— У меня медаль не золотая, а серебряная, — говорил Гарри, пытаясь хоть как-то наладить общение, Онки была за это невыразимо ему благодарна, — я очень переживаю из-за этого, я не идеален…

— Не нужно пытаться быть идеальным, это невозможно, а казаться идеальным со стороны — бессмысленно, — сказала Онки, радуясь тому, что хоть словечко удалось выудить из оцепеневшего сознания, — нужно просто честно делать своё дело, прикладывая максимум усилий.

Она понимала, что придётся проводить юношу, так не пойдёт, приличные леди подобного себе не позволяют — сначала ухаживала весь вечер, а потом запросто откланялась, как будто ничего не было — в своём внимании к этому молодому человеку Онки уже перешла определённую черту, их за столиком видели люди, в том числе и его родители, которые уже уехали, так что оставить теперь парнишку и уйти — означало опозорить его… Онки чувствовала невероятную усталость, ей был симпатичен этот Гарри, его яблочные щёки, смущённая улыбка, но провожать… Ехать неизвестно куда, расшаркиваться с незнакомыми людьми, которые, не дай Всеблагая, начнут засыпать вопросами или приглашать на чай, а потом возвращаться назад… И завтра опять рано вставать, и столько работы, кажется, даже больше чем обычно, квартальная отчётность… Но Онки Сакайо по привычке пересилила себя, как всегда пересиливала в угоду различным непростым обстоятельствам, одной Всемудрой, наверное, известно, сколько раз ей уже приходилось это делать, когда, например, уже слипались веки, а нужно было просмотреть ещё десяток другой документов… Сейчас, очевидно, тоже возникла нужда в своеобразном «последнем рывке».

И неимоверно усталому телу Онки снова пришлось мобилизовать все резервы, чтобы подчиниться её могучей воле.

Возле подъезда она дружески пожала юноше руку.

— Прощайте, благодарю за приятный вечер.

Гарри как будто опечалился. Может, стоило его поцеловать? В затуманенном усталостью воображении Онки пронеслась, словно стайка разноцветных бабочек, чувственная сцена поцелуя… Вообще она бы не отказалась, конечно… Но в данную минуту… Это вышло бы чересчур поспешно, скомкано, пресно. Ей больше всё-таки хотелось спать.

— Прощайте, — сказала Онки и пошла к машине. — Уже двенадцатый час. Надо подумать и о шоферессе — она ведь тоже устала, такой длинный день…

2

На следующее утро Онки проснулась совсем свежей и даже пожалела, что вчера так сонно мямлила в обществе очаровательного серебряного медалиста Гарри, как будто по обязанности его проводила и даже не попыталась поцеловать — проверить, так сказать, прочность симпатии…

Но поезд уже ушёл, впрочем, и на погрустить по этому поводу времени оставалось совсем мало, разве только те несколько минут, что были отведены на завтрак, состоящий из сока и тоста, да на чистку зубов — Онки как всегда ждала работа. Очень много работы.

Как же она удивилась, когда несколько дней спустя он пришёл сам!

— Я по объявлению, — заговорил он, склонив голову в безуспешной попытке спрятать поспевший яблочный урожай, — если оно ещё актуально… Насчёт вакансии секретаря в вашей общественной приемной… я бы хотел работать у вас.

Онки совсем забыла, что не так давно действительно давала объявление. Ей в последнее время всё чаще требовалась помощь при работе с бумагами. Конечно, с большей охотой она взяла бы девчонку, но, по большому счету… чем мальчик хуже, если он ответственный и аккуратный…

— Поступил куда-нибудь? — спросила Онки строго. — Обязательное требование к кандидату, чтобы он являлся студентом высшего учебного заведения. График работы не очень плотный, в основном вторая половина дня, на сессию буду отпускать совсем.

— Пока не знаю… Результаты вступительных испытаний объявят на следующей неделе… — ответил Гарри извиняющимся тоном и, глядя на него, любуясь его уложенной воском челкой, идеально отпаренным воротничком и нарядным галстуком, который он накануне почти час выбирал для собеседования с нею, Онки поняла, что на работу его она уже мысленно приняла, и не имеет никакого смысла больше оправдываться перед самой собою; она заранее предвидела развитие этого, в общем-то, банального, но трогательного житейского сюжета, она предвидела, но ничего почему-то не пыталась изменить.

3

Работал Гарри добросовестно, старался и учиться. Всегда, когда ему что-либо удавалось, он находил способ как будто бы невзначай сообщить об этом Онки — забывал среди рабочих бумаг зачётку с одними «отл» или наградной диплом со студенческих соревнований — как стремился он ей понравиться! — и она догадывалась об этом. И догадка была сколь приятна, столь и мучительна — она сознавала, что не сможет дать ему того, что он ищет в ней — но так ей становилось порой жаль его особенной, нежной жалостью, которую часто принимают за ответную любовь, такой трепет вызывал весь его юный невинный облик — большие глаза, тонкая светлая кожа, хрупкие пальчики — как он замирал, когда она проходила мимо его стола! — пылкое чувство юноши нашло, в конце концов, отклик в душе Онки — она сделала ему предложение. Но семейная жизнь сразу как-то не заладилась; в день регистрации брака Онки позвонили — безотлагательные дела непременно требовали её присутствия, и она, обстоятельно и мягко объяснив молодому мужу необходимость покинуть его, уехала прямо с торжественной церемонии, едва успев поставить свои подписи, где следовало.

