– Агата, ты ведь врешь сейчас… – говорит он с надеждой, пугливо улыбается, – я вижу по глазам. Ты ведь врешь, – шепчет. Его ломает, мнет изнутри, разбирает на щепки. Этого и добивался его отец.

Зачем так мучить своего ребенка? Зачем я, дура, согласилась?!

Мне приходится сорваться, потому что потерянный вид Руслана обжигает лавой и вздергивает меня в петле несправедливой жизни. Губы еле шевелятся, чтобы сказать последнее, добивающее:

– После всего, что ты мне сделал, я тебя любить должна? Не много ли ты хочешь, Коршун?

– Не должна, – кривит губы, трет щетину. Не брился сегодня, готовился к этому разговору. Под глазами мешки, не спал, волновался.

Последние две недели он целовал меня очень нежно, ухаживал, был внимательным и общительным, на секс не намекал, будто запечатал его для себя, запретил даже думать. Да, он себя наказывал так, знаю, а сейчас я его закапываю заживо, чтобы освободить нас обоих. Он вернется к прежней богатой жизни, а я… Уже не так важно, что будет со мной – вернусь к Славке, будем адаптироваться и ждать пополнения.

Ухожу в комнату, оставляя Руслана одного. Иду к шкафу, где сложен чемодан, подготовлены документы. Подхватываю телефон, нажимаю на нужную кнопку и быстро переодеваюсь в легкий сарафан.

В ванной что-то падает, но меня это больше не касается. Я сдерживаюсь, чтобы не плакать, пытаюсь не слушать звуки, отключаюсь.

Егор забирает меня быстро, уводит по дорожке, и машина почти сразу срывается с места.

Я в последний миг оборачиваюсь, чтобы посмотреть на дом, и вижу на пороге взъерошенного Руслана. Ненавидящий меня взгляд пронзает воздух, ложится ярмом на шею и передавливает позвонки.

Я закрываю глаза и успокаиваю себя.

Все прошло довольно гладко. Мне не пришлось быть текучей телочкой, как хотел его папа. Руслан оказался хорошим мужчиной с раненым сердцем, брошенным и обманутым, обиженным на жизнь, а теперь…

Я осознаю, что наделали мы с его отцом. Доказали Русу, что все вокруг предатели, что все, кого он любит, всё равно его бросают.

Я падаю набок, на сидение, накрываю голову руками и реву в голос, потому что это жестоко. Жестоко так мучить людей из-за чьих-то прихотей.

Глава 55. Коршун

Время остановилось.

Я как-то живу дальше, бухаю по-черному и ничего не жду от Завтра. У меня нет Сегодня, нет Вчера. Ничего не хочется, только утопить свою боль в стакане виски, разбить кулаки в кровь, выйти во двор и рубить дрова, пока мышцы не начнут лопаться.

Никому я не нужен. Ни-ко-му. И я сам виноват в этом.

Агата была призом, настоящим алмазом среди ширпотреба, а я разглядел это слишком поздно. Сначала бил ее всячески, жестоко ломал, унижал и угнетал, а потом ждал взаимности? Глупец. Правильно она сделала, что послала меня. Все правильно.

Егор увез ее и больше не вернулся – тоже бросил, падла.

И через какое-то время, день прошел или два, не знаю, я был в жутком угаре и тьме, приезжает отец со свитой и женой под ручку.

– И какого хрена вам нужно? – говорю им с порога, ухожу прочь, не стесняясь своего ободранного и потного вида. Наливаю себе полный стакан какой-то бодяги, потому что виски и коньяк закончился еще вчера, а новое купить мне не за что – я же нищий бомж. Смотрю, как волнуется жидкость на поверхности и напоминает цвет глаз той, что вырвала из груди сердце.

Не любит. Не любит. Вранье все. Всего лишь игра.

И я ее не люблю. Не люблю. Я все придумал. Придумал!

– Чтоб тебя, – швыряю стакан куда-то в проход, под лестницу, там уже горка стекла накопилась. Выпиваю мерзкого пойла из горла.

– Здравствуй, Руслан.

– Как официяльно, – кривляясь, покачиваю перед ним бутылкой. – Хочешь? Не? Как хошь… – падаю на диван и еще заливаю в себя горячительного. – Что надо, – неприятно морщусь, – господин-барон Коршунов?

– Возвращайся домой, – хмуро говорит отец. Осматривает погром, что я тут устроил, прикрывает нос локтем. Чистюля несчастный.

– Правда? Изволите? А я думал, что у меня дома нет. Я же Пух. Пустое место.

Отец смахивает пылинку с лацкана пиджака. Костюм сидит на нем идеально, с иголочки, брюки и рубашка выглажены, туфли блестят, будто натертые воском.

– Не выделывайся. Садись в машину, поехали домой.

– Минуточку, только бухлишко допью, – поднимаю бутылку и, скалясь, признаюсь: – А я переспал с твоей женой. От так от.

Папа бросает взгляд в Ларису. Та мотает зализанной головой, опускает тонкие губы, глаза бегают туда-сюда, какая театральщина, и испуганно прикрывает руками грудь.

– Та не с этой! Фе… Эта и без меня ноги раздвигала прекрасно, – запиваю сказанную горечь, но спиртное встает поперек горла ядерно-горящей рекой. И Агата спала со мной из-за денег. Все сучьи бумажки, чтобы они пылали ясным пламенем. – Помнишь, как ты меня наказал, папуля, когда я к матери поехал? Вот, а я отомстил – нагнул твою шалаву-Аллочку. Подавись своей местью, я тоже умею наказывать.

– Сучонок, – шипит он. Я знаю, что бывшая отсудила у папы пару миллионов кровных, якобы за его измену, хотя сама гуляла по-черному.

– Твоя школа.

– Да что ты знаешь о мести, облезлый котенок? – говорит он мне и пренебрежительно машет жене. – Уйди в машину. Нам поговорить нужно. Наедине.

– Но, – лепечет Лариса, а когда сталкивается со взглядом отца все-таки уходит, виляя задом. Я порочно присвистываю.

– Надо бы и Ларочку попробовать… Тебе же плевать под кого меня класть, а я же так падок на твоих женщин. Агату тоже в свой арсенал теперь запишешь?

От упоминания ее имени все тело пробивает крупной дрожью. Ненавижу.

– Закрой рот, – папа стоит напротив и жмет кулаки, а меня смешит его вид. Постарел, осунулся, лицо серое. Да кому он нужен, старый пердун? Только Ларочка и способна его удовлетворить ради пару сотен тысяч.

– Ты никого не любил, – вдруг понимаю я. – Так ведь? Гнался за деньгами, нагибал-трахал тех, кто тебе приглянулся, закапывал тех, кто мешал. Ты хотел от меня полного подчинения, как от остальных, но я с детства не слушался, противостоял. И чего ты добился своей властью? Наелся своего бабла? Не тошно?

– Ты купался в роскоши и бы не против такого расклада.

– Ты не знаешь меня. Ты меня не знаешь, ясно тебе?!

– Да мне плевать, какой ты…

Я обрываю его речь:

– Если я тебе не нужен был, почему ты забрал меня у матери? Почему не отдал ей?

– Потому что ты мой… – сбивается, – сын.

– Нет, – с грохотом ставлю на столик бутылку, встаю. – Ты хотел сказать «моя вещь». Собственность. Игрушка. Да только нелюбимые игрушки выбрасывают, а ты зачем-то сохранял. Лучше уж на улице остаться, голодным быть, чем вот так. Не знаю, за что ты меня ненавидишь, да и знать не хочу. Иди нахрен из моей жизни. Ничего твоего не хочу. Фирма моя по праву, я ее владелец, остальным подавись, папочка. Отдашь своим будущим детям, которые у тебя никогда не родятся, потому что эта сучка-Лариса сделает все для этого.

– Закрой рот! – громче, злее.

– Нет! – подхожу и тычу в него пальцем, но не прикасаюсь, потому что мне противно. С этим куском дерьма я жил под одной крышей, этому человеку доверял, хотел, чтобы он считал меня хорошим сыном. Когда-то… Когда-то очень давно. – Хватит. Я тебе никто, диктовать ты мне не будешь.

– Руслан, прекрати, ты ведь останешься ни с чем. Я же ради тебя старался. Зато ты взбодрился, посмотри, – он веселеет, в уголках глаз вспыхивают морщины, – в глазах жажда жить появилась.

Я сдавливаю кулаки и еще подступаю. Папа пятится, озирается на дверь, но личный охранник остался снаружи – они не думали, что я угроза для Коршуна. Зря-я-я...

– Мне от тебя ничего не нужно, – выплевываю ему слова в морду. – Разве что… правду скажи. Ты любил маму? Юлю, свою первую жену. Ты любил ее?

Он смотрит на меня с какой-то странной тоской, глаза налиты жидким серебром, губы поджаты, но в голосе нет фальши:

– Нет. Я любил одну женщину в жизни, но она выбрала другого.

– Так за что ты наказывал меня и мать? Она тебе изменяла? Что пошло не так, почему вы развелись?

– Я ее терпеть не мог, – признается, прячет руки в карманах, опускает глаза. Впервые за столько лет, вижу его замешательство и неуверенность. – Но это было очень давно, не вороши. Ты все равно ее никогда не найдешь.

– Конечно, – смеюсь ему в лицо, хватаю за грудки и толкаю в стену. – Потому что ее больше нет! Ты, мразь, не дал мне с ней попрощаться нормально. Ненавижу тебя. Ненавижу Агату, что согласилась на твою аферу. Всех вас ненавижу!

Он весело хмыкает, мол, я же говорил, что так будет.

– Убирайся! – отталкиваю его от себя, как что-то мерзкое и чужеродное.Отец почти падает. Забегает его охрана, меня оттягивают. Несколько долгих минут избивают, как мальца, а я не закрываюсь – пусть убьют меня уже, чтобы ничего не болело.

Папа их не останавливает, это его приказ, знаю. Иначе бы никто меня и пальцем не тронул, а здесь в мясо превращают. Хрустят кости, рвутся мышцы, ломаются зубы.

– Хватит, – слышу над головой голос отца, и меня отпускают. Боли не чувствую, потому что внутри все прогорело, изломалось, а снаружи осталась только оболочка без нервных окончаний. Я – пустышка.

Отце склоняется надо мной и приказывает:

– Проспись, залечи раны, хорошенько подумай и возвращайся домой. Повторять не буду.

– Пошел ты! – сплевываю кровь на пол и еле переворачиваюсь на живот, пытаюсь встать на локти. Мне хочется еще дотянуться до его рожи и влупить так, чтоб он не поднялся больше, но я падаю плашмя от тычка в спину и почти уплываю в кровавое море боли.

И когда свита вместе с отцом уезжает, а я через несколько часов могу подняться и умыть распухшую рожу, я все-таки возвращаюсь домой. К себе. Отец предусмотрительно оставил машину и охранника. Последний помогает мне забраться в салон и молча везет по указанному адресу.