В подсобку просачивается свет и Эл выходит в коридор, едва ли хоть раз глянув в мою сторону. Я проглатываю обиду, потому что Крюгера нужно принимать таким, как он есть. Чудовище нельзя любит в пол силы, потому что Чудовище никогда не согласится на полумеры.

Тому времени, как я, на нетвердых ногах, выхожу в коридор, стараясь не ослепнуть от освещения после темной подсобки, Эла уже и след простыл. Остается только идти на его терпкий запах, и радоваться, что хоть что-то, но я у него украла, и вне зависимости от того, как кончится сегодняшний вечер, мне будет что положить под подушку.

Глава сорок шестая: Габриэль

«Я действительно это сказал?»

Одно слово, но оно вяжет язык почему-то терпко-сладким привкусом, словно кальянный дым, которого я по неосторожности глотнул слишком много.

— Габриэль Александрович, — встречает начальник службы безопасности, когда я захожу в один из номеров, где мои натасканные псы устроили настоящий шпионский штаб. Если бы не был так взвинчен, наверняка бы отпустил пару шуток по поводу того, что с такими тылами можно начинать холодную войну.

— Он передал информацию, — говорит мой главный эСБэшник. — Сливает все.

— Те же координаты?

— Как всегда. Хорошо, что попался.

Я киваю, тру пальцами переносицу и пытаюсь вникнуть в то, что мне говорят.

Интересно, что скажет мать, когда узнает, что если бы не она, для нас с Кирой все могло бы закончиться не так радужно? Что именно ее выходка стала той каплей, которая склеила нас намертво? Клок волос точно себе выдерет.

— Можно его брать? — спрашиваю, когда эСБэшник заканчивает с деталями.

Мы две недели отслеживали Киру, чтобы взять засранца на горячем, и мне натерпится лично разъебать ему рожу, затолкать в глазные дыры стекла от очков и посмотреть, как тварь заплачет кровавыми слезами.

— Все доказательства тут, — молодой пацан из айтишников довольно стучит пальцем по съёмному жесткому диску, на который скидывает что-то прямо с ноутбука. — Хватит, чтобы пришить промышленный шпионаж и миллионный ущерб.

Киваю, тянусь, чтобы поправить галстук — и в друг с опозданием понимаю, что оставил его в кладовке. Мысли о Кире, сидящей на столе в открытой развратной позе, заставляет захотеть одернуть пиджак. Сукин сын очень дорого заплатит за то, что лишил меня моей Косточки на эти две недели.

Косточка. Ну надо же.

Откуда что берется?

— Пойдем распаковывать подарки, ребята, — говорю я, и мои цепные псы — вышколенная охрана в количестве шести человек — идут следом.

Морду мудаку Морозову я точно разобью собственными руками, а эти парни просто проследят, чтобы он не унес ноги до того, как мизансцена подойдет к концу и сраное ружье, наконец, выстрелит.

Я холле уже не протолкнуться, но охрана в считаные секунды находит знакомую башку.

Снова рядом с Кирой, снова держит ее за локоть и наклоняется к уху, словно собирается нашептать ей признание в любви.

Хорошо, блядь, что у меня есть законный повод его убить. Клянусь, если б у подонка не было маленькой дочери, я бы точно сделал так, чтобы остаток дней он провел со сломанными конечностями и адской болью там, где даже болеть нечему.

Я даю знак охранникам, чтобы нашли мою мать и отвели в заранее подготовленную комнату. Там все проверили на предмет прослушки и в тех стенах кристально чисто.

Как в исповедальне, мать его.

Но Морозова я возьму сам, прямо сейчас, пока он думает, что можно безнаказанно использовать мою Косточку и превращать ее в инструмент для собственного обогащения.

— Кира, а я тебя везде ищу. — Почти грубо вырываю ее из рук очкарика.

Она поворачивает голову, топит цунами криптонитовой страсти. Еще не остыла, еще пахнет мной. Наверняка между ногами тоже весь я. Бля, мы уже дважды трахались без защиты, и мне в общем, плевать, даже если завтра она скажет, что залетела. Точнее, мне совсем не плевать, но я убираю неожиданные сантименты в самый дальний угол своей души. Это подождет.

— Она со мной, — влезает Алекс, но я толкаю его в грудь, отправляю прямиков м «нежные и ласковые» руки моих двухметровых гоблинов в черном. Очкарик окидывает их нервным взглядом, и я нее без удовольствия замечаю нервную испарину у него на лбу.

— Ты потеешь, как свинья, — говорю коротко и кивком даю ребятам знать, что жертву можно тащить в клетку. Киру веду сам, и она очень-очень быстро, чуть не падая, переставляет ноги следом.

— Какого хрена? — возмущается Морозов.

— Что ты нервничаешь так, Морозов? — говорю в его перекошенное паникой лицо.

Удивительно, что в нашу прошлую встречу он так не дергался. — Не хочешь лично поздравить именинника? А я вот как раз хочу увидеть твой подарок лично. Надеюсь ты разучил поздравительную кричалку, потому что придется встать на стульчик.

