‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Пошли, побеседуем.

Она пытается вырваться, но наши силы не просто не равны, по сравнению со мной она — новорожденный котенок. Я снял номер напротив них, да что там — я забронировал ВСЕ свободные номера, чтобы ни одна сволочь не влезла в мои дела. Пришлось дать администраторше пятерку, чтобы она дала ключ от комнаты бывшей.

— А ты похудела. Год назад ты у тебя хотя бы были сиськи.

— Как возвышенно. Не придумал более изящного оскорбления? Ты же, вроде, из приличной семьи.

— Это не оскорбление, это констатация.

— Единственная констатация, которая меня порадует — это констатация твоей смерти.

Она действительно поменялась. Или всегда была такой, а я не замечал? В этой девице, острой на язык, обозленной, готовой драться до последней капли крови, нет ничего общего с бесцветной богатенькой наследницей, что шастала по дому и пыталась изображать идеальную жену.

— Садись, — я киваю на постель, — будем разговаривать по-другому.

Бывшая складывает руки на груди и отходит к стене, всем видом демонстрируя, что по моим правилам не играет. Меня это даже веселит, хотя, казалось бы, поводов для веселья нет.

— Сколько? — спрашиваю я.

— Что?

— Сколько тебе надо денег, чтобы ты навсегда забыла о моем существовании.

— Да я доплатить готова, чтобы это случилось! Отдай мне дочь — и будь уверен, ни секунды своей жизни я не проведу, вспоминая о тебе!

— Нет, милая, так не пойдет. Дело в том, что я не хочу тебя больше видеть. Ни вообще, ни рядом с дочерью. И, раз уж твой папочка оставил тебя с голой жопой, предлагаю выгодную сделку. Я тебя содержу, а ты… превращаешься в холостую бездетную девочку, которая верит, что бабло падает с неба. Все очень просто, все как ты привыкла. Назови сумму. Можешь ежемесячную, если боишься проебать все сразу.

— Пошел ты! — рычит Ксения.

— И ругаться научилась. Но ты подумай хорошенько. Что ты будешь делать с ребенком? Что ты ей дашь? Чем заплатишь за учебу? За еду? Во что оденешь? Какое образование дашь? ПТУ маникюрщиц, блядь? На панель пойдешь? Так у тебя опыта мало, ты как бревно в постели.

— Как же ты тогда спал со мной, если я такая ужасная и ненавистная?!

Эта фраза становится спусковым крючком, и я в одно мгновение оказываюсь рядом с бывшей, вжимаю ее в стену и слышу испуганный тихий всхлип. Вся ее смелость улетучивается, а меня снова накрывает вишневым запахом. С удивлением я чувствую, как напрягается член, смотрю на дрожащие губы и до дрожи хочу прикусить их, заткнуть ее рот, заставить замолчать.

— Хочешь узнать, как я с тобой спал? Уверена, что это разумное решение, милая?

— Пусти меня! Мы говорим о ребенке, а не о…

Я смеюсь, запрокинув голову, а руки сами медленно ведут по ее бедрам, приподнимая тонкую ткань платья.

— О чем? О сексе? Что, не можешь вспомнить, когда в последний раз трахалась? Хочешь, я напомню? Когда это было? Года два назад? Или полтора? Ты не отмечала дни в календарике?

— Хватит!

Она прячет глаза, из которых на щеки проливаются две дорожки слез, бьется, пытаясь вырваться на свободу, но не может сдвинуть меня и на миллиметр. Кровь закипает, словно у меня поднимается гребаная температура. Реакция на бывшую одновременно злит и пугает, но силы воли, чтобы выпустить ее из стального захвата нет. Запускаю пятерню в волосы — и вишней пахнет сильнее.

Я чувствую себя последней мразью, но ее очередной полувздох-полувсхлип отзывается ноющей болью неудовлетворенности.

Хрен тебе, Никольский. Не смей к ней прикасаться. Не смей ее целовать, это последняя женщина на Земле, которая способна доставить тебе удовольствие. Только не она. Тысячи шалав кинутся, роняя тапки, едва ты поманишь кошельком, отсосут причмокивая. А эта тебе не нужна, эту ты выбросил из дома и поклялся себе никогда больше не касаться ее даже мельком.

— Володь… прекрати… я тебя прошу, ты же не сволочь, я же знаю тебя, ты Машку любишь… я ее мама, я без нее жить не могу, я… я без тебя жить не могла, что я тебе сделала, ну что?! Я же не просила ее забрать, я видеть ее хочу… ну пожалуйста, ну хоть раз в недельку… у меня никого больше нет. Только Машенька. Что ты творишь?

Поднимает голову, пытаясь заглянуть мне в глаза.

— Мне страшно рядом с тобой. Ты не тот человек, за которого я выходила.

— Наконец-то до тебя это дошло.

Гори оно все, блядь, адским огнем. Все обещания себе, все принципы, самоконтроль туда же. Я рывком расстегиваю рубашку, пуговицы осыпаются на пыльный, местами прожженный ковер.

Бывшая смотрит, не отрываясь, на мою грудь и руку. Туда, где черные узоры покрывают кожу. Ее взгляду словно вторит кислота, она разъедает изнутри, требует облегчения, хотя бы временного.

— Ты сделал татуировку. Давно?

Это не ее дело. Не ее забота, она вообще не должна была увидеть татуху, я делал ее совсем не для нее. Но почему-то сейчас стою и жду, вместо того чтобы получить все, что захочу, доломать эту гребаную куклу и выбросить на свалку, в кучу таких же, как она.

