Давно забыта сделка с отцом, данное в ресторане обещание и сбивчивое прощание. Я хочу ее коснуться, хочу вспомнить вкус губ и не хочу видеть рядом с кем-то посторонним, почти физически ощущаю потребность увести ее как можно дальше от этого врача и вообще каждого, кто посмотрит в ее сторону.

Первый акт заканчивается, в зале зажигается свет — и в ту же секунду когти Ксюхи отпускают мою руку, а я выпрямляюсь, делая вид, что ничего не происходит. Хотя Татьяна, конечно, не дурочка, она прекрасно все видит. Но ей плевать, у нее здесь своя выгода.

— Извини меня, я на пару минут, ладно? — Ксюша улыбается Олегу.

— Ты уверена?

— Да, мне надо пару слов.

Вишенка поднимается, протискивается мимо Олега и начинает двигаться по проходу к выходу. Мне приходится последовать за ней, потому что хрупкая с виду, но довольно хваткая изящная ручка стальным хомутом обхватила мою руку.

— Идем-ка, поболтаем!

Мы выходим в холл, где миловидная девушка в каком-то дешевом платье из гипюра и килограмма страз фальшивенько играет на скрипке. Народу не очень много, поэтому можно отойти в угол, к банкеткам, и спокойно говорить.

— Ты что, издеваешься?!

— Я не могу прийти в театр?

— В тот же вечер, что и я? На соседние места? Ты из меня дуру не делай! Володя, что тебе нужно? Мы договорились!

— Мы договорились не ссориться при Маше. И, во-первых, ссоришься сейчас ты, а во-вторых Маша дома, играет с новым… новой няней и вполне счастлива и довольна жизнью.

— Ты невыносим!

Ее глаза полны ярости, щеки красные, а губы чуть обветрились на морозе, и мне хочется коснуться их языком, попробовать на вкус золотистый блеск, который так приятно пахнет. Она замечает, как я смотрю на ее губы, нервно оглядывается и зачем-то отступает на шаг.

— Зачем ты пришел? Зачем привел эту… женщину?

— Ревнуешь?

— К твоей любовнице? О, нет, я ей сочувствую. Она еще не знает, что будет, когда тебя разозлит! Но я надеюсь, ты ею хотя бы доволен? Потому что Вова, если третья баба оказывается бревном — возможно, ты просто строишь плотину?

— Ты очаровательна, когда ревнуешь Вишенка. Видишь, ты не хочешь, чтобы я был с Татьяной, а меня бесит твой хахаль. Предлагаю сделать друг другу приятное.

— Размечтался! Олег, в отличие от тебя, не сволочь!

— Да, я более чем уверен, что он прекрасный парень. Обожающий таких несчастных девчонок, как ты. Они ему интересны, пока страдают, а как перестают — доктор находит новую жертву.

— Володя, я уже попросила прощения! Я не хотела делать тебе больно, все, ты отомстил, хватит, успокойся! Чего ты от меня хочешь? Чтобы я одна была? Чтобы никого не было?! Чтобы сдохла в одиночестве, чего?!

— Тише, а то публика предпочтет наш спектакль оплаченному.

— Давай ты озвучишь мне свою цель. Конечную точку. До чего ты хочешь довести всю эту ситуацию? Потому что я уже ничего не понимаю!

Если бы я сам понимал, я бы вряд ли здесь стоял. Но алкоголик не ставит цель спиться, наркоман не записывает в планер «купить дозу». Я бы рад отказаться от бывшей, но выдержать получается всего ничего. Можно загрузить себя работой, поездками, делами, встречами, но как только рядом появится личный сорт наркотика, мозг отключается, а сила воли машет на прощание рукой. Когда я хочу ее видеть, разум бессилен. Включаются какие-то совершенно другие чувства, в которых я не могу и не хочу разбираться.

— Ну? — Она выжидающе смотрит. — Я жду.

— Не хочу, чтобы ты была с ним.

Ксюша недоверчиво смеется. Звонко, как будто я рассказал ей анекдот.

— Ты теперь будешь выбирать, с кем мне встречаться? А сам что? Есть в твоем окружении женщина, с которой ты не спал? Или как там… хороший ключ открывает все замки, а замок, открывающийся любым ключом — плохой замок? Почему я не имею права на личную жизнь? Мир не ограничивается тобой, Никольский!

— Мне нравится, что у тебя никого, кроме меня, никогда не было, — усмехаюсь я.

И не нравится мысль, что сегодня — та ночь, когда все изменится. Меня бесит этот докторишка. Бесит картинка в голове, на которой он стягивает с Ксении платье и трахает ее на этом идиотском скрипящем диване. Или не на этом, но на таком же убогом. Что она в нем нашла? Он и десятой части того уровня жизни, к которому Вишня привыкла, обеспечить не может.

А потом в мой мир врывается беспощадная едкая реплика, от которой кровь вскипает мгновенно.

— С чего ты взял, что не было? — Бывшая холодно смотрит.

— Прости?

— А что, только тебе можно было развлекаться и гулять? Не думал, что пока ты там культивировал свои страдашки, я искала того, кому не плевать на женщину в постели?

