Делает шаг, неуверенный такой, осторожный. Не выдерживаю и привлекаю ее к себе, утыкаюсь носом в вишневые волосы. Беги от меня, беги, Ксюха, потому что нельзя жить рядом с демоном и не обжечься. Беги, Вишня, забирай Машку — и беги, потому что лучше сдохнуть в одиночестве, чем ждать, кому еще придется расплатиться с Вселенной жизнью или здоровьем.

— Все будет хорошо, — тихо говорит она. — Настя сильная. И у нее есть ты. Поверь мне, с тобой не страшно. Я знаю.

Она замерзла, дрожит в моих руках. Надо возвращаться к Маше, если проснется и не найдет никого рядом в незнакомой квартире, испугается. Сигарета давно валяется, потухшая, на крыльце. До рассвета еще долго, на черном небе ни единой звездочки.

— Идем домой. Поспишь немного.

Мы возвращаемся в теплую квартиру. Я бы выпил, вряд ли получится уснуть, но хочется согреться и не хочется оставаться одному. А Ксюша забирается под одеяло, только ложится к стене, так, чтобы Маша оказалась между нами. Не хочет спать рядом со мной? Или боится, что дочь во сне ударится о стенку?

Когда я ложусь, диван жалобно скрипит под моим весом. Совершенно не к месту приходит глупая мысль, что если мы его сломаем — придется купить новый… побольше.

Мы смотрим на спящую Машку, и каждый тянется к ней, чтобы прикоснуться, убедиться, что все в порядке. Как когда-то в детстве, когда Ксюха в какой-то книжке вычитала про СВДС и накрутила даже меня. Мы тогда по разу в час просыпались, чтобы убедиться, что Машка дышит и спокойно спит.

— Я иногда думаю, — тихо говорит Ксюха, — вот она подрастет. У нее появятся переживания, страдания, обиды. Достаточно ли я хорошая мать, чтобы она пришла ко мне со своей бедой?

— Кажется, мы не узнаем, пока не проверим.

Машка ворочается во сне, и я кладу руку ей на живот — обычно это ее успокаивает. Чувство, что папа рядом, не даст в обиду, согреет и успокоит. То же самое делает Ксюха — и наши руки встречаются. Она словно обжигается, отдергивает руку, будто не уверена, что я позволю ей коснуться ребенка. А мне хочется снова ощутить ее прохладную ладошку на своей руке.

* * *

Утром я размышляю над важным, я бы сказал, философским, вопросом. Как люди, живущие в таких квартирах с детьми, умудряются этих самых детей делать?

У меня в руках спящая красивая девчонка. Которую я, безусловно, хочу. До боли хочу, аж руки трясутся. Уже мысленно снимаю с нее идиотскую пижаму, сажаю на член и медленно, пока не успела окончательно проснуться, довожу до оргазма. А уж потом — кофе, завтрак, сборы на работу и так далее. Сейчас она беззащитна, как маленький зверек спит, закрыв лицо ладонью, прижимается ко мне в поисках тепла и не понимает, на каком тонком волоске от страстного утра сейчас висит.

И имя этому волоску — Маша.

Нет, ну я так не могу. Мне нужна моя отдельная комната с замком, большая кровать, которая не скрипит и не грозит схлопнуться посреди процесса и занятый няней ребенок. Или не занятый няней, но спящий в своей (тоже, бля, отдельной!) комнате.

Поселите меня в хрущевку, поставьте скрытую камеру — и это шоу заработает миллионы.

Ксюша просыпается, удивленно смотрит на меня и зевает.

— А где Машка?

— На кухне, ест хлопья с молоком. А ты чувствуешь, как я тебя хочу?

— Ванная к твоим услугам.

— Серьезно? — Я с недоверием на нее смотрю. — Мне кажется, мы вдвоем там не поместимся, но попробовать…

Вишенка хихикает, и сон окончательно с нее слетает.

— Вообще я про холодный душ. Ты что, всерьез собрался приставать ко мне, когда на кухне твой ребенок лопает хлопья и в любой момент может прибежать делиться прекрасным?

— Я размышлял над этим все утро.

— Не трать время. Ванная — в твоем распоряжении.

Приходится выпустить бывшую из объятий, испытав напоследок — пока она через меня перелезает — очередной болезненный всплеск желания.

— Ты повезешь Машу в сад?

— Да. У них сегодня репетиция чего-то там новогоднего. Отвезу ее и поеду в больницу.

Иду в душ, хотя избавиться от навязчивых мыслей о сексе помогает совсем не холодная вода, а неуемная фантазия. В ней теперь очень часто хозяйничает Ксюха. Не могу сказать, что меня это не напрягает. Я думал, что месяц с лишним охладил меня, и фантазии о бывшей жене выветрились из головы. Но стоило очутиться с ней в одной постели — и я снова не могу перестать вспоминать ночь в спа или быстрый, но чувственный секс в ресторане.

Выходя из ванной, проверяю Машку. Она все еще вздыхает над хлопьями. Маленький совеныш, совсем не умеет просыпаться в такую рань. Готова уснуть прямо в тарелке, особенно, если никто не подгоняет и не стоит над душой.

Проходя по коридору, я слышу голос Ксюхи. По-моему, она говорит по телефону, и я невольно прислушиваюсь.

— Да. Нет, сегодня Маша ночевала. Да, это радует. Спасибо. Нет, слушай, не лучшее время для свиданий. Давай на следующей неделе, хорошо? Мне нужно прийти в себя, навестить Настю и доделать кое-какую работу. Да, театр — это отлично. Хорошо, буду ждать. До встречи.

Внутри я бешусь, но внешне спокоен. Свидание? С кем это у нее свидание? Тот смазливенький доктор далеко, а с кем еще она могла познакомиться? Меня бесит мысль о том, что на следующей неделе бывшая пойдет с кем-то на свидание. Будет сидеть в первом ряду театра, пить кофе в антракте и трахаться в этой убитой квартире не боясь, что весь кайф обломает ребенок.

Что-то меня несет. Но все равно мысль о том, что бывшую будет лапать какой-то му… кхм… мужик разливается внутри едкой кислотой.

— Кто звонил? — будто невзначай спрашиваю я, заходя в комнату.

Ксюха вздрагивает и закусывает губу. Не могу оторваться от этого зрелища.

— Так… Вера. Ты будешь завтракать или поедешь сразу?

— Поеду. Нужно успеть отвезти Машу. Если я зависну у Насти, забери ее снова. Я скину смс.

— А что случилось с няней?

— Я ее уволил.

— За то, что была бревном? — иронично улыбается.

— За то, что была деревом и за ребенком не уследила. Неважно.

— Конечно, я заберу Машу, если ты не успеешь. Побудь с Настькой. Скажешь, когда можно будет ее навестить?

Боюсь, это случится нескоро. Если я хоть немного знаю сестру — а теперь я в этом сомневаюсь — Настя еще долго будет рычать и не подпускать к себе никого. У нее рухнула жизнь… а мы не знаем, что делать, и ходим, по привычке, со связками апельсинов. Повторяя дежурные фразы про «жизнь продолжается» и «тебе нужно отдыхать». Я, во всяком случае, чувствую себя именно так. Погано, надо заметить.

Ксюша

Сумасшедший день, сумасшедшая ночь, и утро не лучше. Стою перед плитой, соображая, как делается этот дурацкий омлет, а в голове каша. Так странно слышать в крохотной квартирке других людей. У меня, наверное, жутко огромные испуганные глаза, потому что в комнате Машка капризничает, пока отец завязывает ей шапку, в прихожей надрывается его мобильник, а во френч-прессе заваривается кофе, термостакан для которого я любезно пожертвовала на денек.

Нет, ну правда, отпустить человека, пусть он и бывший муж, на работу без кофе жестоко. Машке творожок, Вове кофе, дочь поцеловать, мужа проводить. И главное — не перепутать, ибо дочь настоящая, а муж — бывший.

И еще Олег. Я до сих пор не могу переварить наш разговор.

— Привет, как ты? — спросил он, я даже голос не сразу узнала, мы общались по большей части в сети.

— Так, терпимо. Кое-какие сложности…

— Анастасия, да, я знаю.

— Откуда?

— Хотел сделать тебе сюрприз. Прошел конкурс в клинику, переехал. Меня вызывали на консультацию по Никольской. Жаль, что сюрприз получился грустный.

— Как Настя? Что с ней будет?

— Сердечко здоровое, сильное, со своей стороны я не вижу патологий. Переломов много, ожоги… самая серьезная ее проблема — глаза. Пока что шансов на восстановление почти нет, но… в общем, не знаю, Ксюш, жалко девчонку, но ситуация не из приятных.

— Да, я знаю. Но все еще верю в чудо.

— Хоть кто-то в него должен верить. Ты сегодня видишься с дочкой?

— Да… нет… то есть сегодня Маша ночевала.

— У вас прогресс. Это хорошо. Ты молодец.

— Да, это радует. Спасибо.

— Я могу надеяться отвлечь тебя встречей?

— Нет, слушай, не лучшее время для свиданий. Давай на следующей неделе, хорошо? Мне нужно прийти в себя, навестить Настю и доделать кое-какую работу.

— Хорошо. Тогда… м-м-м… театр? Я в последний раз был там в школе и, раз уж я перебрался в царство искусства и тусовок, то можно начать с первого.

— Да, театр — это отлично.

Театр… у меня вся жизнь — как спектакль, а я в нем — Ди Каприо, который прячется от медведя в лошади. Или где он там зиму пережидал. По утрам я чувствую себя так, словно ночую на крайнем севере, на теплотрассе, хотя в реальности никогда этого не делала. Очень холодная угловая квартира мне досталась. Потому, наверное, и не очень дорого.

Провожаю Машку. Как раньше, когда мы жили вместе, шнурую ей ботинки, отчитываю за то, что вертится, когда пытаюсь поправить шарф и бегу за забытым динозавром в комнату. Ребенок всего один, а шума от него как от целой группы. Наконец квартира погружается в тишину, и мне становится грустно.

Если бы Машка жила здесь… нам бы, наверное, было весело даже на скрипящем старом диване, даже с картошкой на ужин. Хотя это эгоистично, я много читала о необходимости личного пространства для ребенка. Еще до рождения Машки пыталась решить, делать для нее детскую сразу или первое время оставить в нашей спальне. Но даже мне порой хотелось себе отдельный кабинет, или студию, или что-то такое… где можно спрятаться, где можно отдохнуть, расслабиться. Было бы жестоко лишить Машу всего этого только из приступа материнского эгоизма.