– Побудьте здесь минутку, я скоро вернусь. – Василий вышел из палаты.

Рая твердила как заговоренная:

– Не могу, не могу, не могу… отпустите меня, отпустите меня…

Хотя Миша представлял собой жуткое зрелище, он все-таки не страдал, трескал за обе щеки. А с девушкой было плохо. Она задрожала мелко, челюсть клацала, глаза безумные. Таня подошла к Рае, обняла ее:

– Тихо, тихо, успокойся!

– Простите меня! Простите, простите. – Рая повторяла слова, точно не слышала с первого раза, что говорила. – Виновата, виновата, я во всем виновата…

– Ну, будет! Будет! – гладила ее по голове Таня, невольно поддавшись инерции повторения. – Возьми себя в руки! Слышишь? Возьми себя в руки!

«Интересно, – подумала Таня, – стала бы я утешать аспирантку, не будь ночи, проведенной с Василием? Мир перевернулся, а девушку очень жаль, страдает отчаянно».

– Если бы не я, не я, не я, Миша был бы дома, с вами, здоров, здоров, здоров, здоров…

– Ты подарила ему счастье и любовь, о которых он и не мечтал. («Это кто говорит? – поразилась себе Таня. – Я же видела, как он буквально светился от радости»).

– Но всё кончилось так быстро! Вы очень меня ненавидите?

Рая немного пришла в себя, перестала повторять слова, потому что очень странно было получать материнскую ласку и утешение, рыдать на груди у женщины, которая желала бы стереть тебя с лица земли. Но почему-то не стирает, не проклинает, не злорадствует, а достала носовой платочек и вытирает ей глаза.

Миша ел кашу и смотрел на теток, устроивших тут спектакль. Старая успокаивает молодую, которая, он сразу понял, со сдвигом по фазе. Утром проснулся, она уже тут была и причитает над ним. Хорошо, хоть еду принесла. Долго ему еще здесь торчать? Если захворал, то почему не лечат? Да и не болит у него ничего! Скорей бы домой! Сегодня у наших с канадцами решающий матч.

– Не говори глупостей! – Таня разжала объятия, высморкала Рае нос. – Я тебя давно (со вчерашней ночи) простила. Что же нам с ним делать? – повернулась она к Мише.

– Не знаю, – безвольно ответила Рая. – И, по правде, знать не хочу. Нет сил на него, вечножующего, смотреть.

– Это вы про меня, что ли? – отозвался Миша-юноша. – Да я вас в первый раз вижу! Где мои родители и одежда?

– В могиле давно твои родители, – устало ответила Рая.

– Что-о-о? – побледнел Миша и уронил миску.

– Успокойся… мальчик! – поспешно сказала Таня. – Я тебе всё объясню, вернее, доктор объяснит.

– Газеты ему покажите и журналы, – кинула на стопку прессы, лежащую на подоконнике, Рая, – пусть радио послушает. Василий Иванович знает, как с этим обращаться. А я пойду, ладно? Кончилось терпение, хочу к маме. Квартиру Мишиного брата Славы я потом уберу, обещаю.

Таня не спешила бы отпускать Раю, потому что страшно оставаться с Мишей наедине, а доктора запропастились куда-то. Но Рая выглядела изможденной, в любой момент с ней могла случиться новая истерика. И с другой стороны, если Рая много выдержала ради любовника-Миши, то и Таня обязана ради мужа, пусть и бывшего, пусть и помолодевшего, пусть и… Откуда он все-таки взялся?

– Иди, Рая, – кивнула Таня. – До свидания. Счастливо!

Девушка на секунду задержалась перед Мишей, всхлипнула скорбно:

– Какой ужас! Прощай, любимый!

Чокнутая тетка ушла. Кто «любимый»? Что в нем ужасного? Кто эти женщины? Что случилось с его родителями? Какая «квартира Славы», брату три года? Что здесь происходит?

Миша засыпал Таню нервными вопросами.

– Ты только не волнуйся! – Она подняла с пола миску, опустилась на стул, на котором до этого сидела Рая. – Я тебе объясню, постараюсь, хотя это лучше сделать врачам. Скажи мне только, ты уже познакомился с Таней Кутузовой?

– Уже? – переспросил он. – Откуда вы знаете? – По бледным щекам Миши разлился смущенный румянец.

Значит, познакомился, сделала вывод Таня.

– Я тебе сейчас буду рассказывать о вещах, которые знают только ты и Таня, чтобы ты поверил и про остальное. Господи! Какое-то ожившее старое кино!

– Что?

– Это я про себя. Слушай. Вы познакомились у Юры Панкина на дне рождения. Юра сейчас на мукомольном комбинате главный инже… нет, это не важно. Ты пошел провожать Таню домой, по дороге нам, то есть вам, встретилась плачущая тетка, у которой кошка забралась на дерево и боялась спрыгнуть. Ты полез на дерево и порвал брюки…


Василий задержался, потому что с Шереметевым творилось неладное. Вася обнаружил его сидящим за журнальным столиком и пьющим коньяк. В двенадцать часов дня, без закуски и стаканами. Один опрокинул, легко, как чай, только чуть крякнул, и налил второй, больше половины.

– Будешь? – спросил Семен. – Возьми себе стакан в шкафу.

– Нет, – отрезал Вася. – Не буду. Не хочу.

Хотел! Очень хотел! Руки тянулись, голова закружилась от желания, к пищеводу точно пылесос подключили – только бы втянуть заветную жидкость. Если бы не прошлая ночь, если бы не Таня, однозначно сказавшая, что рядом с ней пьянице не бывать, Вася бы сорвался, выпил и счастливо забалдел. Тем более что спасителя человечества, мессии от медицины из него, по всей вероятности, не выйдет.

– Как хочешь, – пожал плечами Семен и отпил несколько глотков, – было бы предложено.

Требовалась луженая глотка, чтобы вот так легко, точно компот, пить сорокаградусный напиток. Или пребывать в глубоком стрессе, когда все нервные окончания немеют. У Семена был, безусловно, второй вариант. И стресс он мог переживать по единственной причине – потерпев поражение, получив удар по амбициям.

– А ты ловок! – развязно хмыкнул Семен. – Не ожидал.

– Что ты имеешь в виду?

– Да, ладно, не притворяйся. Отымел кутузовскую жену? Ничего баба, в соку.

– Не твое дело!

– Не мое, – согласился Семен, чей язык уже стал заплетаться. – А со мной она не перепихнётся? Спроси по дружбе, а?

– Тебе сейчас морду набить или когда протрезвеешь?

– Ой, кто бы про трезвость говорил! Алкаш вонючий…

Василий стоял и смотрел на Семена, который на глазах терял человеческое обличье, пил дорогой коньяк и превращался в животное, извергающее, точно яд из пасти, грязный мат и ругань.

Проскользнула, незамеченная, через кабинет Рая. Василий забыл про нее, не дал лекарства. В пяти шагах были Таня и ее больной муж, в кабинет могли войти подчиненные Шереметева и увидеть своего шефа в скотском состоянии.

Вася выглянул в приемную и попросил секретаршу никого не впускать. Она не удивилась – в последнее время подобное распоряжение звучало нередко. Правда, отдавал его сам Семен Алексеевич, а не Кладов, который уже прописался в их клинике вместе с каретой «скорой помощи». Секретаршу крайне обижало, что ее не посвящают в происходящее за тремя дверями, наняли какую-то девицу. Именно секретарша была источником самых невероятных слухов и домыслов. Так она мстила начальству за недоверие.

О том, что хватит секретничать, разводить конспирацию, сидеть в подполье, их сил не хватает и не может хватить для такого уникального случая, Василий не раз говорил Семену. Но тот стоял на своем. Он, Шереметев, всё затеял, платил, музыку заказывал и требовал подчинения и сохранения тайны. В качестве аргумента приводил типичную ситуацию в спорте: тренер в провинции вырастил великолепного атлета, десять лет жизни на него положил. А потом появляется столичный тренер, сноб и прохиндей, но очень знаменитый, и переманивает спортсмена, увозит. Все, адью! Там у них в Москве деньги, слава, медали, соревнования, поездки, телевидение, интервью, поклонницы – сплошной кайф. А ты, провинциальный чайник, оставайся с носом, давай трудись, готовь нам олимпийский резерв.

Василий считал сравнение некорректным, но в споры не вступал, потому что с Семеном нельзя было спорить – он не слышал чужих аргументов, только свою правду воспринимал. Откровенно зевал или переводил разговор на другое, когда кто-то из ниже- или равностоящих ему противоречил.

А сегодня, когда Василий твердо решил идти до конца, убедить Шереметева, что промедление преступно, тот нажрался как свинья. Вылакал весь коньяк, свалился набок и отключился. Вася закинул его ноги на диван, брезгливо, двумя пальцами взял бутылку и выкинул ее в корзину.


– Как вы тут? – спросил Василий, заходя в палату.

На лице у Татьяны вселенская скорбь и жалость. Миша растерян – недоумение, страх и подступающие слезы ужаса.

– Доктор! – испуганно взмолился Миша. – Скажите, что все, что она рассказывает, неправда! Не может быть!

– Успокойся, ты чего разнервничался? Ты в больнице, под медицинским наблюдением, мы тебя лечим (ни черта не лечим!), всё будет хорошо.

– От чего лечите? – недоверчиво воскликнул Миша. – У меня ничего не болит! Где мои родные? Мама, отец, брат?

– Ничего не болит? – повторил Василий, как бы не услышав вопросов про родных. – Вот и отлично! – Тоном доброго доктора Айболита он владел в совершенстве. Вася уже сталкивался с подобными истериками их необычного пациента и знал простой способ их погасить. – Миша, как насчет того, чтобы подкрепиться? Хочешь есть? Что у нас в меню? – Вася подошел к термосам, открыл один, второй, только из третьего повеяло общественной столовой. – Каша с тушенкой? Объедение, наверное.

Татьяна наблюдала борение на лице Миши: страх, растерянность, тревога о родных боролись со зверским аппетитом. Победил аппетит. Миша, почему-то в данный момент напомнивший Тарзана из старого фильма, подскочил к термосу с миской и ложкой и просительно протянул руку.

– А ему не вредно столько есть? – тихо спросила Таня.

Из четырех термосов, каждый не меньше трех литров, два уже были пусты!

– Не вредно, – ответил Вася. – Если Мишу не кормить, у него начинаются нехорошие процессы в организме. Час без пищи в период острой в ней потребности вызывает примерно то, что следует после трех суток сухой голодовки у обычного человека. Далее экспериментировать было просто опасно, я не решился. Пищу легко заменяют капельницы с глюкозой. Но Миша больше любит кашу или макароны с тушенкой. Белки, жиры и углеводы, клетчатка ему не требуется. От четырех до пяти, – Вася посмотрел на часы, – он насытится и его будет клонить в сон. Периоды бодрствования всё укорачиваются, время сна увеличивается.