Гузель Магдеева - Неподчинение

Нужно остановиться. Нужно перестать об этом думать.

— Хватит, — словно читая мои мысли, сказал Руслан. — Всё закончилось.

А меня накрывает. Трясёт.

— Нет, — ответила, зубы стучат. — Это никогда не закончится. Никогда. Он будет преследовать меня вечно, пока свое не получит, пока не выпьет до дна и мои активы денежные, и мою душу…

Мы останавливаемся так резко, что я, непристегнутая, подаюсь вперёд и едва не трескаюсь лбом о бардачок.

— Что-то случилось, да? Только скажи мне сразу!

Потому что мне страшно. За мной гонятся. Меня гонят, словно зверя, и на моей стороне только Руслан.

Руслан же тянется к бардачку. Там сигареты, дешёвые, хозяина машины. Наверняка, Руслан к таким не привык, но все равно закуривает, горький дым заполняет салон, тонкой струйкой утекая в приоткрытое окно.

— Если бы ты была мужиком, — спокойно говорит Руслан. — Я бы тебе сейчас отвесил оплеху. Но ты женщина. Маленькая, к тому же, пиздец, какая, и зашибить насмерть можно ненароком. Поэтому давай, успокаивайся как-нибудь сама. И желательно, быстрее, нам ещё из города валить.

Как ни странно, его слова до меня доходят. Я не то, чтобы успокоилась, просто взяла себя в руки. Руслан докурил, вышел из машины, открыл мне дверь. Джентльмен. А в машину, совсем недавно, буквально забросил, как мешок с картошкой. Но он меня спасал. Он единственный, кто меня спасает.

— Пошли, — и я послушно встаю, иду за ним. Руслан же оборачивается, смотрит и чертыхается — Какого хрена ты босиком? Ах, да…

Я решила, что идти в одной тапке вовсе никуда не годится, бросила её в машине. Руслан на руки меня подхватил, так легко, как будто я и не вешу ничего.

— Куда мы идём?

— Тебе нужно переодеться.

Квартира, в которую он меня привёл, безликая. Нищетой пахнет, не чета той, в которой окна в пол, в которой женские вещи, а на расческе светлые волосы. Зашла в ванную. Здесь на расческе волосы тёмные и волнистые. А в мусорном ведре срезанные пряди волос. Так вот, где моя Ясмин в мальчика превращалась… Одну прядь, нисколько не брезгуя, я достала себе.

— Там вещи, не спрашивай даже чьи. Возможно даже прошлых хозяев. Найди себе что-нибудь и переоденься, не в пижаме же ехать. Потом сядь поешь, здесь ещё осталась еда, а то уроды и поесть тебе не дали.

Я послушно роюсь в чужих вещах. Правильно, Руслан называл меня золотой девочкой. Такой я и была, и сейчас мне откровенно неприятно, но я понимаю — нужно. Вещи, надеюсь стиранные, лежали в шкафу долго и пахнут пылью. Нахожу себе потертые джинсы, после всего, что случилось, я сильно похудела, и они, пусть и маленького размера, на мне висят. Руслан делает дополнительные дырочки в ремне.

— Ясмин тоже сначала в этой футболке спала, — улыбается Руслан.

И чужая вещь сразу становится родной.

На моих ногах тенниски, тоже на размер больше, но пусть лучше так, чем жмут. Джип Руслана остался у клиники, мы садимся в какую-то дряхлую машину отечественного производства.

— Ты не будешь никому звонить?

— Нет, — жёстко отвечает он. — Я не знаю, кому верить. Сашка, его как раз выписать должны, поймёт, что мы живы и были здесь. Большего сейчас не нужно. Я повезу тебя один.

Дорога обещает быть долгой. К тому же — непростой. Машину нещадно подкидывает на кочках, трясёт, к тому же, в ней пахнет бензином. Но, если мы в ней едем, значит, так нужно.

Ближе к выезду из города Руслан напрягся. Внешне это никак не выразилось, но я чувствую, словно на него настроилась. Снова за сигаретами потянулся. Пистолет достал, положил рядом, словно это норма, так вот с пистолетом ехать…

Проскочили мы нормально, да и как иначе? Я не верила в способность Динара перекрыть все выезды, да ещё так быстро. Вот если бы это происходило в моем родном городе… Там Бикбаев — старший мог все.

Но там же был мой брат, словно, в противовес ему.

— Федеральная трасса одна, — говорит Руслан. — на ней нас зажать, плевое дело. Поэтому мы по ней не поедем. Поездка станет ещё менее комфортной, готовься.

Я готовлюсь. Плюс один — под тряску в машине совершенно не возможно связано думать. Я не могу думать не о Ясмин, не о Динаре, не о том, что неделю назад у меня случился выкидыш. Я лишь мечтаю о том, что когда-нибудь машина остановится и я из неё выйду. А я ещё робко надеюсь, что меня не стошнит.

Но чем дальше мы уезжаем от города, тем легче становится дышать. Мы сворачивает с основной трассы в сторону небольшого городка, затем пересекаем несколько посёлков, а потом и вовсе съезжаем на проселочную дорогу. Возделанные поля кончаются, нас обступает лес.