Снова смотрит своими огромными глазами, в которых еще стоят слезы.

— Что с тобой происходит? Ты не только меня мучаешь, ты себя мучаешь…

Я больше не могу ее слушать. И затыкаю ей рот жестким поцелуем.

Чувствую себя безумцем. Когда разум вопит одно, а тело само принимает решения. Я никогда ее не целовал с желанием. Дежурные поцелуи на людях или в редкие моменты близости не в счет, я не хотел чувствовать ее вкус. Мягких, упругих, сладких. Бывшая не может бороться со мной, хоть и пытается, я не просто сильнее, я сейчас обладаю неограниченной властью. В коктейле с ненавистью и болезненным желанием она пьянит.

Целую жадно, с напором, отбирая у нее последние крохи дыхания. Вкладываю в поцелуй все, что не могу сказать, всю злость на то, что эта женщина существует. В жизни и в моей голове. На то, что ебаный вишневый запах не дает покоя, что она стоит, вжавшись в стену, а я не могу от нее оторваться.

Сжимаю волосы на затылке, свободной рукой приподнимая подол ее платья. Веду по нежной коже бедра, вдоль края тонкого кружева. Ксения всхлипывает, пытаясь меня оттолкнуть, но я уже чувствую жар ее тела, и мне смешно. Оторвавшись на миг от нее губ, я смеюсь, а она жадно хватает ртом воздух.

— Отпусти меня!

— Придется попросить убедительнее!

Пробираюсь рукой под платье, сжимаю грудь. Твою мать… что я творю? Но остановиться уже не в силах, я опьянен властью. Сжимаю напряженный сосок и губами ловлю жалобный всхлип.

Глупая дурочка. Готов поспорить на что угодно, она еще надеется, что я оттаю. Что сейчас она ответит на поцелуй, неумело, осторожно — и я тут же превращусь в мужика из ее мечты. Который целует ее перед работой и трахает под одеялом с выключенным светом по воскресеньям.

Размечталась.

Я толкаю Ксению на кровать и тут же вжимаю в постель своим телом, не давая ни шанса ускользнуть. Полные яркие губы опухли от поцелуев, а платье задралось, обнажая бедра.

— Мне кажется, ты возмущалась, что я трахаю других баб. Не показалось? Хочешь, покажу, чего я жду от них?

Расстегиваю пряжку ремня и брюки, выпуская на свободу член, сил превозмогать возбуждение уже нет, я как будто не трахался несколько месяцев и впервые увидел голую бабу… блядь, да она даже не голая, в каком-то идиотском дешевом платье!

— Сожми его, — голос получается хриплый, будто не мой.

Хватаю ее запястье, заставляя положить ладошку на возбужденный орган, и перед глазами рассыпается сноп искр. Меня словно бьет током. От боли, смешанной с наслаждением, я снова набрасываюсь на ее губы, кусаю — и вдруг чувствую слабый вкус крови, который пугает даже меня.

Опускаю руку вниз, проникаю под кружево и с силой касаюсь напряженного влажного клитора, вырывая у бывшей тихий исступленный стон. Ласкаю губы языком, зализывая собственный укус.

— Тебе придется мне помочь, милая. Или я кончу с твоей помощью, или придется тебя трахнуть.

— Ненавижу тебя…

— Я чувствую, как ненавидишь. Так ненавидишь, что влажная и горячая. Ну что ты? Ты же хотела, чтобы я с тобой, как с ними? Чтобы от души?

Снова запускаю руку в волосы. Не могу от них оторваться. Рассыпавшиеся по покрывалу, темно-вишневые, поселившиеся в моей башке с того момента, как я их увидел.

— Вот такая она, моя душа. Подумай хорошенько, хочешь ли ты в нее и дальше заглядывать.

Мне надо немного. Несколько ее движений рукой, чтобы накрыло, чтобы окончательно отключился мозг под дикую фантазию о том, как я вбиваюсь в ее тело, чувствую сладкие спазмы.

Я не знаю, что со мной происходит. Не понимаю и не хочу понимать, почему женщина, которую я игнорировал шесть лет, вдруг оказывает на меня такое влияние, но я хочу победы. Окончательной, абсолютной власти над ней. Мне мало кончить, я хочу видеть ее противоречивое удовольствие.

Это несложно, если понять, на какие точки давить, а я, кажется, понял. Иллюзия нежности способна творить чудеса, мне стоит только прикоснуться к ее губам чуть невесомее, подарить дебильный, но так любимый бабами, поцелуй без языка, медленный, неторопливый. Подарить наваждение, будто ненависть испарилась, будто ничего, кроме желания между нами не осталось, словно ненависть с каждым новым ударом сердца исчезает.

И бывшая выгибается в моих руках, отданная во власть моих пальцев. От ее ненависти и показного равнодушия ко мне не остается ни клочка. Сегодня я победил. А новой битвы не представится, утром я возьму дочь и уеду, и больше никогда не увижу бывшую, а все, что сейчас произошло, похороню в памяти навсегда.

Не запомню ее такой. Оставлю в памяти образ холодной суки, вытравив эту картину, каленым железом выжгу воспоминания о том, как она затихает подо мной, положив ладони на грудь. Навсегда запру в самых дальних глубинах сознания гребаную мысль о том, какой беззащитной выглядит девушка в постели и как легко совершить непоправимое, выпустив зверя наружу.