— Кира, ты в порядке? — спрашивает он с такой заботой, что его рот хочется заткнуть кулаком. Заодно и проверить, можно ли одним ударом вышибить все зубы.

Кира вопросительно ловит мой взгляд, а я просто таращусь на ее искусанные мною губы.

— Просто не спорь с этим ненормальным, — отвечает Кира, вздергивая нос.

Моя мать уже на месте: охрана безуспешно пытается заставить ее сидеть на месте, но она и сама останавливается, когда на «арене» появляюсь я, Кира и Морозов.

— Габриэль, что за спектакль?! — не разобравшись в чем дело, набрасывает она.

— Сядь, — приказываю я. — Сядь!

Она проходит по Кире злым взглядом, но все-таки опускается в кресло. Морозова тоже отпускают, и он раздраженно потирает запястья, которые мои гоблины не слишком ласково ему заломили.

— Кира, дай мне свой телефон, — протягиваю ладонь.

Она молча раскрывает сумочку, достает его и вкладывает мне в ладонь. Но мне даже не нужно его включать: последние две недели он был полностью у меня перед глазами.

Все звонки, сообщения, исходящий и входящий трафик, социальные сети, почта.

Абсолютно все. Моя служба безопасности разве что не научила этот маленький гаджет становиться на задние лапки и лаять за кусок сахара.

— Кому ты давала свой телефон? — спрашиваю четко, по слогам.

— Не понимаю, — хмурится она. Все-таки она не умеет врать, совсем. Просто удивительно, что продержалась так долго. Видимо, Морозову пора подумать о новых очках.

— Ты давала свой телефон кому-то в последние минут тридцать?

Она молча смотри на очкарика.

— Что за херня? — «не понимает» он.

— Кира, ты занимаешься производственным шпионажем? — игнорю его реплику. — выносишь секретную информацию?

— Нет, — прямо и совершенно бесхитростно отвечает моя Косточка.

— Я звонил домой, — снова встревает Алекс. — Что за цирк без клоунов, Крюгер? Совсем двинулся, потому что тебя отшили?

Охранник собирается поучить его смирению кулаком, но я останавливаю здоровяка.

— Кира, скажи ему.

— Уже можно? — улыбается она с облегчением.

— Скажи сейчас, пока он еще может слышать.

Я сказал ей, что люблю, но на самом деле, я осознаю это чувство только сейчас: ярко, сочно, пока Косточка идет ко мне уверенным шагом. Становится рядом, чуть-чуть заходя за спину, где ей самое место — сейчас и на всю жизнь.

— Я его не отшивала, — говорит Кира. Морозов сопит, тянет носом, словно ублюдок, который вдруг понимает, что вместо подарка ему под елку положили большой резиновый хер. — Я сказала ему «да».


Флешбек: Кира

Две недели назад…

Я не помню, как ловлю такси: кажется, просто выбегаю на улицу и машу рукой всем проезжающими мимо машинам. В голове бьется что-то тяжелое, горячее, слово металлический шарик в невесомости, чувствительный к каждому моему шагу. Машина притормаживает не очень аккуратно, окатывает меня водой из грязной лужи. Водитель бормочет извинения, но не очень старается, хоть мне плевать: ныряю в салон, трясущимися руками только с третьей попытки нахожу ручку, чтобы захлопнуть дверь.

Должно быть какое-то разумное объяснение всему происходящему. Потому что если его нет… Этот поступок Габриэля — он перечеркивает все, он словно отпечаток грязной обуви на моем признании. Как будто все, что я сказала утром, мои слова о прощении и о том, что я буду любить его таким, как есть, значат не больше, чем выстрел выхлопной трубы.

Но я не знаю, что думать. Все попытки мыслить трезво, искать логику и закономерности выскальзывают, словно песок сквозь пальцы, и остается только колючее недоверие, сумасшедшая ревность и обиды прошлого, которых так много, что игнорировать их равносильно танцу на заминированном поле.

«Зачем ты так со мной, Габриэль?»

В квартире собачий холод. Кажется, на двери в подъезд еще днем висел объявление о прорыве и ремонтных работах. Я снимаю обувь, но так и хожу по дому в куртке: ставлю на плиту чайник, держу над теплом трясущиеся пальцы и думаю о том, что Габриэль, должно быть, позвонит и скажет, что занят. Или даже не будет звонить, потому что он никогда не станет оправдываться. Это не в его природе. Наверное, разговор с матерью расставил все на свои места. Матери умеют быть убедительными, тем более Валентина, у которой полный рот аргументов, почему бедный монстр, уложивший в могилу его брата, точно не лучшая партия для завидного холостяка.

Я уже давно сняла пальто, выпила две чашки кофе, но руки дрожат до сих пор, и нервы так натянуты, что, когда в дверь раздается звонок, я подпрыгиваю на месте, словно у меня над ухом выстрелили из ружья. Почему-то боюсь пошевелиться. Может быть, просто соседка? Иногда она заглядывает, чтобы одолжить соль или сахар. Но звонок повторяется, и на этот раз он настойчивый.

Только один человек может приехать ко мне почти в полночь и так настойчиво проситься войти. Я подхожу к двери и, поймав паузу между звонками, говорю: