Когда возвращаюсь, то не нахожу Ксению за столом и хмурюсь. Куда она решила отправиться? Слабо верю, что сбежала. Не для того столько терпела, чтобы сейчас смыться. Решила поплавать? Я даже чувствую смутное беспокойство, потому что плавает она крайне фигово, а после вина на голодный желудок и вовсе пойдет на дно топориком. Но в бассейне ее нет, в хамамке и финке — тоже. Остается спальня, туда я и направляюсь.

В спальне ванная, судя по свету в которой, ставшая объектом интереса Ксении. Я успеваю увидеть, как она идет от двери к зеркалу. Она меня не видит, а вот я замечаю, как украдкой бывшая трет глаза. Она плакала?

Меня злят ее слезы, пусть и не показанные мне. Какого хрена ей надо? Я дал ей видеться с дочерью, я привез ее в дорогой отель вместо халупы на окраине, которую она сняла, я накормил ее нормальным, блядь, ужином, она кайфовала, когда я ее трахал. За годы брака мы, блядь, так близки не были. Какого. Хрена. Эта. Дрянь. Ревет.

Когда я злюсь, я не способен сдерживаться. Удивительно, как с таким чудесным качеством я умудрился не проебать бизнес, но вот что интересно: оно работает только рядом с бывшей.

— Ну, раз не хочешь есть, будем развлекаться здесь, — пожимаю плечами. — Спальня так спальня. Ложись. Я прихватил резинку. Думаешь, нам хватит шести штук?

— Тебе это обязательно делать?

— Трахать тебя? Да, я, кажется, уже говорил.

— Издеваться. Мне кажется, тебе нравится, когда мне больно. Это тебя заводит, что ли? Еще чуть-чуть и ты возьмешь ремень?

— А мне кажется, ты слишком много пиздострадаешь. От чего тебе сейчас больно? Споткнулась в ванной? Подавилась орехами? Что тебе сделали, страдалица ты наша? Кончить не дали? Заставили поесть? Боже ж ты мой, какие испытания.

— Ну да. О чем это я? Ты все еще Никольский.

— Да, а до утра еще далеко — и ты все еще моя. Иди-ка сюда.

— Нет…

— Нет? — Я удивленно поднимаю брови.

— Не сейчас, подожди.

— Я достаточно ждал, Вишня, и я свою часть уговора выполнил, а ты — не до конца.

Притягиваю ее к себе, заключаю в объятия, пытаясь поцеловать, но в Ксению словно вселилась дикая кошка. Она будто не добровольно приехала со мной в отель, а встретилась с маньяком в темной подворотне. Бывшая так отчаянно брыкается и выворачивается, что я начинаю сомневаться в том, что еще хочу ее.

Но, наконец, мне удается сжать ее руки за спиной и поцеловать. Щеки мокрые от слез и… блядь. Мне ее жалко. Плевать на ее поводы для страданий, забить и не думать, что там в этой вишневой головке крутится, но я знаю, что такое десять минут на боль. Когда есть только крошечный клочок времени, чтобы собрать себя по кусочкам, а потом снова надо выходить и быть обычным.

Почему я вижу в этой девочке себя? Что она такого потеряла? Мужа, который вместо нее видит пустое место, который, не скрываясь, трахает все, что попадает в поле желаний? Встречи с ребенком, которые успешно и яростно отвоевывает? Сытую жизнь? Что тебе нужно, черт подери?

На миг оторвавшись от ее губ, ослабив хватку, я получаю хлесткую пощечину, а затем весьма ощутимый удар по плечу. Это уже нихрена не эротично.

— Тихо! Успокойся!

И еще пощечина, обжигающая. Сложно представить, что такая худенькая слабая девчонка может так бить.

— Успокойся! Черт…

Держать ее так, чтобы не причинить боль, становится все сложнее. Халат распахивается, обнажая грудь, но она даже не замечает, просто продолжает вырываться. А я уже не хочу ничего, кроме как успокоить ее, но почему-то знаю, что если отпущу, то все станет еще хуже.

— Успокойся, — говорю тихо и медленно, — хватит.

Потом все-таки забиваю на удары, становящиеся слабее — силы не безграничны — запускаю руки во влажные волосы и притягиваю к себе.

— Тихо. Не надо. Ксюш…

Она замирает, услышав.

— Я думала, ты забыл мое имя.

Забудешь его. С тех пор, как я увидел ее на противоположной стороне дороги, это имя выжжено каленым железом. Прямо внутри, там, где мешает дышать.

— Почему ты плакала?

— Неважно.

— Да? И поэтому ты на меня набросилась? Потому что вспомнила жалобную книжку?

— Нет, я…

— Тогда придется рассказать.

— Я не хочу быть героиней смешных историй о шлюхах в сауне, которые ты рассказываешь дружкам за кружкой пива.

— Никому и ни о чем я не рассказываю. Посмотри на меня. Ну-ка, подними голову.

Мне приходится самому взять ее за подбородок и приподнять голову, чтобы заглянуть в глаза. И хоть из меня получился не очень хороший знаток человеческих чувств, я улавливаю ее боль, только не привычную, которой она окатывает меня раз за разом, выбивая почву из-под ног, а самую что ни на есть обычную, физическую.

— Я ведь все равно узнаю, что с тобой. Или от тебя или в процессе…

Многозначительно смотрю на постель — и да! — бывшая едва заметно вздрагивает, словно мысль о сексе со мной ее пугает.

— Тебе было неприятно? — Я хмурюсь. — Больно?

Отводит глаза и будто сжимается. Господи, мне сейчас адски тошно от самого себя.

— Слишком грубо? Я думал, ты меня хотела.

— Ты просто… — каждое слово дается ей с трудом. — Слишком…

Ксюша отворачивается, прячет лицо, а я держу ее в руках, стальной хваткой сжимаю талию. Халат уже окончательно сполз с плеч, обнажил изящную ключицу. Так и хочется снова ощутить вкус ее кожи, особенно теперь, зная, какую реакцию вызывают поцелуи в шею.

— Что слишком?

— Слишком большой. Мне больно.

— Почему ты не сказала?

— Чтобы тебя порадовать? Чтобы было еще больнее?

— Ты же со мной пять лет жила.

— Мы никогда так… я никогда не была сверху.

— Тебе больно сейчас? Хочешь, поедем к врачу?

Мотает головой так отчаянно, что сейчас напоминает мне Машку, которая точно так же, провинившись, прячет глаза и опускает голову, боясь смотреть на родителей или няню. Только Ксюша-то не Маша! Она не ребенок и она не провинилась… ей просто было больно, а я не заметил. Был занят собственными желаниями и не понял, что с почти неопытной девчонкой надо быть осторожнее.

Неужели я ни разу не брал ее так? За все годы брака не хотел, чтобы она оказалась сверху? Даже когда Ксения меня еще привлекала? Когда я верил, что у нас что-нибудь да получится?

Я ничего о ней не знаю и с некоторых пор начисто лишился эмпатии.

— Не плачь только, хорошо? Вишенка… если больно, скажи мне. Не бойся меня. Не сейчас. Скажи мне… честно. Тебе только больно было? Или и хорошо тоже? Ты что-нибудь чувствовала, когда мы занимались сексом?

Ксюша поднимает взгляд и сейчас глаза ясные-ясные, грустные и ясные.

— Да. Мне было хорошо. Но я обязательно от этого избавлюсь. Как только смогу… я тебе обещаю.

— Хорошо, — улыбаюсь я. — Расскажешь, как, когда избавишься?

Мне действительно интересно, потому что я и сам не прочь освободиться и вдохнуть полной грудью. Думал, после развода, едва получу документы, почувствую свободу на вкус, а получилось, что снова в клетке. На этот раз я сам себя загнал туда.

— Хочешь спать?

— Не знаю.

Голос бесцветный, тихий, мне хочется добавить в него красок, неважно, каких. Только бы не звучал так равнодушно.

— Тогда просто полежи. Ты ведь скажешь, если тебе станет плохо?

— А зачем? Здесь совсем нет прохожих, чтобы вызвали мне врача.

Я застываю на месте, как будто только что разрядом тока шандарахнули прямо по макушке. Сначала не врубаюсь, о чем она говорит. Потом вспоминаю, как сам представился случайным незнакомцем. Так ей в больнице и передали, и… бля-я-ядь. Мне хочется отрезать себе палец, чтобы боль заглушила мерзкое чувство злости на самого себя.

Она ведь видела уезжающую машину, она сейчас думает, что я оставил ее лежать на улице без сознания, уехал не обернувшись, увез Машку и понятия не имел, жива ли она, помог ли ей хоть кто-нибудь.

А самое главное, что я этого и хотел. Ну что? Нравится? Наслаждайся.

— Давай ты хотя бы ляжешь. Ногам нужно отдохнуть.

Я ухожу в комнату за вином и фруктами, все равно с ужином уже не сложилось. За это время Ксения избавляется от халата и забирается под одеяло, так, что один нос торчит и над ним два настороженных глаза. Я наливаю вино, отдаю ей бокал, ложусь на свободную половину кровати и включаю на телеке какой-то фильм.

Странное ощущение. Будто мы все еще женаты и ложимся спать. Ксюха, по обыкновению, жмется к краешку, она занимает хорошо если одну пятую огромной кровати, да еще и сворачивается клубочком. А я избегаю на нее смотреть.

Только раньше мне и не хотелось смотреть. А сейчас хочется слишком сильно.

Она долго не может заснуть, но все же дыхание выравнивается. Я выключаю телевизор и пытаюсь заснуть. Без особого успеха — голова трещит от мыслей. Я планировал провести ночь совсем не так, но самое обидное, что и свалить то не на кого. Сам виноват, сам потерял голову и сделал ей больно. А теперь лежи и мучайся.

Поняв, что сон мне сегодня не светит, поднимаюсь и иду плавать. Раз за разом мощными гребками пересекаю небольшой бассейн. Спорт очищает голову и снимает напряжение. Спорт позволяет не думать о девчонке, что спит в спальне. Полчаса плавания. Финская сауна. Еще плавание. Еще сауна. И так до тех пор, пока силы не кончаются, пока я не начинаю еле-еле переставлять ноги и не чувствую, что если не упаду в постель, то усну прямо на холодном мраморном полу.

В спальне я вижу то, что снова больно бьет под дых. Может, от того, что я вижу бывшую такой впервые. Может, от того, что я так и не превратился в окончательную сволочь, хотя старался и до сих пор стараюсь изо всех сил. Хотя последнее вряд ли.

Ей что-то снится. Что-то нехорошее, потому что она плачет, свернувшись клубочком. Одеяло валяется на полу, кожа покрылась мурашками — в комнате прохладно. А Ксюша все никак не может вырваться из кошмара, всхлипывает так жалобно, что внутри просыпается что-то намного более сильное, чем любая ненависть, какая-то генетическая потребность защитить.