— Кто-то в твоем окружении сунул тебя ко мне. Нарочно. Кто-то, кто знает о наших непростых отношениях и знает, что, если шпионаж раскроется, я подумаю на тебя и это будет самое логичное решение. Есть варианты?

Она делает лучше, чем если бы просто озвучила пару фамилий. Она просто шаг за шагом рассказывает о том, как попала в «ТАР»: с самого начала, буквально с того дня, как подруга приволокла ей букет от Морозова, из-за которого ее вышибли с работы. И я вспоминаю, где я видел этого очкарика: на корпоративах, потому что он работает в «ТАР» внештатным фотографом. Вспоминаю громкий скандал вокруг его развода, вспоминаю. И в голове крутится еще что-то, что тяжело поймать вот так сразу. На часах уже первый час ночи, но я все равно звоню начальнику службы безопасности: он как будто и не спит вообще, голос четкий, без намека на сон.

— Виктория Викторовна и этот ублюдочный очкарик — как-то связаны?

— Габриэль Александрович, она же его мать. Но Морозов на отцовской фамилии. Я же докладывал еще когда.

Матерюсь и одними губами говорю Кире: «Извини».

— Они шпионят, Саныч, — говорю ему и он матерится в ответ. — В семь утра у меня в кабинете.

С минуту мы с Кирой просто сидим в тишине, а потом она сама, словно любопытная кошка. Начинает распутывать клубок: как подружка Вера «вдруг» притащила веник, как потом ее фотография «вдруг» попала на глаза директору частной школы, как потом Морозов «вдруг» нашел такое чудесное место работы, и как ее «вдруг» взяли даже без номинального собеседования. И что много раз забывала телефон, когда бегала по заданиям Виктории.

Я слушаю и киваю, поправляю, делая свои пометки, но в итоге картина настолько четкая и ясная, что я почти уверен — внутреннее расследование подтвердит ее почти в точности. Возможно, выцарапает наружу какие-то дополнительные детали.

— Против этой парочки пока нет явных доказательств, — говорю я, и Кира кивает, соглашаясь. — И мне нужна твоя помощь, Кира.

— Я вся твоя, Крюгер, — без раздумий соглашается моя упрямица.

— Ты хоть понимаешь, что это звучит просто как удар током прямо в член? — признаюсь я, и Кира краснеет. — Можешь посмотреть, что в коробке.

Она взвивается на ноги со скоростью сквозняка, берет подарок, снова садится около меня и медленно открывает. Это кольцо лучше того, что было в прошлый раз, и если так подумать, то я даже рад, что первое она вышвырнула. Кира долго не решается достать его, так что приходится ей помочь. В полной тишине, надеваю кольцо на ее безымянный палец, радуясь, что угадал с размером — кажется, меньше просто не было.

— Я согласна, Крюгер, — говорит она, улыбаясь, сидя передо мной на коленях, словно прилежная школьница.

— А я вроде не спрашивал, — подначиваю ее.

— Я ведь и это кольцо вышвырну, Крюгер.

Приходится заставить ее подняться, а самому, нарочно охая и хмурясь, встать на одно колено.

— Будешь жить в моем мрачном замке, Кира?

— Буду, Агрессор, — снова разводит мокроту она.

— Выйдешь за меня замуж?

Да ну на хер, хватит с меня колен.

Ее соленое от слез «да» я ловлю жадным поцелуем.

Глава сорок седьмая: Кира

Пока я стою сзади него, за плечом, и осторожно тянусь, чтобы сплести наши пальцы, мир странным образом преображается. Я словно вдруг стала единой и целой, собранной из множества кусочков, которые потерялись во времени и пространстве. Но, что куда главнее, собирая себя, идя по следу хлебных крошек собственной разбитой души, я пришла именно туда, где должна быть всегда: возле своего Чудовища. И это самое безопасное место на земле.

Алекс смотрит на нас огромными глазами, в которых недоумения даже больше, чем отчаяния. Он явно не понимает, где допустил ошибку, как проморгал заговор, пока сам играл на сторону. Мне хочется впитывать его панику, словно губке, потому что она так восхитительно оттеняет наш с Габриелем триумф. Наверное, я перенимаю у моего Агрессора его дурные привычки, потому что начинаю наслаждаться чужим страхом: как же так, что я упустил?

Пауза растягивается до состояния свежей жвачки: она тугая и не очень длинная, но стоит Алексу открыть рот, как тут же лопается, оставляя в воздухе слабую упругую вибрацию.

— Это просто подстава, — говорит он, и я слышу едкий смешок Эла.

Зря он это сказал. Зря подумал, что может переиграть свою участь, доказывая льву, что он не лев, а осел. Вряд ли Габриэля можно было разозлить еще больше, но Морозов превзошел сам себя.

Я чувству, как мой Агрессор делает шаг вперед, поэтому еще сильнее сжимаю его пальцы между своими, нарочно удерживаю на месте, прижимаясь носом к плечу.

— Не стоит он того, — говорю так тихо, что даже в не очень большой комнате эти слова слышит только Эл.

