Наталья Нестерова - Немного волшебства

Таня ничего не ответила. Просто подвинулась на постели, освобождая место рядом с собой. Васе показалось, что он не шагнул вперед, не лег на постель, а влетел, проскользнул по воздуху параллельно полу.

– Какая ты маленькая! – прошептал он, обнимая Татьяну и дурея от счастья.

– А ты ужасно длинный! – на последнем выдохе перед поцелуем едва слышно проговорила она.

Утром Вася проснулся в одиночестве, но не испугался и не расстроился. Тянуло вкусным кондитерским духом. Васе не пришлось вспоминать события несколькочасовой давности. Они легли в память прочно, счастливо и надежно. Так в детстве просыпаешься после Нового года: были праздник, елка, подарки, а впереди новая, с загадочными открытиями, жизнь.

– Проснулся, лежебока? – вошла Таня с кухонной лопаточкой в руках и в ореоле вкусного запаха. – Я оладушки пеку. Ты любишь оладушки?

– Обожаю! Но давай сначала… – Он призывно похлопал по кровати рядом с собой.

– Сексуальный маньяк! – весело и возмущенно покачала головой, взмахнула лопаточкой Таня.

– Правда? – обрадовался Вася. – Тебе понравилось?

– Иди завтракать!

Как у всякой верной жены, у Тани были свои страхи перед изменой мужу. Ей казалось, согреши она с другим мужчиной, самым отвратительным и постыдным будет отрезвление после страсти, утро после грехопадения, суровый взгляд на вчерашнюю похоть. Но теперь она не чувствовала никаких угрызений совести или раскаяния. Напротив, летала и пела. Поймала себя на том, что мурлычет в туалете (вот глупость-то!), напевает в душе и в голос поет на кухне, размешивая тесто. Не было грехопадения! Это началась новая жизнь!

Конечно, она спрашивала себя: «Я ли это? Разве я похожа на женщину, которая через три часа знакомства с мужчиной оказывается с ним в постели?» Но оправдания не запаздывали: Василий – второй мужчина в ее жизни, обидно, в конце концов, не узнать никого, кроме мужа, который к тому же тебя бросил, – это во-первых. Во-вторых, чем старше люди, тем короче у них период ухаживания, приглядывания, робости. Подростки трепещут месяцами, а взрослые наперед знают, чем дело кончается. Но если продолжить эту мысль…

Татьяна представила себе двух старичков: ковыляют с палочками навстречу друг другу, остановились, встретились взглядами, понятливо кивнули и двинули в сторону общей коечки – расхохоталась, пролила тесто мимо сковороды.

И в-третьих… Что бы придумать в-третьих для полноты аргументации? Например: как бы ни был Вася душевен, нежен и чуток, ему (мужчина остается мужчиной) в голову не придет сокрушаться, что всё случилось скоро, а не в отдаленном будущем. Если Вася не терзается, то почему я должна стесняться?

– С чем оладушки? – сел за стол, протиснув под него длиннющие ноги Вася.

Спросил так, будто каждое утро тут сиживает, и Тане это очень понравилась. Хотя она позвонила на работу и, впервые за десять лет, не хворая, не температуря, будучи на ногах и здоровой, сказала, что ее сегодня не будет, и даже распоряжений не сделала, все-таки ее мозг привычно решал жилищные проблемы. Квартиру Василия в бараке – Мише, отселяется с аспиранткой. А Вася ко мне прописывается.

– Таня?

– Да?

– Ты о чем сейчас думала?

– Не скажу! А о чем ты спрашивал? С чем оладушки? С вишневым вареньем. Его муж очень любит, я литрами заготавливаю.

Точно мрачная тень пронеслась, мазнула их по лицам, напомнила, что они не одни на белом свете.

– Если хочешь, поедем со мной в клинику, – сказал Вася.

– Хочу. – Таня поставила перед ним тарелку. – И еще хочу, чтобы ты навсегда остался со мной. Некрасиво, да? Нескромно даме после одной ночи такое говорить?

– Очень красиво. И очень радостно слышать… от тебя. Но, Таня, ты не знаешь, я… алкоголик.

– Знаю.

– Откуда? – поразился Вася, а потом горько усмехнулся: – Конечно, слухи.

– Не заблуждайся на свой счет. Слухи о тебе до меня не доносились. Но я ведь была у тебя дома. Василий! Я боюсь и не переношу пьяных, абсолютно, органически и навсегда. У меня отец пил. Понимаешь?

– Понимаю.

– Легкий хмель, рюмка-другая коньяка – это всё, что я могу перенести. Но когда человек меняет обличье, превращается в другого, пусть даже более веселого и остроумного, я не выношу. Он для меня – скот, оборотень и подлый обманщик. Вот такое наследство с детских лет и пожизненное. Я понимаю, что бросить пить очень трудно… у моего отца не получилось. Не виню его, хотя и не простила… до сих пор, через пятнадцать лет после его смерти.

Голубые глаза, которые свели Таню с ума, смотрели сейчас прямо и без нежного трепета, словно не на Таню, а на отрытый клад или реликвию, о которых не мечталось, да нечаянно повезло, а вместе с везением свалилась громадная ответственность.

