Ненавижу, когда мне ставят кого-то в пример! Ненавижу, когда хвалятся сомнительными результатами! Ненавижу, когда навязывают человека, с которым не хочу общаться!

Я плевался, матерился, глупости творил, Ирку подзадоривал, а Сергей Николаевич с чувством выполненного долга, с важным видом ехал в город — по делам! Где я его однажды и застал сидящим в кафе с женщиной до тридцати. Ухоженной, яркой, дорогой… И опять же, можно предположить что угодно, но то, как он держал ее за руки, как поглаживал щеку, волосы заправлял за ухо, какими глазами смотрела она на него… Пикапер высшего уровня! И как у этого му*** так ладно все выходило?! И наука, и секс с любой, какую заприметит…

Я тогда хоть и молод совсем был, но уже понял, что сосед — урод, каких поискать. И почему бабы на таких молятся? У него небось и семей несколько… Вот бы сыщиков нанять, да грязь вывалить на всеобщее обозрение! А то в поселке почему-то только скелеты из шкафа моих родителей особым спросом пользовались, а все остальные — чисты, как агнцы небесные! С советами лезли, убеждая, что знают, как надо жить!

К этому я попривык со временем, но бывало накатывало — зло сжимал кулаки и скрипел зубами. Зачем идиотам доказывать то, что они и без меня прекрасно знали: их рыльца тоже в пушку.

А сотрясать впустую воздух — кому от этого легче будет? Мне-то ладно. Уехал в город, и поминайте, как знали, а мамке здесь жить… вот и молчал. Молчал, молчал, да на Сергея Николаевича смотрел. Смотрел, да злился.

На него, на мать, на соседей, на Ирку. Ненавижу столь откровенного лицемерия. Повсеместного, прям обострение всеобщее. Они все разыгрывали жизнь, которой не жили.

Особенно соседи — идеальная по всем понятиям, показательная семья. Милые, дружные бабушка и дедушка, чья дочь тяжело больна. Их, кстати, очень уважаю и преклоняюсь — единственные, пожалуй, кто в грязи ни руки, ни ноги не полоскали. Воспитанные в старых традициях, и так же, как и я, усердно молчащие, хотя им даже больнее должно было быть, ведь зятек чуть ли не на могиле их дочери других трахал.

Ирочка — умничка и просто красавица, которой восхищались все и мне в пример ставили. С детства! С момента приезда! Вот какая молодец — науки хорошо тянет. Слушается, ни слова поперек не скажет! Спокойная, рассудительная. Помощница, каких поискать. Уважительная, добропорядочная! Положительная во всем, аж до скрипа зубов! Ух ты, и спортом занимается. Настоящая леди — не плачет, а ведь мама умерла. Ты смотри, воспитанная, не гулящая… Скоро и парни пойдут строем вокруг дома ее ходить… Эх, лишь бы в плохие руки не попала…

И, конечно, сам Сергей Николаевич, никогда не повышающий голоса. Обходительный, вежливый, готовый прийти на помощь… всем, особенно женской половине населения. Ловко разыгрывающий роль добропорядочного, несчастного мужа, чья жена умерла от рака. Но не опускающего руки, а воспитывающего единственную дочь, как и подобает вдовцу.

Бл*” сплюнуть бы смачно весь этот сироп мозгоотравляющий!

Не картинка — а греза. Словно подложная обложка книги, за которой скрывается обычный порножурнал среднего уровня.

Не любил Сергей Николаевич Ирку. Бросал — уезжал. Да, вероятно — со своими проектами, но думаю, на самом деле не брал, чтобы не мешала. Ему так удобнее. Его устраивала такая жизнь… Тут баба, там баба. Отличная работа, неплохие деньги, золотой мозг, прилежная дочь…

Идеальная картинка, которую посмел нарушить я.

Помню, в тот день мое терпение закончилось, а до этого колебалось точно маятник, ведь немногим раньше я вернулся с кладбища, где следил за Ирой. Она на могилу к матери ходила, в годовщину смерти, а папаша забыл, ну или не хотел… не знаю. Вот соседка и пошла… одна. Уже из дома выходила, как бабушка ее окликнула. Она думала с дедом к внучке присоединиться, но Ирка попросила побыть одной.