Я делаю это не из жалости к Морозову или какого-то сострадания. Я первая «за» то, чтобы люди, которые играют чужими судьбами ради денег, получали свое. Но есть две вещи, которые могут срикошетить, если вора наказать по заслугам. У него есть маленькая дочь, и ребенок не виноват, что ее отец оказался таким вонючим куском грязи. Второе — Эл вряд ли в состоянии себя контролировать. Две недели, полных четырнадцать дней мы оба делали вид, что перестали существовать друг для друга. И все это время Алекс увивался вокруг меня, опыляя обманом. Хорошо, что именно сегодня все закончилось. Оборвалось до того, как я начала задыхаться в паутине лжи.

Бесчисленное количество раз мне хотелось просто ударить его чем-нибудь тяжелым, когда он, как бы невзначай, заводил разговоры о Габриэле. Как будто знал, что бьет в самое больное место. Сколько всяких небылиц придумывал, подкладывая фото Габриэля, которые не могли быть новыми, делал так. Чтобы я «случайно» на них натыкалась.

Господи, стоит вспомнить, как они с матерью на пару шлифовали меня, как идея сдерживать Габриэля уже не кажется такой хорошей. Я бы сама выцарапала подонку глаза. Утешает и успокаивает лишь то, что свое он и так получит. В полном объеме. Как и все, кто вклинивался между Чудовищем и его Красавицей. Так сказал Эл, когда уезжал от меня в ту ночь. И в моей несчастной голове не осталось ни тени сомнения о нашем будущем. Я бы скорее поверила, что луна упадет на землю чем в то, что Габриэль может от меня отказаться.

Я размыкаю пальцы, и поздно понимаю, что Эл, как всегда, остается верен своей природе. Он успевает сделать шаг до того, как я охаю, и кулак врезается в челюсть Алекса с оглушительным противным хрустом. Морозов воет, ноги подводят его, но один из амбалов придерживает его за шиворот, фиксируя в горизонтальном положении. Алекс слепо машет кулаками, но это и близко не похоже на попытки дать отпор. Габриэль просто отбивает его руку и бьет еще раз, теперь уже левой, на этот раз позволяя Морозову бесформенным тюком оплыть на пол.

— Ты сядешь так надолго, что увидишь своих внуков только на фотографиях, — говорит Габриэль. — Доказательств против твоих махинаций достаточно. И, кстати, скажи спасибо, что спрячу тебя за решеткой от людей, в пользу которых ты шпионил. Потому что вот-вот они узнают, что все две недели ты сливал им дезинформацию, из-за которой они влетели на серьезные деньги. Так уж получается со стороны, что ты переметнулся на мою сторону и решил укусить кормящую руку.

Кровь идет у Алекса из носа, но он даже не может поднять руки, чтобы ее вытереть.

Просто смотрит на меня в поисках надежды. Я просто отрицательно качаю головой.

Наверное, должна быть жалость, но ее нет. Это просто справедливость, а она никогда не бывает черной — только белой.

— Мои адвокаты позаботятся о том, чтобы к этому делу добавилось дело о подтасовке документов, когда ты отнял ребенка у матери, — вколачивает последний гвоздь в затылок поверженного врага Габриэль.

— Нет, не нужно… — почти всхлипывает Алекс.

— Думал, можно безнаказанно творить всякую херню всю оставшуюся жизнь?

Я понятия не имею, о чем речь, но видимо попутно ищейки Эла раскопали что-то из бракоразводного процесса, в результате которого Морозов доказал, что его жена наркоманка и отобрал дочку для единоличной опеки. Если это так, то мне хочется, чтобы Габриэль отделал его до синяков, которые будут болеть всю жизнь, даже когда сойдут гематомы.

Габриэль делает знак, и охрана вытаскивает Морозова за дверь.

В комнате остаемся только мы с Габриэлем и Валентина, которая все это время сидела безмолвно и безучастно, словно оскорбленная невинность на скамье подсудимых. Эл отводит полу пиджака и нам нужен лишь один взгляд друг другу в глаза, чтобы понять без слов: достаю носовой платок и бережно стираю кровь с его сбитых костяшек. А потом подношу ладонь к своей щеке и трусь о нее, наплевав на то, что на коже останутся красные следы его злости.

— Не сдержался.

Он не оправдывается, просто говорит, что всегда и во всем будет поступать так, как посчитает нужным. К счастью, у меня нет ни тени сомнений, что вне зависимости от решений моего Крюгера, я всегда буду на его стороне. Есть кое-что, что я хочу сказать ему прямо сейчас, но я нахожу в себе силы и ловлю слова зубами, удерживая их на кончике языка. Не сейчас. Не здесь. Потому что они только для него.

— Ты очень расстроена, что я все-таки твой сын? — спрашивает Эл, поворачиваясь к матери.

— Я не скажу ни слова при ней, — говорит Валентина.

— Да мне плевать в общем, — передергивает плечами Габриэль. — Просто хочу, чтобы ты знала: я все равно не могу ненавидеть тебя достаточно сильно, чтобы сделать все, чего ты заслуживаешь. Ты моя мать, даже если ты всю жизнь будешь ненавидеть себя за это.

Она вскидывается, по сухим щекам растекаются кривые алые пятна. Я почти слышу неприятный лязг ее мыслей: как же так, он не дал ей упиться своей ненавистью, он просто ее… простил. Не дал ни единого подтверждения тому, что всю свою жизнь она зря не зря считала старшего сына Монстром. Он оказался единственным Человеком в шакальем помете.