Видеть перекошенную рожу того, кто был всегда на кону и ни в чем не нуждался, оказывается до жути смешно. И приятно. Я едва не засмеялась в голос. Губы дрогнули, на глаза набежала влага. Смешно мне будет потом, когда он дотянется до моей шеи и сломает ее. Или сделает что-то похуже. От одной мысли, на что он может решиться, у меня перед глазами плывет черный туман.

– На «вы» и шепотом со мной? – хмыкает, криво изгибая рот. – Правильно, детка, унижайся, будешь еще носки мои стирать и языком туфли вылизывать. Я тебе не куколка, чтобы косички заплетать и одежку шить. Со мной играть не получится. Чего тебе надо, а, сучка? Как ты оказалась дочерью моего отца, а я проходимцем за один день? Это шутка такая?! Я нихрена не понимаю!

– О чем вы говорите? – чтобы не обжигаться его полыхающим ненавистью взглядом, смотрю в окно. Сегодня жарит не по-детски. Хочется к бабушке в деревню, на озеро, а я застряла здесь, в офисе. С мажором, у которого нет ничего святого.

Осматриваю мужчину украдкой, слегка повернув голову. Рубашка порвана, в грязных кляксах, пятнах краски. В разрезе, что не застегивался из-за оторванных пуговиц, выглядывает крупная грудь. Она поднимается и опускается от возбужденного дыхания.

– О том, что я поехал к дорогому папочке, а он меня… – Руслан показывает в воздухе кавычки, – якобы не узнал и вышвырнул прочь. Я – Коршунов, а не ты! Я, твою мать!

Он встает, я тоже. Стул падает назад. Подношу указательный палец к кнопке, напоминая об охране. Мужчина, сверкнув глазами, останавливается в шаге от стола, поджимает разбитые губы, что месяц назад искусно целовали меня и затянули в ловушку, и все-таки отступает. Руслан шумно садится, а я стараюсь не сорваться и не спрятаться под стол от страха. Как же сложно, никогда не думала, что в такое дерьмо вляпаюсь.

– Ладно, – поднимает мужчина примирительно руки, – я спокоен. Я очень спокоен. Жрать просто хочу.

– Ничем не могу помочь, – говорю в сторону. Не хочу на него смотреть. Уже не сажусь, потому что тянуться за упавшим стулом – давать ему повод наброситься.

– Можешь. – и взгляд хищника пробирает меня до костей ледяным холодом.

– И как же? – все-таки ловлю его взгляд, приподнимаю бровь и складываю руки на груди, чтобы этот мужлан не пялился. Надоел – раздевать глазами!

– Возьми меня на работу, – он немного наклоняет голову и скупо улыбается. И я улыбаюсь. Украдкой. Потому что все идет по плану.

Едко зыркнув и прищурившись, он ждет ответа и сжимает кулаки. Задумал что-то.

– Разве что уборщиком, – сдавленно и не натурально хохочу, а во рту собирается горечь и слюна. Приходится протолкнуть гадость в себя и еще сильнее сжаться.

– Согласен, – он подрывается и протягивает мне руку для пожатия, будто закрепляет договор. Увидев, что ладонь и пальцы в крови и грязи, прячет руку за спину. – Только мне бы небольшой аванс.

Его живот отзывается урчанием, а мужчина немного отступает. Стесняется? Коршун? Это что-то новенькое.

– И можно я буду ночевать в офисе? – еще глуше, подавленней. – Буду вести себя хорошо, слово даю.

– После того, как вы преследовали меня, забрались в мой дом, а здесь устроили скандал, я вас не на работу, а в тюрьму должна отправить. – Шаг в сторону под пристальным взглядом, будто под прицелом.

– Не надо, я как раз оттуда, – смотрит  исподлобья и снижает обороты голоса, отчего по коже скачут новые мурашки: – Мышь… простите. Агата Евгеньевна, вы не пожалеете. Я буду примерным работником.

Вранье! Тянусь снова к кнопке вызова, я должна его вывести на правильное решение, а мужчина с хрипом повторяет:

– Слово даю. Пожалуйста. Вы… же не можете оставить нуждающегося в беде.

Как-то слишком просто все получается. Меня это пугает.

– Погодите, – убираю руку от коммутатора. Уже на «вы» перешел – прогресс. – Кто-то только что угрожал своими грязными туфлями. Обзывал… всячески некрасиво, обещал наказать. Что там еще было?

Ох, недобрый свет появляется в его глазах. Мысли в той темноволосой головушке явно кипят, а вслух мужчина произносит:

– Это я от голода. Три дня не жрал нормально. Извини-и-ите, – последнее звучит жалко и не по-настоящему, я даже стискиваю зубами, так противно от фальши.

Бабуля учила меня идти навстречу тем, кто просит прощения, но сегодня меня терзают сомнения. Наплачусь я с этим обормотом, ой, наплачусь, но ничего не остается – должна идти дальше. Иначе нельзя.

Я прикрываю ладошкой нос, потому что концентрация ужасного запаха от мужчины невыносима, а вранье настолько пролезло под кожу, что все тело зудит. Хочется раздереть себя до крови, только бы убрать это ощущение грязи.

– Сходите в душ на второй этаж. Егор выдаст рабочую одежду и аванс, а потом подпишем договор. Если он вас не устроит, распрощаемся. Считайте, что это жест доброй воли. Благотворительность. – Все-таки приподнимаю упавший стул, но Руса не теряю из видимости, готова в любой момент вызвать охрану. Но мужчина просто сидит и наблюдает своими глазами, будто кислотой меня поливает. Сажусь и отворачиваюсь к экрану компьютера, будто потеряла к мужчине интерес, хотя внутри все колотится и трясется от нервов.

