Я помню это состояние. Когда от волнения забито дыхание, когда жизнь кажется маленькой песчинкой, когда все вокруг увеличивается в размерах и пытается тебя раздавить.

Сейчас я также боюсь за Руслана. Чтоб его.

– Агата! – охранник подается ближе, обнимает меня за плечи, а я от подкатившей истерики не отказываю ему в близости. – Да перестань ты реветь! Нашла из-за кого. Ну же… – Егор мягко гладит мои волосы и прижимает к себе. Его плечо надежное и теплое, но мне все равно страшно. Я боюсь за жизнь Коршунова, который уже третий день в искусственном сне, потому что сильно ударился головой и виском. У него был приличный отек на правой щеке, врачи боялись кровоизлияния, перестраховались.

Я настолько сильно волнуюсь, что не сразу слышу его голос.

Егор отстраняется слишком резко, отступает и молча показывает на кровать.

Проследив за его взглядом, отрываюсь от сильных плеч, ноги сами летят к постели Руслана.

– Ты очнулся, – приседаю рядом, сжимаю прохладную руку, беру другую, чтобы Рус не снял повязку. – Не вставай. Не трогай глаза. Сейчас врача позовем.

– Что за?! Почему я нихрена не вижу? Агата, – он вдруг раскрывает руки и тянет меня к себе. Обнимает, снова отстраняется, тараторит хрипло: – Я что с кровати упал? Ничего не помню.

– Как это не помнишь? – отодвигаюсь, оборачиваюсь и испуганно смотрю на охранника. Тот полосует лицо Руслана озлобленным взглядом, а потом молча выходит из палаты.

Через минуту помещение наполняют врачи, я отстраняюсь, буквально вырываю себя из рук Коршунова и выбираюсь по стеночке в коридор.

Что именно Руслан не помнит?

От усталости я прислоняю спину к стене и, чувствуя лопатками невыносимый холод, смыкаю веки. Не спала почти трое суток. В глаза будто песка насыпали, в ногах слабость, а под ребрами не прекращающийся ураган. Сердце в груди сходит с ума. Я не представляла, что буду делать, если с Русланом что-то случится. Это выбивает почву из-под ног. Зря я так волнуюсь. Он бы обо мне и не вспомнил.

– Агата Евгеньевна, вы в порядке? – будто из-под стекла звучит рядом низкий мужской голос.

Приоткрываю тяжелые веки и фокусируюсь на чужом лице. Будто выплывая из тумана, меня изучают синие, глубокие глаза. Черные волосы плавно спадают на тяжелые скулы, а на губах мужчины играет легкая улыбка.

Врач пожимает мою руку и поворачивает силой к палате. Он поджарый и рослый, не выше Руслана, но впечатляет размерами. Я не сразу смогла среагировать и замереть на пороге. Не хочу я к Коршуну в лапы опять. Он меня вымотал.

– Амнезия частичная, – говорит врач на ухо – можно сказать интимно слишком, – но вас Руслан прекрасно помнит. И я его очень понимаю. Такое сокровище забыть – преступление, – окидывает меня плотоядным взглядом и прячет в прищуре голубые, будто озера, радужки.

– А что именно он обо мне помнит? – пересохшие губы еле шевелятся. Я все-таки смогла выпутаться из цепких рук и отойти в сторону. Оглянувшись на зев прохода в палату, едва сдерживаю дрожь. Руслан жив, с ним все в порядке. Слава Богу. Остальное – мелочи.

– В интимные подробности не вникал, – проследив за моим взглядом, добавляет врач. Улыбка на его светлом лице расширяется, сияет белизной, становится по-настоящему опасной. Он снова вцепился, как клещ, в мое плечо и повернул к палате. – Хотя очень хотелось, – еще шире улыбнувшись, облизывает крупные губы. Мужчина глубоко вдыхает, прикрывает пышные ресницы, отпускает мое плечо и отступает, будто боится, что я его обожгу своей кожей или дыханием. Отравлю его необратимо.

Подобравшись, он дергает ворот белоснежного халата и безэмоционально отчитывается:

– Повязку снимем завтра, отек сильный, и есть небольшое кровоизлияние. Сетчатка на первый взгляд в порядке, но нужно обследовать. Руслан может какое-то время не видеть.

– Но это обратимо?

– Пока не знаю. Давление глазного дна высокое – это опасно, потому и держали его в сне несколько дней. Да, лучше сейчас не тревожить и не напрягать, максимум поцелуйчики, никаких потрясений-напряжений, разве что очень нежно и аккуратно, – он лукаво улыбается, поправляет длинную темную челку и подталкивает меня ближе к палате, словно нарочно. Я замечаю на бейджике имя – Аверин Давид. – Идите к нему, Агата, поддержка любимой очень важна, – врач настойчиво заводит меня внутрь, а я не могу воспротивиться. – Не буду вам мешать, – и исчезает за дверями.

Тихий щелчок будто бросает меня со скалы в пропасть. Я обнимаю себя руками и мелко подрагиваю.

Застыв на месте, неотрывно смотрю на затихшего Руслана и не знаю, что сказать. Что теперь делать? Играть хорошую невесту или укротительницу?

Он начинает первым:

– Агата? Это ты? – протягивает руку, ищет что-то в воздухе, растопырив пальцы.   – Агата, пожалуйста… иди сюда.

После его выходок совсем не хочется подходить.

