— Ты меня не получишь, Эл.

— Что? — Он хмыкает, а потом, понимая, что не шучу, начинает смеяться, словно я рассказала анекдот века. — Ты думаешь, меня интересуют твоя тощая задница и плоские сиськи? Кира, ты не в себе.

Я поджимаю губы, чтобы не напомнить, насколько он был не в себе, в тот день, когда Рафаэль привел меня в их дом, чтобы познакомить с семьей. И что через полчаса Габриэль перегородил мне выход из ванной, где я мыла руки перед ужином, и сказал, что заплатит за мою «работу ртом». А когда я врезала ему по роже, очень зло пообещал, что купит меня в агентстве вместе со всеми потрохами.

Он знал, что я работала в эскорте, но не знал, что тот день был моим первым и последним. И он при всем желании просто не смог бы меня купить.

Я морщусь, когда в ушах начинает звенеть эхо мерзостей, которые он пообещал со мной сделать, как только купит «лицензию». Но мне внезапно становится легче.

Ненамного, но достаточно, чтобы избавиться от дурацких мыслей о его руках и ладонях.

Это просто… я не знаю, что-то животное? Первобытное? Просто инстинкт, потому что этот самец слишком хорош, чтобы отрицать его очевидный природный магнетизм. И я — не особенная женщина, которая родилась с иммунитетом к красавчикам, поэтому будет большим самообманам отрицать это влечение. Но мне по силам ему сопротивляться.

Габриэль — не его младший брат.

Габриэль — не Дима.

Он просто изуродованный собственным ядом монстр. Чудовище, которое, возможно, когда-нибудь найдет свою Красавицу и обретет с ней мир в душе. Но это — точно не про нас.

— Ну вот и хорошо. — Натягиваю на лицо «вежливость» и молю бога поскорее вернуть в эту реальность Диму и Снежану. — Я тебя не привлекаю, меня от тебя тошнит. Надеюсь, в следующих жизнях мы больше не будем пересекаться.

Я даже пытаюсь уйти, потому что мой желудок горит так, будто я выпила подожженный керосин. Еще немного — и меня ничто не спасет от позора. Меньше всего мне хочется, чтобы Габриэль был рядом, когда еще одно мое «психологически- физиологическое отклонение» заявит о себе громкой рвотой.

Опозориться перед ним сейчас, когда я почти вышла из этой перепалки королевой — слишком жестоко даже для насмешки судьбы.

Я пытаюсь найти взглядом Диму. Он же должен быть здесь, не мог просто так оставить меня рядом с этим чудовищем. Пытаюсь подсчитать время с момента его ухода — и с ужасом понимаю, что прошла минута, максиму две, а обычно по работе Дима может говорить даже по часу.

Не надеясь на лучшее, просто иду в сторону ступенек, которые выводят прямо на пляж.

Мне бы сбежать отсюда подальше, чтобы вдохнуть, заставить свой желудок думать, что со мной все в порядке, и те пара килограммы на моих костях — они «не уродство», и все это просто выдумки моей подкошенной после пожара психики.

Я не уродина, я не уродина, я не уродина даже с ожогом…

Я уже на ступенях, и зачем-то сбрасываю босоножки. Почти со стоном окунаю ступни в прохладный песок и готовлюсь поблагодарить небеса за эту передышку, когда Он хватает меня за локоть и рывком поворачивает на сто восемьдесят градусов.

Габриэль. Я чувствую его запах, потому что от него несет чем-то жутко дорогим, настоянном на злости и отвращении. Глаза будто живут своей жизнью, шатаются в глазницах высохшими вишневыми косточками, и от этой болтанки живот возмущается новым приступом спазмов.

Теперь мне точно конец.

Потому что меня выворачивает наизнанку. Прямо Габриэлю под ноги.

Глава седьмая: Габриэль

Почему я пошел за ней, хоть в тот момент испытывал самую сильную за свой «четвертак» потребность заткнуть кого-то любым доступным способом. И заткнуть я хотел Киру, и желательно так, чтобы раз и навсегда избавить ее голову от убеждения, будто она может со мной тягаться.

Я хотел, чтобы она свалила.

Чтобы исчезла из поля моего зрения, потому что мне было уже не продохнуть, но когда она потащила свою тощую задницу к выходу, я вдруг пошел за ней. Потому что Кира как-то странно качнулась на ходу, и вцепилась в перила двумя руками, словно слепая без палки. И в этот момент она выглядела такой чертовски уязвимой, что мои бесы порвали крылья последнему ангелу, когда тот вдруг заявил, что нельзя оставлять девушку в беде, даже если эта девушка — Кира-блядь.

Если не можешь изменить обстоятельства — просто посмотри на них под другим углом.

Не дословно, но примерно так. Я пошел за Кирой и этот факт пришлось принять, как непреложную истину. Но зачем я за ней пошел? Чтобы выручать в беде? Черта с два.

Чтобы добить.

Именно так, Габриэль, ты просто идешь за ней шаг в шаг, ждешь, когда она остановится, думая, что сбежала, а потом используешь ее, как и остальных шлюх: без всяких нежностей, отдерешь ее так, что она будет выть от похоти, и просить еще. Пара фоток на память с моим членом у нее между ног — и она сама свалит в закат, даже без напутственного втолковывания.

