– Почему тут так несет алкоголем? – да, точно воняет.

– Потому, что вчера я его пила. Что вы тут делаете? – скрещиваю руки на груди. Она в приличном то виде считала меня замарашкой из низшего социального слоя, что уж сейчас…

– Нам надо поговорить. – Разувается и проходит.

– А какие у нас с вами могут быть общие темы для разговора? – коверкаю ее слова, когда-то брошенные мне в лицо с отвращением.

– У тебя нет гостиной? – оглядывает мою кухню площадью 6 квадратных метров с полной раковиной грязной посуды.

Я иду в спальню, застилаю кровать покрывалом и жестом приглашаю сесть.

– Уверена, Patrizia Pepe это переживет. – На ней дизайнерский костюм. Спасибо, что хотя бы разулась.

– У тебя острый язык.

– Даже не представляете на сколько, особенно если этого заслуживают.

– Присядь. – Она пропускает мои колкости мимо ушей. Мне все больше становится не по себе.

– Опять хотите повесить на меня исчезнувшие деньги компании?

– К этому я не имела отношения.

– Ах да, это была Анжелика, ваша любимая невестка. Извините, ошиблась.

– Виктория! – она поднимает взгляд, и я замечаю, как сильно изменилось ее лицо, с нашей последней встречи. Впервые вижу ее без косметики. Усталые глаза, белки наполнены красными капиллярами.

– У Вити день рождения девятого ноября.

– Передайте мои поздравления. – Ну конечно же скорпион, ведь он стремится ни от кого и ни от чего не зависеть, обо всем имеет собственное мнение, живет по своим законам и безразличен к тому, что о нем говорят и думают.

– Ему бы исполнилось тридцать пять. – Ее голос срывается, она закрывает лицо ладонями, плечи трясутся. Спустя несколько секунд до моего захмелевшего ума доходит смысл ее слов. В английском языке это время называют Present perfect. Действие, длившееся в прошлом, продолжающееся до сих пор или закончившееся…

– Что? Что случилось?! – наклоняюсь ниже, она кладет мокрую от слез руку на мою ладонь. – Он жив?

– И, да и нет.

– Так не бывает! Да скажите же! – не замечаю, как срываюсь на крик.

– Принеси мне стакан воды. – Умываюсь ледяной водой над раковиной, возвращаюсь со стаканом минералки. В руках держу бутылку, делаю глоток. Пузырьки обжигают мой нос. Хожу по спальне взад и вперед как загнанный тигр. Она делает несколько глотков. – Он в коме, уже две недели. – Допивает. – Он все искал и искал тебя. Объехал весь берег Черного моря, тебя там якобы видели. Потом вроде смирился, мне так показалось. И вдруг сорвался в Ростов-на-Дону, снова, хотя и был там еще в сентябре.

– Что потом?

– Узнал, что ты здесь. Мы ведь не говорили с ним с тех пор, как ты вышла из офиса. Он возненавидел меня еще больше. Да, у нас не было теплых отношений матери и сына, и в этом виновата только я. Я забыла, что он уже взрослый, а мне казалось, что я знаю лучше него, как ему жить. Издержки профессии. Три месяца прошло, я все надеялась его боль утихнет. Я и не подозревала, как он тебя любил.

– Хватит говорить о нем в прошедшем времени! Он ведь жив, кома – это не смерть. И что черт возьми произошло?

– Поехал за тобой на машине. – Звучит как обвинение. – Он в больнице, в этом городе. Ему бы надо в Москву, но врачи запретили его перевозить, когда сами признались, что от них уже мало что зависит. Переломы, черепно-мозговая травма, он на аппарате ЭВЛ.

Внутри все холодеет. Отвратительное чувство собственной неспособности чем-то помочь, исправить, вернуть накрывает с головой. Но я не даю возложить на себя ответственность в произошедшем.

– Это только ваша вина, я предупреждала вас. А теперь благодаря вашим стараниям ваш сын на грани жизни и смерти! Это в вашем понимании забота?! Чертова ты сука, тебе было мало, что ты сломала мою жизнь, разведя нас, теперь ты еще и хочешь, чтобы я корила себя за то, что с ним произошло?!

– Нет! Я хочу все исправить.

– Как? Как это можно исправить?

– Он пришел в себя, один раз, совсем ненадолго. Я была рядом. И он заговорил со мной тогда, впервые за три месяца.

Она шептала под нос, закручивая носовой платок вокруг пальца. Кожа на его кончике стала богрово-фиолетовой, я молча ждала когда она лопнет. Мне хотелось, чтобы ей было больно не только в душе, мне хотелось, чтобы ее тело кровоточило как мое сердце, мне хотелось видеть ее кровь. Мне пришлось встряхнуть головой, чтобы прогнать взгляд от ее рук.

– Ну раз пришел в себя значит ему стало лучше?

– Это длилось минуту. Он сказал, что единственное что он хотел бы, если…если это конец, так это увидеть тебя. – Она рыдает, я с трудом разбираю слова. – Я больше никогда не буду, только бы он выжил… – Берет мои руки и сжимает их. – Пожалуйста, говорят любовь творит чудеса, прошу тебя.

– Разумеется я поеду к нему. Я бы сделала это, даже если бы вы были против.

– Благодарю. Прости, прости… Я молюсь день и ночь, чтобы все было хорошо, чтобы бог помог ему выкарабкаться.

Готовлю ей кофе, сама иду в ванную. Я знаю, что не прощу себе, если он не будет жить, в глубине души я виню в случившемся лишь себя. Сбежала, поджав хвост, Юлька права. И вот к чему привел мой побег. Я жалкое ничтожество. Поверить не могу, что он выбрал меня. Все эти месяцы я думала, что Витя легко забыл обо мне, а он продолжал любить и искать. Он искал меня. Но нашел свою гибель, и я виновата в этом.

– Как вы узнали, где я живу? – такси везет нас в больницу скорой помощи.

– Виктор узнал. Главный офис вашей фирмы находится в Москве, там он выяснил, куда ты устроилась. По ошибке ему дали не ту информации. Он полетел в Нижний Новгород, оттуда в Ростов, так как номер телефона зарегистрирован в том городе. Снова промах, потом тебя отследили по вызовам.

– Но все это закрытая информация? – она пожимает плечами.

– Это все не важно. Теперь ты тут, и я рассчитываю на тебя.

– Никогда бы не подумала, что услышу эти слова от вас.

– Я была слепа. Ты любишь моего сына?

Я медлю. Не потому, что не знаю ответ. Просто я запретила себе любить, и если отвечу, то дам сердцу зеленый свет, и острая боль может вернуться. Но если это поможет, я переживу любую боль ради него.

– Люблю.

– Просто, чтобы ты знала, Анжелика мне никогда не нравилась. Я дружу с ее матерью, у нас был общий бизнес, а Виктор превосходный руководитель. Я ни черта в этом не понимаю. Но гордость и самоуверенность были сильнее меня. Я принимаю тебя, знай это. И, надеюсь, еще не поздно.

В палату пропускают по одному. Я иду по пустому коридору. Белый халат мне слишком велик. К горлу подкатывает тошнота от запаха медикаментов в отделении. Мне кажется, что я просто иду вперед, словно в никуда. Разум никак не понимает, что через пару метров я зайду в дверной проем и увижу его, спустя несколько месяцев. Но он не посмотрит на меня в своей маске профессора, не сожмет мои руки за спиной и не вдохнет запах кожи рядом с ухом, как он любил это делать. Я открываю дверь, медсестра сразу встает и уходит, предупреждая меня чтобы я ни к чему не прикасаюсь и в случаи чего звала ее, кнопка вызова над кроватью. Но эти слова звучат в другом измерении. Я вижу его. Тут и там белые липучки, мне хочется подойти и сорвать их с тела, они противные стягивают волоски. На лице щетина, длиннее, чем та, что он позволял себе отрастить. Я провожу ладонью по щеке. Его лицо такое спокойное, он просто спит, слишком долго. Он обязательно должен проснуться. Сжимаю его руку. Не замечала какие красивые у него кисти, ровные длинные пальцы, целую каждый по очереди. Слегка касаюсь губами кончика носа, щеки, кладу голову на грудь. Он пахнет по-прежнему. Я шепчу ему на ухо как мне жаль, это моя вина, я, как и прежде люблю его, хоть и никогда не признавалась в этом, я сделаю все ради того, чтобы он жил. Быстро смахиваю слезы, наверное, нельзя, чтобы они попали на все эти датчики. Так монотонно стучит сердце, он холоднее обычного. Проходит какое-то время, возвращается сестра, осматривает его и меня. Уходит.

В понедельник мать Виктора улетает в Израиль на консультацию с врачами. Не понимаю какой в этом толк, если Витю нельзя перевозить. Они вряд ли поедут сюда, да и кто их допустит к больному. Я настаиваю на том, чтобы ухаживать за ним. Обед и каждый вечер я провожу у койки Вити, каждый раз уходя с глазами полными слез. Но чем черт возьми ему помогут мои истерики? В один из вечеров сидя дома после больницы я кручу в руках штопор. Затем убираю не откупоренную бутылку обратно в холодильник и направляюсь в библиотеку. Там беру полное собрание книг о Гарри Поттере. Не знаю, как он относится к фэнтэзи, но читать ему сборник инженера или экономический вестник я не собираюсь. Мне Гарри всегда помогал в борьбе с хандрой. В конце концов немного волшебства нам не помешает. Теперь в обед я рассказываю ему о чем-то непринужденном, например, что горы в Абхазии гораздо выше тех, что в моем родном городе, побережье Сочи наполнено туристами до самого октября и совершенная ложь, будто на каждом шагу там торгуют чурчхелой. А Крым было бы здорово объехать на машине, ведь на просторах острова снято столько шедевров отечественного кино. Вечером я приношу первую часть Поттерианы «Философский камень».


«Глава 1. Мальчик, который выжил

Мистер и миссис Дурсль проживали в доме номер четыре по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди…»


Читая, я сама отвлекаюсь от своей боли, но все же иногда посматриваю на Виктора. Вдруг он уже очнулся, а сейчас просто притворяется, что спит. Резко откроет глаза и улыбнется мне. Но этого не происходит. Читаю до тех пор, пока медсестра не просит меня удалится.

Спустя три дня я и мать Виктора обедаем в больничном буфете. Она брезгливо осматривает тарелку на своем подносе, я ковыряю вилкой гречневую кашу. Нет, я не брезгливая, просто нет аппетита, но я все же впихиваю в горло куриную котлету, так как чувствую, что силы постепенно меня покидают.