказала Лидия.

– Да. У нас есть другие его портреты, но этот лучший. – Мешавшее Виру напряжение немного ослабло. – Робин здесь больше всего похож на себя. Художник сумел передать его оригинальную улыбку. Видишь, Робин улыбается как бы себе самому, будто думает о чем-то смешном, известном только ему одному. У Чарли была такая же улыбка. О боже, каким же идиотом я был! Я должен был взять его с собой. Разве можно смотреть на лицо этого мальчика и не испытывать ощущение счастья, которое он излучает? Один Господь знает, как мне нужно это ощущение.

– И ты уже не рассчитывал, что сможешь почувствовать это.

Вир заглянул в голубую глубину ее глаз. Они излучали понимание.

– Я был бы уверен, что не почувствую, если бы ты не научила меня, как это сделать. – Я рассказывал о нем, слушал, что говорят о нем Лиззи и Эм, – продолжил Вир более уверенным и ровным голосом. – Со временем мне становилось легче. Но все равно, я не был уверен, что смогу сегодня посмотреть ему в глаза. Я совершенно неправильно обошелся с памятью о нем. Бедный мальчик! Я помнил о том, что он умер и тлеет теперь в могиле. Это вызывало во мне злость, которую я носил в себе и которая делала черным мое сердце. Это несправедливо по отношению к нему. Ведь Робин подарил мне шесть полных месяцев счастья. Вот о чем надо помнить. – Вир вновь посмотрел на портрет. – Конечно, мне всегда будет не хватать его. Безусловно, иной раз я взгрустну о нем. Но вспоминать я буду, прежде всего, о том счастье, которое Робин дал мне. Это очень большой подарок, благословение судьбы. И теперь у меня есть семья, с которой я могу поделиться этим подарком. Это тоже большое счастье, тоже благословление судьбы.

Вир мог бы еще долго стоять с ней у портрета, и у него еще было много слов. Но Робин был уверен: теперь у него будет достаточно времени на то, чтобы постоять с ней здесь, на то, чтобы поделиться воспоминаниями, и он успеет сказать все. Сейчас надо было исполнить еще один важный пункт намеченного им плана.

Вир открыл дверь герцогских апартаментов и провел ее через небольшой холл в спальню.

Это была огромная комната, под стать главе клана Мэллори, однако в ней было довольно тепло. Октябрьское солнце освещало золотистые панели стенной обивки из отполированного дуба и играло бликами на расшитых золотом голубых портьерах, висящих на окнах и над кроватью. Сама кровать была громадной, с массивными, покрытыми замысловатой резьбой спинками. Как сообщил Вир, изготовили ее несколько веков назад, готовясь к визиту короля Джеймса Первого.