Руслан наконец, а едем мы уже несколько часов, останавливается и позволяет мне размять ноги. "Пудрить носик" я ухожу в кусты. И так неожиданно становится смешно. Снимаю тенниски, иду босиком по траве. Светит солнце, падает узорчатой тенью под кроны деревьев. Птички поют. И мне — хорошо. Словно для того, чтобы прийти в гармонию с собой, сначала нужно было потерять все, упасть на самое дно, а потом…прийти в лес.

— Недаром партизаны раньше в леса уходили, — с удовольствием потягивается Руслан. — Теперь хрен нас тут найдёшь.

Мы едем весь долгий день. В одной из деревень, что встречались все реже и реже, они в основном к трассам жались, купили поесть и воды. К вечеру мне казалось, что мы заплутали — дорога превратилась в две еле заметные колеи, а между ними трава растёт. Но Руслан ехал уверенно, значит, знает куда.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказала я, когда стемнело. — Ты за рулём уже часов десять, не меньше.

— Херня вопрос, — отмахнулся. — И больше бывало.

Все решилось само. Под машиной грохнуло, словно мы железным брюхом задели что-то, загрохотало, запахло паленым. Руслан выругался, а машина, проехав ещё несколько метров, встала, как вкопанная.

Затем он буквально разбирает машину, а я сижу, пытаясь не уснуть. Заставить автомобиль ехать, если у него сломалась жизненно важная деталь, невозможно. Во мне махом просыпается женщина, жена — так и тянет сказать, я же говорила… хихикаю про себя, но молчу, не говорю.

Потому что с ним не страшно. Даже в ночном лесу. Наоборот, удивительно хорошо, словно от всех сбежали. Я бы здесь навсегда осталась, если бы не Ясмин. А ещё тут комары, единственный минус.

— Пешком пойдём, — констатирует мой спаситель огорченно.

— До дома? — удивилась я. — Несколько сотен километров ещё.

— Тут недалеко деревенька рыбацкая на реке. Там разберёмся.

И мы идём. Сначала просто рядышком. Потом я беру его за руку. И мне — хорошо. Пожалуй, я и правда готова шагать так все пятьсот оставшихся километров.

Когда я устаю, он берет меня на руки, словно ему самому передышка не нужна. К деревне мы выходим через долгий час, впрочем это и деревней сложно назвать — несколько избушек на сваях у берега затона. Камыши, сырость, комаров — миллионы. До ближайшего домика я почти бегу. В нем никого, пыль, колючие одеяла стопкой на железной советской кровати. Консервы в шкафчике. Печка, которую Руслан сразу затапливает, и я только тогда понимаю, как замёрзла.

— Тут только рыбаки тусуют, — говорит Руслан. — Сейчас будни, нет никого. Но Петрович все лето тут живёт, значит ушёл на ночной клев, утром вернётся.

Заваривает чай. Сахара нет, но чай из жестяной кружки, которая сразу же нагрелась, обжигая ладони, кажется самым вкусным, какой я только пробовала. Я макаю в него сухарь, и это мне тоже нравится, пусть и оседают крошки белесой мутью на дне. Вкусно.

— Спи, ты устала.

Кровати здесь две, напротив друг друга. Мы столько пережили вместе, а ложится он отдельно. Я лежу, глотаю слезы. Глупо, но вдруг обидно, до чёртиков. В избушке абсолютная тьма, только из-под заслонки печки падают рыжие полоски света.

— Ревешь? — спрашивает он.

— Реву, — соглашаюсь я.

Молчим долгую минуту.

— Ну и дура.

— Сам дурак, — фыркнула я, а он засмеялся, словно только того и ждал.

А потом его постель скрипнула. Я замерла, а потом скрипнула, прогибаясь, и моя. На такой кровати явно неудобно спать вдвоём, но мне плевать. С готовностью поворачиваюсь к нему, раскрываю объятия, он целует и ворчит, что я от слез просолилась, как селёдка.

Все на краю света можно. Всё правильно. И визгливый скрип железной кровати наверняка раздаётся на всю округу, но кому какое дело? Правда, у Руслана терпение кончилось, мы перебрались на дощатый пол.

Обнимаю его всем телом. Ловлю его дыхание. Кожа покрылась испариной, наши руки скользят друг по другу, я хочу изучить его тело полностью, до последней родинки или впадинки шрама. Он нужен мне весь, целиком.

Огразм накатывает внезапно. Я ещё не привыкла к тому, что они вообще бывают, поэтому полностью дезориентирована, кровь бьётся в ушах, коленки трясутся. Хватаюсь руками за его мокрую спину. Ловлю его оргазм, правда, рисковать он не стал, успел за мгновения до, и сперма тёплыми толчками выплескивается мне на живот. Мне все равно приятно ощущать его возбуждение, его наслаждение, пусть он и не во мне сейчас. Мысль о том, что я могу довести до изнеможения эдакого великана пьянит.

А потом, когда спазмы его удовольствия стихли, когда он уткнулся, обессиленный, в моё плечо, я сказала тихонько, касаясь щекой его уха:

— Ясмин твоя дочь.



Удовольствие ещё тонко стучит в ушах, разливается огнём по венам. Мне… слишком для новостей хорошо. Особенно таких вот, которые как ушат холодной воды.

— Что? — переспрашиваю я, словно давая шанс отыграть ситуацию назад.

— Ясмин. Твоя. Дочка, — отвечает раздельно, чётко, и сразу понятно становится, что пути назад нет.

— Блядь.

И на то, чтобы новость переварить, мне требуется долгая минута.