Смотрю ей в глаза, пытаюсь понять, серьезно она это или пытается больнее меня уколоть. И, что самое мерзкое, понятия не имею! Не могу прочитать ответ, не могу с легкостью небрежно отбросить зародившееся сомнение. Я плохо помню Ксюшу в своей жизни за несколько лет до развода. Могла ли она от тоски и скуки упасть в чужие объятия?

Кажется, она сама испугалась того, что ляпнула, только неясно, почему. Потому что не собиралась открывать мне эту правду или потому что не собиралась так бездумно врать?

— Может, и Машка тогда не моя? — хрипло интересуюсь.

Мне нужно развернуться и уйти, потому что она, блядь, права. Не надо было приходить, мы договорились, я сказал «прощай».

— Понятия не имею. Ты же тест не сделал.

Да. Не сделал. Хотя друзья хором, как один, советовали, принципиально не веря в верность женщины. Но я вообще не думал о потенциальной измене жены. Зато думал о том, что снова лишиться ребенка не смогу. Что вот пять лет я был папой, что Машка росла у меня на глазах, делала первые шаги, говорила первые слова, радовалась мне, болела, рисовала открытки на праздники, спала у меня, выпрашивала собаку. И вдруг узнать, что это совсем не моя дочь? И что, вычеркнуть ее из жизни, остаться в гордом одиночестве?

— Да и плевать, — хрипло говорю я.

А затем вырывается фраза, которую я не собираюсь говорить. Которую хотел бы забыть навсегда.

— Лучше чужой живой ребенок, чем мертвый свой.

Краска сходит с лица Ксении, а я разворачиваюсь, чтобы уйти. Гори оно все огнем, я больше не могу. Я злюсь, видя ее с другим, но не могу предложить альтернативу. Не смогу вечно отгонять от бывшей мужчин, не хочу думать о ней каждую минуту. Хочу стереть память, снова ее возненавидеть. Только за что?

— Володь… подожди!

Она оббегает меня, вынуждая остановиться, с ужасом пытается заглянуть в глаза.

— Ты сейчас о чем? Вов… не слушай меня! Я идиотка, я разозлилась, ну, прости! Ты меня из себя выводишь, я так не могу… ну чья она еще может быть? Она же твоя копия… почему ты сказал про мертвого ребенка? Ты ведь не просто так сказал, я видела, я заметила…

Смотрю на нее и невольно замечаю, что на нас уже начинают поглядывать.

— Возвращайся к нему.

— Я никуда не пойду, пока ты не ответишь на мой вопрос!

Нахрен я сюда пришел? Зачем опять поддался желанию ее увидеть? Зачем лезу в прошлое, зачем втягиваю ее туда? Оно мое, оно как клеймо, я его заслужил, а эта девчонка с вишневыми волосами — из другого мира. Который мне не положен, на который я смотрю и выворачиваюсь наизнанку. Который ненавижу… просто потому что он мне недоступен.

— Что ты имел в виду?

— Она была беременна. Иванченко. Родила мальчика. Он умер. Все.

— У Даши был выкидыш? — Ксюша стоит, открыв рот, с выражением шока на лице.

— Нет. Не выкидыш. Она родила недоношенного ребенка… Диму. Он умер в реанимации.

— Когда?

— Месяцев на девять-десять раньше Машки.

— Я не знала… почему я не знала? Почему я не видела? Это… это было тогда, когда ты уехал к отцу, да? А я ничего не поняла. И обиделась, что ты не стал со мной говорить вечером и… почему ты не рассказал?

Я захожу домой. В нос ударяет сладкий запах кофе, один из тех сортов, что берет жена для себя и посиделок с подружками. Мне кажется, я пьян в дребезги, хотя на самом деле во мне ни капли алкоголя. Я не смог вести машину, вызвал водителя, и сейчас слегка ведет, приходится держаться за косяк, расшнуровывая ботинки.

В голову лезет какая-то дурь. Я не могу не думать о сыне. Фантазии о том, каким бы он стал мешаются с безумными теориями о душах и смерти. Иногда мне кажется, я слышу детский плач, а иногда в ушах стоит противный писк медицинской аппаратуры.

Дима… Димка. У него не будет могилы, не будет похорон. Я не имею права решать судьбу тела собственного сына, а Дашке он не нужен, она ненавидит меня и одна мысль о том, чтобы оплакивать моего ребенка, сейчас ей противна.

Я на всю жизнь запомню, как он выглядел. Это странное ощущение… вот этот крошечный комочек — продолжение тебя, маленький человек. Вот он смотрит и видит папу, одного из двух самых главных людей на всем белом свете. Наверное, какой-то частью пока еще неразвитого сознания, во многом инстинктивно, ребенок чувствует, что родители защитят, родители помогут, рядом с ними хорошо и спокойно.

А потом отец уходит. И все заканчивается — и тебя не существует, а последнее, что ты чувствуешь, это как папа ушел и оставил тебя наедине со смертью.

Блядь. Это какой-то бред воспаленного сознания.

Жена сидит в гостиной, читает какой-то журнал. Они с Дашей удивительно разные. Больше всего на свете я хочу, чтобы Ксюха сейчас улыбнулась и сказала, что все нормально. Что мир еще стоит на месте, что наступит рассвет, и утро, а в нем — свежий кофе. И если так подождать несколько лет, то, может, станет полегче.

Ксюша слышит, как я вхожу, но не поднимает головы, только равнодушно хмыкает.