– Не задерживаю. – Не глядя на него. Обойдется.

Глава 5. Коршун

Я знаю офис слишком хорошо. К умалишенным никогда себя не причислял, склерозом не страдал, а вот мои подчиненные, похоже, все в сговоре с этой сукой. Или в таком глубоком забвении, что в упор не узнают своего шефа.

Все до одного отворачиваются брезгливо и смотрят на меня, как на отброс общества.

Ну я вам покажу, где выход. Всех уволю к чертям! Только разберусь с этой чехардой, только верну свою жизнь. Мою! Жизнь!

Дорогу в душ показывать не нужно, но Егор лично сопровождает и даже в двух словах проводит экскурсию по этажу: тут столовая, тут бухгалтер, тут переговорная – ремонт идет. А то я не знаю!

Я рассматриваю профиль охранника и пытаюсь понять, насколько глубоко оказалось его вранье или мое безумие. Родинка на щеке так и осталась, хотя я настаивал убрать ее, чтобы эта милая точка не привлекала внимание моих женщин. На крыле крупного носа с левой стороны крошечная пигментация, а еще шрам на квадратной скуле. Я Егору этот шрам и оставил, когда был пьян. Значит, сейчас не схожу с ума – это мой охранник. Он больше года со мной работает. Генри зарубеж укатил и предложил мне хорошего парня в личную охрану.

– Ты правда думаешь, что вам такое сойдет с рук?  – спрашиваю, когда охранник приоткрывает дверь в уборную.

Амбал разворачивает плечи, всматривается в мое лицо и, не выразив ни эмоции, молча уходит. Мы с ним никогда особо не сближались. Работу он выполнял на отлично, но на лице всегда была мина безразличия.

– Я к тебе обращаюсь! – бросаю ему в спину, но бесполезно, как метать камушки в гору – только по лбу получишь. – Твари… – говорю чуть тише и прикрываю плотно дверь. Одежду выбрасываю в мусорку, залезаю в душ и открываю кран.

За последний месяц скитаний я понял, что лучше затаиться и выяснить, что произошло, и кто за этим стоит. Был уверен, что отец, но с ним встретиться получилось лишь раз, говорить он со мной не захотел, после чего я пятнадцать суток протирал грязные кушетки в обезьяннике. Якобы за хулиганство и нападение. Хотели грабеж приписать, но папочка «сжалился».

Меня пытались забросить на трудовую, но я устроил бучу, получил дубинкой по печени и еще плюс пятнадцать суток. За дебош. Но убирать помойки я все равно отказался. Только делал вид. В итоге отгреб от таких же, как я, наказанных, по печени. Твари безмозглые!

Пошли все нахрен, не склоню голову перед нищими. Низкая прослойка – это бесполезный планктон, который только и делает, что жрет, жрет, жрет. И подчиняется. Кланяется перед высокопоставленными людьми, на коленки встает перед теми, кто может дать работу, вылизывает туфли, образно говоря, притворяется хорошеньким, чтобы урвать лишний рубль у богачей типа моего отца. И меня, конечно. Только я выпал из золотой ячейки. Ненадолго.

Я вернусь в строй. Не знаю, как, но вернусь.

Теплая вода. Какой кааайф. Я мылся нормально последний раз перед сексом с мышью. Елки, а я ведь даже не знал тогда ее имени. Как там Егор шефиню называл? Агата… Евгеньевна? А-га-та. И на кабинете табличка была «Коршунова А.Е.» Во бред!

Когда я озвучил в ментовке свое имя, с меня долго ржали, а потом принесли распечатку, и я понял, что кто-то влез не только в мою жизнь, но и в личные данные, перекроил мою судьбу. Это мог сделать только человек с большими связями. Значит, папа. Но за что? Разве я чем-то его огорчил? Не женился до тридцати, как он хотел, не завел себе постоянную женщину, не принес в пеленках внуков? Но это ведь не повод выбрасывать сына на улицу! Единственного сына!

Хохма в том, что я теперь, оказывается, Пух Руслан Евгениевич. Пух? Серьезно? Шутники. Пальцы выверну тому, кто такую фамилию придумал.

Медленно растирая тело мылом, долго стою под струями и думаю, как себя правильно вести, чтобы загнать мышь в ловушку. Чтобы папу заставить одуматься.

После всего, что случилось, хочется только нагнуть эту суку, что согласилась сесть на мое место, и трахнуть. Даже если будет брыкаться, все равно потечет. Ну не убивать же? Я понимал, что давить и принуждать не смогу, да и не позволят – мигом выбросят на улицу. Потому, наверное, стоит вести себя прилично. Если бы это было просто. У меня внутри бурлило все от ярости, зубы крошились от одной мысли, что невзрачная девчонка теперь пользуется всеми моими благами.

Когда я выкупался, вещи уже лежали на полке возле чистого полотенца. Даже белье принесли, снова семейки. Кто их сейчас носит? Зато чистые.

Благодарить этих тварей за подачку не стану, потому молча одеваюсь, прочесываю пальцами волосы, прополоскиваю рот. Зубной щетки катастрофически не хватает. Скрипя зубами, оцениваю робу уборщика в отражении. Сжимаю край рукомойника и, наклонившись, обещаю: