Что устроил бывший после того, как я сбежала с Машкой? Что он говорил воспитательницам и девчонкам, как они отреагируют на меня?

Черт, сложнее всего не жить самостоятельно и не зарабатывать на кусок хлеба, а встречаться с людьми из прошлой жизни. Видеть в их глазах осторожный интерес, немой вопрос «как же ты умудрилась так накосячить». А иногда и торжество.

Захожу в садик и мысленно ругаюсь — администратор сегодня снова Рита и она при виде меня бледнеет.

— К-ксения Валентиновна… здравствуйте…

Я обещала себе быть сильной и уверенной.

— Здравствуй, Рита. Я за Машей, полдник уже закончился?

— Ксения Валентиновна… вы меня простите, но… я вам Машу не могу отдать.

— Почему же?

— Владимир Борисович… он так ругался и кричал, у нас чуть Людмилу Михайловну не уволили! И меня… мы думали, он полицию вызовет!

— Ну что за ерунда, разминулись во времени, он испугался, перенервничал, подумаешь. Я предупредила няню, няня забыла предупредить мужа, всех поставила на уши. Мы решили все вопросы.

— Вы в разводе.

— Не в тюрьме же. Рита, я прав родительских не лишена.

— Ксения Валентиновна, — умоляющим голосом канючит девушка, — я не могу, простите меня!

— Хорошо. Если я сейчас Владимиру позвоню, и он вам лично подтвердит, что Машу можно мне выдать, вы перестанете дрожать и позовете ребенка?

— Д-да…

Делать нечего, я набираю номер бывшего и с замиранием сердца слушаю длинные гудки. Правда в том, что я даже не уверена, что он передумает. И если услышу в трубке «знаешь, я решил, что сегодня не получится», то сгорю со стыда.

— Черное, — слышу на том конце провода без всяких «привет» и «как дела».

— Что?

— Если ты спрашиваешь, что надеть на встречу со мной ночью, то ответ — черное.

— Размечтался, будет синее.

— Ты позвонила сказать, что уже выпустила коготки? Потерпи четыре часика, если будешь хорошей девочкой, я трахну тебя еще в машине.

— А если буду плохой — то по голове?

— Серьезно, что тебе нужно?

— Мне не отдают Машу, ты всех тут запугал до полусмерти. Я сейчас дам трубку Рите — подтверди, пожалуйста, что я имею право забрать дочь из сада, и ты не открутишь ей за это голову. Только не озвучивай ей свои планы на вечер, а не то она позвонит в опеку.

Рита мучительно краснеет, хотя и слышит только половину диалога.

— У Маши вылезла аллергия на дыню, к слову. Не корми ее ей.

— Хорошо, а у аллерголога вы были?

— Были.

— И что сказал?

— Дыню — не жрать. Давай быстрее, у меня сейчас встреча.

Несколько секунд Рита сосредоточенно слушает, что ей там говорит Владимир, потом возвращает мне мобильник и вымученно улыбается.

— Простите меня, Ксения Валентиновна. Просто ваш муж… то есть, бывший муж, очень громко кричал.

Повезло тебе, Рита, ой как повезло. Кричал всего лишь…

У меня адски болят ноги и спина, от одной мысли о вечере в компании бывшего дрожат руки, а еще смертельно хочется спать, я почти не спала ночью, но ни за что я не променяю моменты с Машей на сон или отдых. Она радуется мне, хвастается нарисованной картинкой, безропотно дает мне себя одеть и постоянно спрашивает, куда мы пойдем. Под неодобрительным взглядом воспитательницы мы выходим из садика и садимся в машину — водитель уже ждет, готовый отвезти куда нужно. Сначала меня раздражало, что бывший выдал надсмотрщика. Но едва вспоминаю Царева — и раздражение тут же проходит. Неизвестно, что ему придет в голову. Только бы Машку все эти конкурентные игры не зацепили.

— Папа сказал, у тебя аллергия на дыню случилась.

— Да!

— А что за аллергия?

— Нина-а-аю. Няня дала дыню, а я вся чесалась. Папа повез меня к влачу-у-у… а он поставил укол!

— Бедная моя, больно было?

— Да! Но папа купил мне корзиночку с киви.

— Папа у нас заботливый.

А главное логичный. После аллергии на дыню купить ребенку корзинку с киви. Что может пойти не так? Как бы мне так извернуться и встретиться с этой няней… вряд ли Володя будет меня слушать на тему, куда и как отвести ребенка, а вот няня может и внять доводам разума. Особенно, если ее правильно обработать и подсказать, как преподнести информацию шефу.

— А когда ты вернешься домой? — спрашивает Машка.

— Понимаешь, солнышко, дело в том, что я теперь живу в другом месте. И буду приходить к тебе в гости.

— Ты редко приходишь, — хныкает Маша и дует губки.

В такие минуты я ненавижу бывшего всей душой и сама боюсь своих мыслей.

— Понимаешь, Машунь, я теперь работаю. И могу приходить в выходные, а выходных у меня мало.

— А почему?

— А ты вспомни, как пошла в садик в первый раз. Каринку свою любимую не знала, Людмилу Михайловну не знала, где игрушки лежат — тоже не знала. Со всеми знакомилась, по садику гуляла. Помнишь? Вот и я со всеми знакомлюсь, все узнаю. Времени нет совсем, когда прихожу домой — ты уже спишь. А ухожу рано-рано.

— А если я не буду спать, ты придешь?

— Нет, давай сделаем по-другому. Ты придумаешь, куда мы с тобой в следующий раз пойдем, а я угадаю. Только хорошо думай, ладно? До следующей пятницы крепко-крепко думай и никому не говори! Я приду и буду угадывать, ладно? Если угадаю, получу приз, а если не угадаю — ты получишь.

— Какой плиз?

— Пока не знаю. Давай придумаем вместе.

Это счастливые мгновения, но мне их мало. Я хочу, чтобы Машка была рядом. Лопотала что-то себе под нос, рассказывала мне о своих делах, о том, как она себя чувствует, с кем дружит, что новенького в садике, что интересного дома. Как они с отцом проводят время, любит ли она няню, что ела на завтрак, обед и полдник.

А ей интересно бегать по парку, валяться в сухих ярких листьях, кормить уток в пруду и качаться на качелях. Она — пятилетний ребенок, который соскучился по маме и хочет гулять. До разговоров за чашечкой чая на крохотной кухне хрущевки мы еще не доросли.

Но даже эти часы придают мне сил. Только потому что Машка бегает вокруг, я не реву от боли в ногах, хотя, кажется, балетки уже стали частью меня, во всяком случае, совершенно точно стерли ноги до кровавых мозолей.

Но я запоминаю мгновения наедине с дочерью. Смотрю, как она радуется парку и уткам, как радостно смеется, а потом, иссякнув, сидит у меня на коленках и жует гонконгскую вафлю, купленную прямо в парке. Дочь прижимается ко мне, как котенок к теплому боку мамы-кошки, сопит в ухо и сладко зевает. Мне хочется прижать ее к себе и разреветься, потому что я так безумно скучаю! Хочу укладывать ее спать, кормить завтраком, гулять с ней во дворе дома, вместе вымаливать щенка у Володи, сидеть в первом ряду на ее утренниках и умиляться застенчивой снежинке.

Но у меня есть только парк и увядшие листья. А меньше, чем через час, вернется серый тоскливый моросящий дождик. И разбитое сердце, которое, кажется, уже невозможно собрать в единое целое, окончательно сметут в совок и выбросят на помойку. Уж в этом я не сомневаюсь.

Мы едем домой, уставшие, но довольные друг другом. Наверное, Машка сейчас поужинает и сразу отрубится. В следующую пятницу нужно принести ей какой-нибудь подарок. Отложить с чаевых и что-нибудь придумать. Конкурировать с игрушками, которые покупает бывший, я вряд ли смогу. Но безделушками наверняка порадую.

Машина тормозит у ворот дома, и, судя по тому, что я вижу бывшего и миловидную девчонку, совсем юную и хорошенькую, в дом меня пускать не собираются. Но сейчас мне плевать, я держу Машку на руках и морально готовлюсь расстаться со своей девочкой.

— Добрый вечер, — холодно здороваюсь сразу оптом со всеми. — Машунька, просыпайся, смотри, папа приехал с работы.

Дочка сонно трет глазки и зевает, а няня, которая одним своим видом меня бесит, тянет к ней свои клешни. Я нарочно не передаю Машку ей и целую дочь в щеку.

— Спокойной ночи, девочка моя.

— А ты плидешь еще?

— Конечно, приду. Помнишь про уговор? Загадывай желание, куда мы пойдем с тобой в следующий раз. И никому не говори!

— Холошо!

Отдаю Машку няне и невольно замечаю, с какой ревностью она на меня смотрит. И с каким интересом — на бывшего. Наверное, объективно он довольно хорош собой, а дорогие костюмы и легкая небрежность в облике никого не портят. У него спортивная фигура, довольно резкие черты лица, которые, впрочем, совсем не портят внешность. Он циничен, строг, уверен в себе и чертовски богат. Если няня в него не влюблена, я готова сожрать собственные балетки.

Впрочем, я уже и так готова их сожрать, потому что ноги не просто болят от мозолей, их ломит так, словно по мне прошелся маньяк с молотком. Если я еще раз сяду, то встать уже просто не смогу, рухну, как мешок с картошкой, к ногам Никольского. Надо думать, его это очень порадует.

Я провожаю взглядом няню с Машей, смаргиваю набежавшие слезы и запрещаю себя жалеть. Эти четыре часа с ней — уже огромная победа, шаг к возвращению моей девочки. И, как у каждой победы, у нее есть своя цена.

— Иди в машину. Я приду через пять минут, — говорит бывший.

— У тебя с ней что-то есть? — задумчиво спрашиваю я.

— Чего?

— С няней. Она на тебя так смотрит.

— Трахнул разок. Ничего особенного, бревно еще хуже, чем ты. Иди в машину, я сказал, ты и так опоздала на десять минут, это уже мое время.

— Бревно… — задумчиво тяну я. — Прямо бобер ты, Вова. Только к бревнам и тянет.

Стиснув зубы, я бреду к проклятому пикапу, пока Владимир, подарив мне многообещающий недовольный взгляд, скрывается в доме. Мысль сбежать возникает на короткий миг и тут же исчезает, словно и не было. Мне нужна следующая пятница. Мне нужна каждая пятница до тех пор, пока я не получу больше.