Но Кира не останавливается и шатает ее все больше. Когда накрывает так, что она чуть не заваливается на бок, я едва успеваю поймать ее за руку и повернуть к себе, чтобы она не растеклась по песку высохшей медузой. Вот спрашивается, зачем мне это дерьмо?

Я как раз пытаюсь найти ответ на этот вопрос, когда Киру тошнит почти на меня.

— Блядь, ты вообще охуела?! — ору я, взвинченный до верхнего предела своего терпения.

А вместо извинений она вытирает губы тыльной стороной ладони, моргает, на миг давая понять, что пытается сфокусироваться на чем-то у меня за спиной — и падает назад, словно использованная спичка.

Видно демоны во мне были сытыми и довольными, потому что не отмудохали ангела достаточно крепко, раз этот засранец восстал и вдруг толкнул меня к ней.

— Отвали от нее, придурок! — ревет сзади знакомый голос дяди.

И я одергиваю руки, в эту минуту жалея лишь об одном — почему нельзя отмотать время назад? Я бы точно вернулся и как следует врезал себе по яйцам за вот эту слабость. Это же Кира: продажная кукла, промокашка и девочка, которая кочует от одного мужика к другому. И мне плевать, что сейчас, на песке, она выглядит бледной, как покойница.

Пожинай, что посеяла, Кира-блядь.

— Она точно беременная, — кривляюсь я. — Когда сделаешь заявление для прессы, дядя?

Он берет ее на руки и проходит мимо, напоследок бросая:

— Кира больна, но, знаешь, племянничек, это не твоего ума дело.

И звучит это так, будто мой вылизанный чистюля-дядя вдруг отрастил яйца и научился рычать.

Я рассматриваю вмятину в песке и не без удовольствия растаптываю выпавший из волос Киры цветок. Кстати, так даже интереснее. Люблю загонять добычу с соперником.

В бар меня совсем не тянет. Там бродит Снежана и, положа руку на сердце, я уже от нее устал, хоть мы не провели вместе и суток. Понятия не имею, что буду с ней делать еще два дня, но уже сейчас мысль о том, чтобы поиметь ее не вызывает во мне никаких эмоций. Хотя, конечно, вид голой бабенки, стоящей на коленях с откляченной задницей возбудит любого мужика, если только он не конченный импотент.

Я гуляю по пляжу и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда был жив брат. Мы были погодками, но нас частенько принимали за двойнят: один рост, похожие черты лица. Только полностью противоположный цвет глаз и волос. И еще Рафу досталась аристократичная бледность нашей матери, поэтому он, с его светлыми волосами и глазами, и кожей, цвета «словной кости» полностью соответствовал материнскому представлению об ангелах. В честь которых она нас и назвала. А потом находила забавным, что я похож скорее на дьявола. Забавным это было до тех пор, пока отец, проиграв почти все наши деньги, пустил в себя пулю, и мне пришлось по макушку нырнуть в дерьмо, чтобы спасти семью от банкротства и позора. Раф остался чистеньким, потому что некоторые люди просто неспособны на хреновые поступки, на подкуп, предательство, шпионаж и все, чем живет мир медиа-магнатов.

У матери был ее личный ангелочек, красивый, умный и полностью, кристально чистый, как слеза девственницы на лбу новорожденного младенца. И именно его она лелеяла, словно Чудовище свой Аленький цветочек. А я был просто удобным, на все способным дьяволом, который просто делал, что должен, и это тоже воспринималось как должное.

За день до того, как Раф погиб, мой «эСБэшник»[1] предоставил огромную папку с материалами по совету директоров и распорядителей трастового фонда, который учредил еще мой дед. Оказалось, что моя мать уже давно играла у меня за спиной, и плела заговоры в духе Мадридского двора, с целью пропихнуть Рафа в совет распорядителей трастового фонда, который учредил еще мой дед, и который я, даже в самые черные дни, умудрился сохранить нетронутым, а через пару лет даже приумножил.

И я сделал то, что сделал бы любой Дьявол: по-королевски упаковал всю папку, даже не сделав копий с документов, которые были в единственном числе, и вручил ей за ужином вместе с букетом цветов. А мать просто пожала плечами и сказала, что я хорош для роли Серого кардинала, потому что моя репутация отпугивает от «ВАЛиЭН» потенциальных инвесторов, и будет лучше, если компанию возглавит Рафаэль, а я, само собой, займу пост генерального директора.

В общем, за тем ужином она много чего сказала, а я много чего понял. Например, что быть говном куда выгоднее, чем белым зайкой. Ну хотя бы потому, что когда я послал куда подальше собственную мать, у меня ничего не ёкнуло и голос совести не забил в набат.

А потом Раф погиб.

И я стал тем, кого она вынуждена была принять, хоть — в этом нет сомнений — она будет любить своего Непорочного ангела до самой смерти. И до самой же смерти будет думать, что жизнь ужасно несправедлива.

Но, несмотря на это, мы прекрасно ладим в вопросах бизнеса. И понимаем друг друга с полуслова, когда речь заходит о людях, которые становятся у нас на пути. Поэтому в вопросах сведения счетов с Кирой мы едины, как Уроборос и его хвост.