Но эти тихие, нежные слова меня ломают, как сухую ветку. Задержав дыхание, я присаживаюсь на край постели и даю Руслану руку. Ладони вспотели от переживаний, кожа горит, будто вот-вот расплавится. Он слепо ее ощупывает, переплетает пальцы, отпускает, а потом неожиданно подносит к губам и, скользнув теплым поцелуем по тыльной стороне ладони, глубоко вдыхает. Ноздри расширяются, скулы вытягиваются. Коршун склоняет голову набок, будто видит мое лицо сквозь плотную повязку, проводит колкой щекой по моей раскрытой руке. Так осторожно, что меня бросает в мурашки и желание сбежать просыпается с удвоенной силой.

Что он делает?

– Спасибо, что не оставила меня, А-га-та. Не могу ничего вспомнить, только ты и осталась в памяти. Почему?

– Вспомнишь, – увиливаю от вопроса. Не говорить же, что я в последние часы перед аварией была его доминантой?

Меня пробивает жутким воспоминанием, отчего плечи свело судорогой, а огненная стрела ужаса пронзает позвоночник и застывает острой болью в пояснице.

Подрываюсь, как ужаленная, и отлетаю к стене. Три дня прошло! Мамочки! Я не выпила таблетки. Переодевалась, душ принимала, но ни разу, твою ж мать, не вспомнила о противозачаточных.

– Коршун, скотина, я тебя на тряпочки порву, – и все-таки сбегаю из палаты, едва не плача. Только детей мне сейчас не хватало.


Глава 17. Коршун

Следующие часы мне приходится  создавать свою жизнь заново. Буквально складывать по кусочкам. Вспоминать всё, за что я могу зацепиться. Что может быть важным настолько, чтобы не отчаяться.

У меня есть имя.

Агата.

И мрак.

Несмотря на гудящую головную боль и вечную темноту, я чувствую себя хорошо. Даже кажется, что лучше, чем раньше. Хотя, как было раньше, не представляю.

Когда Агата выбегает из палаты, обзывая меня на чём свет стоит, я совершенно не представляю, что ей сделал.

Хочется понимать, что жизнь не прошла зря, что где-то за спиной есть что-то ценное и важное, а по логике получается, что я – пустое место. Человек, лежащий на кровати, у которого нет ничего, кроме имени и загадочной девушки, что просидела три дня около моей постели.

И мучает несколько часов, пока врачи колдуют над моей головой и повязкой на глазах, чем же я разозлил эту прекрасную женщину? И кто такой Коршун?

Следующие минуты, когда девушка с мягким голосом и приятным запахом тела, возвращается, кажутся мне приятной сказкой. Она стоит рядом. Не двигается, будто боится спугнуть мотылька, но и не уходит, хотя я чувствую от нее исходящие волны густых и разнообразных эмоций. Такое необычное ощущение, будто я влюблен, и мы связаны с ней крепкой нитью. Чудеса.

Врач с грубоватым голосом обещает, что зрение и память вернутся, только не сразу. Убеждает, что мне крупно повезло, миллиметром ниже ударься, отвезли бы меня уже в морг. Он назначает мне капли, лекарства, озвучивает еще какие-то показания, которые я не особо запоминаю.

Потому что слышу лишь голос девушки, беспокойный и хрипловатый. Она все переспрашивает и уточняет. Чувствую ее запах на расстоянии. Не могу укрыться от него. Легкий аромат знакомых духов насколько въедливый и приятный, что я втягиваю и втягиваю носом воздух и наслаждаюсь покалыванием по всему телу.

– Нам нужно ехать, – говорит с тревогой Агата и, присев на край кровати, легко пожимает мою руку. То ли разрешения спрашивает, то ли просит молчать и не вмешиваться. – Мы готовы оплатить выездного врача и медсестру. – Рукопожатие мягкое, нежное, будто она моя женщина уже давно. Но я ничего, кроче единственной ночи с ней, не помню, хотя и не против такого положения.

– Ваш жених еще слаб, – перечит врач. – Могу отпустить под вашу ответственность и согласие пациента. Руслан?

Повернув голову в сторону говорившего, я неосознанно тянусь к повязке на глазах, прислушиваюсь к себе. Кроме неудобства со зрением меня ничего не беспокоит. Готов на подвиги, разве что бегать не смогу – куда-нибудь обязательно врежусь.

– Как скажет Агата. Я ей полностью доверяю свою жизнь.

Кто-то фыркает в стороне, и я, дернувшись, тяну руку девушки к губам. Легко целую нежную кожу и шепчу:

– Ты лучше знаешь, как поступить. Я сейчас все равно ничего не решу. Куда мы спешим, напомнишь?

– Домой, – как-то сдавленно отвечает она и, отцепив мои пальцы, убирает руку и встает.

Отходит от кровати, четкий стук каблуков отбивает один, два, три.

– Тогда сделаем так, – говорит врач. – До завтрашнего утра наблюдаем за динамикой больного, а утром выпишу вас под расписку. Покормите жениха, ужин уже доставили. Руслан трое суток под капельницами лежал, стоит подкрепиться. И можно принять душ. Только в теплой воде, следите за этим, Агата. И страхуйте, конечно, чтобы не упал, – в последних словах слышится улыбка.

– А медсестры не помогут? – испуганно лепечет девушка. Каблучки вновь стучат, будто она переступает с ноги на ногу.

– Да что вы с женихом сами не справитесь? – мужчина шмыгает носом. – Доброй ночи. Все на выход. Охрана может посидеть снаружи палаты – там есть диван. Не нужно тут толпиться и нервировать пациента.