Гарри, конечно, ни в чём её не упрекнул; лишь по грустному блеску в его светлых доверчивых глазах заметно было, как в действительности он опечален и оскорблён — как может она вместо того, чтобы пригубить долгожданный сладостный кубок супружества, куда-то лететь, мчаться, решать проблемы совершенно чужих людей, которые, вероятно, даже не узнают в итоге, кому обязаны своим спасением?..

— Успеется, — сказала Онки, ободряюще чмокнула его в щёку и тут же села в подкативший служебный автомобиль, — дозаключим наш брак в другой раз, номер в отеле забронирован на целую неделю.

И первую ночь после свадьбы Гарри провёл, сиротливо свернувшись калачиком в уголке грандиозной кровати для новобрачных; Онки приехала уже почти к утру, не раздеваясь, заснула непробудным сном очень усталого человека на другом краю этой же кровати, оказавшейся настолько огромной, что на ней, не тревожа друг друга могли так скромненько притулиться ещё двое или трое.

Мужем и женою окончательно стали они только после позднего завтрака, поданного в номер — проснувшись, Гарри уже не обижался, он простил Онки, а она, подкрепившись яичницей с гренками и выпив стакан ледяного сока, почувствовала себя вполне бодрой для того, чтобы наконец-то пожить, а не поработать…

Онкино личное долго лежало, погребенное под спудом повседневных забот; теперь оно, немного приободрившись и отряхнувшись от пыли, преподнесло ей сразу много сюрпризов, как приятных и предсказуемых — ох уж эта понятная всем физическая радость от долгих объятий, ласковых прикосновений! — так и совсем неожиданных, почти страшных… Онки Сакайо не привыкла подолгу размышлять о чувствах; она считала себя сухим, прагматичным человеком, она не занималась самокопанием и тщательным анализом собственных переживаний — считала это напрасной тратой времени. Но теперь, когда обстоятельства вдруг выбросили её на такую жизненную мель, что задумываться о чувствах стало насущной необходимостью, Онки обнаружила, что почти ничего о себе в этом смысле не знает и, похоже, прежде она сознательно избегала отношений просто из страха снова оказаться в состоянии неуверенности, неопределенности, волнения. Онки не подозревала за собой душевной ранимости, хрупкости, и была неприятно поражена. Прошлое, которое она несколько лет назад просто небрежно запрятала в дальний угол души, как запихивают на антресоль сломавшуюся внезапно вещь, которую почему-то жалко выбросить — это прошлое вдруг самым возмутительным образом объявилось, совершенно не пощадив выстроенных вокруг многолетних нагромождений разных разностей… Целуя Гарри, у которого она, вне всякого сомнения, была первой, Онки до обидного некстати вспомнила Саймона, на один миг всего, но от этой мимолетной мысли, очень короткой, абстрактной, но почему-то оказавшейся способной покачнуть весь её новый благополучный мир, ей стало нестерпимо гадко.

— Что с тобой? — тихо спросил нежный чувствительный муж, прикоснувшись к её щеке прохладными пальчиками.

— Ничего. Прости. — Онки отвернулась, чтобы скрыть смятение, — забыла про мобильный, одну секунду. Замучают ведь звонками.

Она встала и, придерживая на груди одеяло, прошла к столу и выключила телефон.

Постояв несколько мгновений у окна, Онки окончательно пришла в себя. Мир, который только что неощутимо ни для кого, кроме неё, вздрогнул, зашатался, задребезжал, подобно серванту с хрусталем при незначительном землетрясении, снова был незыблем и привычен. Машины неслись по проспекту. По тротуару спешили люди. На дне стакана замер мутной желтоватой лужицей недопитый апельсиновый сок. Онки машинально опрокинула стакан в рот, последняя маленькая кислая капля коснулась языка… Удостоверившись, что экран телефона, до сей поры неразрывно связывавшего её со всеми страждущими, жаждущими и просто недовольными, погас, Онки вернулась в постель.

— К чертям работу…

Сознание, что сейчас не только можно, но даже нужно расслабиться и не думать ни о ком, кроме самой себя и того, кто рядом, поначалу вселяло в Онки невнятное ощущение неполноты, недостатка чего-то. И если бы не молодой муж, который всеми силами помогал ей освоиться в этом новом состоянии отдохновения, то она не выдержала бы, наверное, и сбежала на службу. Хитрый Гарри запасся фильмами, музыкой и даже комиксами, чтобы отвлечь любимую, заполнив её ненасытный мозг информацией; он слишком долго мечтал об этих минутах наедине, и теперь не мог позволить себе потерять ни одной… Онки привыкала постепенно, она неумело пыталась заставить себя переключиться на новый семейный домашний обобщенный с другим человеком ритм жизни.