— Вот. Возьми, ты тоже должен прочесть.

У меня в руках смятый старый конверт, а внутри — очередное пыточное орудие.

— Я могу не читать, если ты не хочешь. Ксюш, я не хочу и не буду возвращаться к Даше даже в мыслях, потому что это убьет меня, это как страшный, постоянно повторяющийся, сон. Мне не нужна светлая грусть о ней, потому что все чувства, которые были, умерли вместе с ее разумом. Я не горжусь тем, во что превратился после ее смерти, просто было очень больно. Иррационально больно, это сложно объяснить.

— Читай, Володь. Дело не в Даше. Просто читай.

И такая решимость в ее глазах, что приходится развернуть письмо и вновь взглянуть на знакомый почерк, который изводил меня годами. Угрозы, обвинения, оскорбления… так странно видеть «родной и любимый» после мертвой собаки на пороге дома, где обычно играет моя дочь.

В голове звучит ее голос. Вторит буквам, словно хочет донести смысл того, что я читаю. Но получается все равно хреново.

— Бред, — наконец я откладываю письмо.

— Ты знаешь, что нет.

— Ксюш, бред воспаленного мозга. Она была больна. Я несколько раз пытался положить ее в больницу, она бредила, она психовала. И все это выдумала.

— Не выдумала. Я его нашла.

— Кого?

— Диму. Ребенка… ее… вашего. Твоего. Он в детском доме здесь, неподалеку. Ему почти семь. Я с ним разговаривала… просто поболтала. Он на тебя похож…

— Стоп! — Я поднимаю руку, не в силах больше это слушать. — Давай поедем домой и там поговорим, ладно?

Вишня вдруг вцепляется в мою руку и смотрит большими глазами, прямо в душу, выковыривая из самых темных уголков оставшиеся чувства, которые — я раньше думал — атрофировались к чертям собачьим.

— Вов, не оставляй его здесь! Пожалуйста!

— Ксюха, ты серьезно? Ты с ума сошла? Что значит не оставлять его здесь? Как ты вообще нашла, с чего ты решила, что это мой ребенок?

— По фото. Папа следил за Дашей, засек ее возле детского дома и понял, что она разыскала Диму. В тот день она исчезла, в той же одежде! Там есть мальчик Дима Иванов, он на тебя похож!

— Так. Спокойно. Ксюш, он умер. В реанимации, сразу после родов. Недоношенный слабый ребенок неадекватной девицы, которая неизвестно, что делала со своим организмом. Нет никакого Димы, Даша принимала желаемое за действительное и заставила поверить тебя.

— Ты видел тело? Тебе показали мертвого ребенка?

Я уже не могу отличать фантазии от того, что происходило в реальности. Кошмары слились с воспоминаниями.

— Нет. Не показали.

— Тогда почему ты не хочешь мне поверить? Взгляни на него!

— Ксюш… послушай. Я тебе поверю. Я сделаю тест. Но сейчас я за тебя волнуюсь. Тебе плохо.

— Мне не плохо, Вова! Я хочу забрать оттуда ребенка, я хочу сделать хоть что-то хорошее! Ты же можешь? Можешь? У тебя есть связи, у твоего отца есть выход на губернатора, я не знаю…

— На Дональда Трампа, блядь, Ксюша! — рычу я и Вишня отодвигается. — Что ты несешь?! Что значит «забрать ребенка»? Это же не кошечка и не собачка! Его нельзя взять в дом с улицы, постелить коврик и ждать, что он будет вилять хвостом.

— Я знаю, я читала…

— Да что ты там прочитала, — отмахиваюсь я.

— Что это непросто, что будут проблемы, что нужно пройти школу приемных родителей, что будет адаптация, я все это читала, пока тебя ждала, Вова, но мы не можем его бросить!

— Это в любом случае не твоя проблема. Ты уже давно переплатила вселенной по кредиту отца. Необязательно наступать себе на горло и считать себя виноватой. Он был мудаком, а не ты.

— Никольский, — неожиданно зло говорит Ксюха, — мир не крутится вокруг тебя, ясно? Причем здесь чья-то вина? Ребенок остался один! Семь лет жил, ничего не зная о родителях, потому что мой отец играл в бога и Ларису, блядь, Гузееву!

Она испуганно умолкает и прижимает руку к губам.

— Ого. Я не знаю, что сказать.

— Значит, так. Давай по порядку. Я не виновата в том, что у вас с Дашей не сложилось. Я не заслужила быть твоим врагом номер один, отлученным от ребенка. Я признаю, что в годы брака игнорировала твое… м-м-м… душевное состояние, ровно как и ты игнорировал мое. Мы друг друга не понимали и не хотели, в этом виноваты оба. Я не знала, что творит отец, а если бы знала, то пресекла, но ты не дал мне шанса узнать. Я сожалею, что сделала тебе больно тем, что сказала о Даше и я не считаю, что она заслуживала смерти. Мне жаль, что ты почти семь лет оплакивал сына. Так?

— Так. И?

— Ты признаешь, что перегнул палку, ненавидя меня. Признаешь, что я неплохая мать. И просишь меня вернуться. Так?

— Нет.

Она сбивается и удивленно на меня смотрит.