– Я бросил пить, чтобы спасти человечество. Так думал. Оказалось – чтобы встретить тебя и самому спастись.

Повисло молчание, возвышенное и мелодраматичное, неуместное на кухне и в то же время пронзительное, какой бывает пауза в театре – гораздо драматичнее, чем страстные монологи.

– Вася! Чьи у тебя глаза? Мамы, отца?

– Ни в мать, ни в отца, семейная тайна. Но соседки шептались: был у нас в бараке хулиган отчаянный, верста коломенская и глаза что синие плошки. Плохо кончил, зарезали в подворотне. Но попрошу о моей покойной матушке домыслов не строить! И где твое хваленое варенье?

Вася умял все оладушки. У Тани было создалось впечатление, что последнее время всех мужиков держат в голодном краю и редко отпускают.

Они приехали в клинику к полудню. Поздно встали, да и после завтрака не сразу ушли из дома, в спальне задержались.

Семен не поднялся, когда Василий и Таня вошли в его кабинет, не дернулся, когда Василий представил:

– Татьяна Евгеньевна Кутузова, – секундная заминка, – жена Михаила Александровича. Доктор Шереметев Семен Алексеевич.

Таня не сказала «очень приятно», потому что и Шереметев промолчал. Сидел на диване, руки в карманах белого халата, ноги на журнальном столике – и не подумал опустить, разглядывал ее равнодушно, как букашку.

«Они переспали, – вяло подумал Семен. – Васька, ловкач, откеросинил бабу».

Этот вывод было легко сделать, наблюдая за любовниками, которые думали, что ведут себя сдержанно и обычно. Но Вася, помогая даме снять шубу, интимно погладил ее по плечам, она в ответ вскинула голову и ласково ему улыбнулась. Между ними отчетливо виделось поле взаимного притяжения, которое бывает, когда мужчине и женщине хочется быть слитыми, а не пребывать порознь. Нашли время, мысленно упрекнул Семен, впрочем, без особого осуждения. Ему было сейчас не до чужих шашней.

– Как наш пациент? – спросил Вася.

– Идите, – дернул головой Семен в сторону двери, ведущей в палату. – Полюбуйтесь. – Опустил ноги, поднялся, подошел к шкафчику и стал что-то из него доставать.

– О боже! – только и могла произнести Таня, войдя в палату.

– Дьявол! – выругался Вася.

На высокой больничной койке сидел юноша и ел из миски кашу. Острые коленки, темный пушок над верхней губой, длинные волосы, подростковые прыщи… Он был сокрушительно молод и в то же время старомоден, как на фото тридцатилетней давности. Откуда бралось это ощущение несовременности одетого в больничную рубаху парня, было непонятно, но оно присутствовало.

– Здрасьте! – сказал Миша застывшим у дверей женщине и мужчине.

Чего они все на него таращатся? Надоело, с самого утра, будто он какой особенный. Нормальный! Вон зеркало на стене висит. Рогов у него не выросло. Правда, не помнит, как в больницу попал. Хорошо, хоть кормят здесь от пуза.

Миша поскреб ложкой по дну миски, собирая остатки каши с тушенкой, и посмотрел в угол, где сидела Рая. На подоконник сложила руки, голову на них опустила, лица не видать, не пошевелилась, когда в палату вошли Таня и Василий.

– Рая, – позвал Кладов, – вам плохо? Дать лекарство?

«Какие у нас имеются антидепрессанты?» – спросил он себя.

– Можно еще добавки? – подал голос Миша.

– Ты уже три часа рот не закрываешь! – подняла голову и зло бросила ему Рая.

Выглядела девушка… Как говорится – краше в гроб кладут. «Получила любовь?» – невольно позлорадствовала мысленно Таня.

– А чё? Вам жалко? Зашибиться? – огрызнулся Миша.

Таня вздрогнула, по спине побежали мурашки. Вспомнила давно позабытое, как старым запахом повеяло. Когда они с Мишей познакомились, все варианты глагола «зашибиться» были в большой моде у молодежи. «Зашибались» по любому поводу и через слово. Зашибись красивая девушка, зашибись плохой фильм, зашибиться сколько звезд на небе, предки зашиблись, не дают денег… Постепенно это словечко ушло, уступив место другому, второму, третьему – молодым обязательно подавай сигнальный элемент речи, который бы свидетельствовал – я с вами, я из наших. У Таниной дочери год назад всё было «круто», а теперь на растяжку «ку-у-ул» – вроде тоже «круто», но по-английски.

– Не надо лекарства, – ответила Кладову Рая и поднялась. – Ничего не надо! Отпустите меня! Пожалуйста! Я больше не могу!

– Конечно, отпустим, – попытался успокоить ее Вася. – Никто насильно вас держать тут не будет. Вы устали, это понятно.

– Можно я сам возьму? – попросил Миша.

– Что? – не понял Василий.

– Добавку, – указал ложкой на батарею термосов у стены.

– Возьми, – разрешил Кладов.

Миша вскочил, босиком прошлепал мимо Тани, она невольно отпрянула.

– Я чё? Заразный? – обиделся Миша. – Зашибиться, честное слово!

Открыл крышку термоса и наложил себе полную миску каши. Вернулся обратно на кровать, принялся за десятую порцию.