— Я признаю, что зря вообще взял эту палку. Я бы не сделал тебе ничего, если бы сейчас мог вернуться в прошлое. Это… странное чувство. Ты растишь в себе ненависть, накручиваешь себя, доводишь. Потому что так проще, чем переживать, проще найти виновника, чем отыскать его в себе. Я… был у одного парня после того, как ты сбежала тогда, узнав о Даше. Он спросил, что у меня случилось, я сказал, что ненавижу бывшую жену. А он спросил: и все? Я добавил — а еще ненавижу бывшую девушку, которая уже мертва. И отца, за то, что он влез в мою жизнь. И твоего отца за то, что ее разрушил. Список получился здоровый, и психолог спросил, не кажется ли мне, что я ненавижу в первую очередь себя.

— Извините, мы закрываемся, — к нам подходит недовольная официантка.

Достаю из кармана две купюры и сую ей.

— Закроетесь на час позже.

— Принесу вам кофе, — девицу мигом уносит.

— Ты не «неплохая мать», ты единственная, которая нужна Машке. И я прошу тебя вернуться, потому что влюблен, потому что впервые в жизни чувствую не выматывающее желание, а то, что я кому-то нужен.

— Ты был нужен мне очень долго.

— Я знаю. Ксюш…

Прижимаю ее снова, носом утыкаюсь в висок и говорю очень тихо, чтобы любопытная девчонка за стойкой не слышала.

— Прости меня, девочка моя. Прости, я чуть не убил тебя.

Она всхлипывает, трется носом о мою шею, ласково, успокаивая. Внутри все расслабляется, почему-то мысль о ребенке пугает не так сильно, когда я знаю, что никуда уходить Вишня не собирается.

— Я хочу все исправить. Я не хочу платить по счетам отца, но я хочу исправить то, что он натворил, потому что сейчас мы имеем несчастного ребенка, у которого убили маму и отобрали папу. Так нельзя, я могу это исправить, так правильно.

— А что насчет тебя? Правильно, но невыносимо?

Качает головой, берет со стола салфетку и аккуратно вытирает слезы.

— Она попросила прощения. Я не хочу превращаться в человека, который живет злобой и ненавистью. Пусть ее на том свете судят, я пока здесь и я не переношу на ребенка отношение к его родительнице.

— Ты когда-нибудь расскажешь, что случилось у вас с Дашей? За что она просила прощения?

— Сейчас не лучшее время. Так ты сможешь сделать так, чтобы нам отдали Диму? Чтобы он отсюда уехал?

— Ксюх, ты не представляешь, во что ввязываешься…

— Ты хочешь, чтобы я вернулась? Вот мое условие. Если ты не хочешь принимать ребенка, я подниму его сама. Он это заслужил.

Я хочу, чтобы она вернулась. Только мне дико страшно, потому что мир переворачивается с ног на голову, все вокруг рушится, от прежней жизни остаются груды камней — и ничего больше.

Но у меня нет второго шанса на слабость. Я первый использовал с лихвой.

Глава девятнадцатая

Ксюша

Я навсегда запомню эти самые долгие четыре часа в моей жизни. Не знаю, кому и сколько заплатил Никольский, не хочу знать, кому он звонил и как отреагировал свекр, потому что без его помощи ничего бы не получилось. Я просто буду помнить, как директор вывела Диму, посмотрела на нас с опаской, поспешно попрощалась с мальчиком — и исчезла. Она боялась: нас, хмурого Вову, ослушаться приказа начальства и одновременно того, что случись что — ее первую посадят ко всем чертям.

Мне подумалось, что после, когда все кончится, нужно будет обязательно как-то помочь, хотя бы уломать Вовку профинансировать ремонт или что-то такое.

Потом мы мчались по трассе, и я сидела на заднем сидении вместе с ребенком, чтобы он не боялся. И чтобы не бояться самой, потому что осознание того, что я делала, накатило внезапно, обрушилось дикой паникой.

А еще запомню, как Вовка съехал на обочину, бросил мрачное «я покурить» — и вышел. Сквозь белую пелену снега я видела его силуэт, и сердце сжималось от жалости. Что ты натворил, папа? Зачем? Ради моего счастья? Ради иллюзии моей семьи, которая все равно развалилась, и собирать которую теперь приходится по кускам вместе с душой?

— Дим… ты посиди, ладно? Вот, возьми телефон, я тебе сейчас включу мультик. Какой ты любишь?

— Про роботов.

— Держи. Я на пять минуточек, ладно? Не бойся.

— Хорошо.

Я вылезаю из машины и по свежему снегу, проваливаясь по щиколотку, бреду к Никольскому. Он курит, глядя в какую-то точку на снегу. Курит нервно, словно специально отвернувшись от машины. Мне хочется что-нибудь ему сказать, но что можно сказать мужчине, на которого вдруг свалился «воскресший» ребенок?

— Ты в порядке? — спрашиваю я самое идиотское, что только могло прийти в голову.

— Не знаю.

— Мне тоже страшно. Но ты ведь знаешь, что так правильно.

— Я его похоронил. Он семь лет рос без меня. Зачем ему нужен отец?

Я подхожу поближе, потом, подумав, останавливаюсь почти вплотную и заглядываю в уставшие, бесконечно грустные глаза.

— Я впервые в жизни вижу мужчину, у которого такая сильная связь с детьми. У которого идеальное взаимопонимание с дочерью. И который так сильно тоскует по сыну, хотя видел его лишь однажды. Будет сложно. Но я тебе помогу, а ты поможешь мне. И у нас еще Машка, помнишь? Нам нужно сделать так, чтобы для нее это не стало очередным стрессом. И Дима будет осваиваться. И твое окружение сожрет нас без соуса и приборов.