Я скучал: уроки сделаны, друзья заняты… Поплелся следом. Проследил; не то чтобы нужно было, но тянуло… Впервые видел, как Королек плачет… Вот правда, сколько бы ей гадости ни делал, она никогда не рыдала, а тут в голос. А что взбесило, она отца не винила, не корила — она вообще не знала, что он за му”*! Безоговорочно верила в занятость… Оптимистичная дура!

Помню, стиснул голову, точнее, заткнул уши, чтобы не слышать рыданий Ирки, но с упрямством душевнобольного мазохиста ждал, когда она уйдет. Королек ушла… а я к бате заглянул. Могилка ухоженная… Постоял немного и домой двинулся, смешно ли… Но Сергей Николаевич был в этот раз даже не моей матерью занят.

Так получилось, что я его снова в городе встретил. Мы с пацанами погонять на великах в парке собирались, а встречались возле ТЦ.

Он приехал на машине. Припарковался. Мне бы и не было до него дела, если бы… Он был не один — с ним была красотка из кафе. Проследить за ними не составило труда. Гнусно, но я это сделал. Остановился возле Ювелирного и несколько минут созерцал, как эта тварь вместе с очередной легковерной кольцо выбирала.

Вот тогда я и сорвался. Наговорил ему кучу всего… что на душе скопилось, и пригрозил. Что не только мамке, но и Ирке все расскажу… Мужик тогда побагровел, но от скандала ловко ушел. Позорно бежал в командировку, даже не попытавшись сражаться «за любовь», а через несколько месяцев и дочь забрал.

Этого я не ожидал. Сначала скрутило меня нехило, а потом ничего, попривык — отпустило. Единственное — мамины слезы… Я тогда и их сполна огреб — до сих пор ненавижу женские причитания, но убеждал себя: «Ничего. Поплачет, зато потом успокоится, а эта гнида не посмеет сделать матери больнее, чем уже есть!».

Что ж, мудила вернулся и опять за прежнее взялся! Коварные сети интеллигента-романтика расставляет. Видимо, я что-то не так объяснил, и ведь, тварь такая, историю душещипательную матери наплел, она и растаяла.

Эх, мамка, поменьше романы писать надо, а больше настоящих мужчин узнавать. Это в женских писульках — все красавцы, моногамны и богаты, готовые любимых на руках носить, да все невзгоды на свои плечи взваливать, оставляя слабому полу трудное и непомерно тяжелое — деток рожать, да хозяйство вести.

Навыдумывала, образ Королькова идеализировала — и вот, мечта жизни, а не мужчина.

Что ж, пора этим мечтам крылья обрезать, да очки розовые сдернуть!

Быстро поднимаюсь по лестнице универа и останавливаюсь напротив Королькова:

— Здрасти!

— Здравствуй! — рваным дуэтом отзывается парочка. Сосед бросает на меня косой взгляд, продолжая отвечать Ольге Григорьевне, но когда понимает, что я никуда не спешу, заканчивает речь:

— Ольга Григорьевна, — великодушным жестом касается плеча Водопьяновой, — ваша работа интересна, но продолжим в другой раз. Я очень спешу.

— Да-да, конечно, — краска смущения на лице и шее. Ольга Григорьевна вежливо с нами прощается и быстро ретируется.

— Игнат, — кивает заметно помрачневший мужчина.

— Разговор есть, — поясняю, как только проходит толпа студентов, с некоторыми из которых здороваюсь, знакомые все же.

Корольков бросает взгляд на ручные часы. Черт! Редкая особь, носящая часы! Статус обязывает, и все такое…

— У меня мало времени. В департамент нужно…

— Так некогда, что минут двадцать с Водопьяновой языками чесали?

Сосед заметно бледнеет:

— Мы всего лишь обсуждали некоторые организационные и научные вопросы, и было невежливо отправлять девушку… — бормочет какие-то отмазки Корольков. Реально ненавижу мужиков, кто блеет, точно бесполое существо.

— Ас мамой моей вежливо? — тихо рокочу, но палку перегибать не собираюсь. Мне слухи еще и о разборках с преподами не нужны.

— Такие вопросы не решаются на улице! — тихим тоном отрезает Сергей Николаевич, затравленно посматривая по сторонам, но наткнувшись на мой свирепый взгляд, синхронно мне подступающему, шагает назад. Я выше и крупнее, поэтому гад чувствует, как я над ним довлею. Это хорошо. Меня надо бояться!

— Так я предложил поговорить, — напоминаю резонно.

— Только если быстро, — сдает позиции и поправляет очки Корольков.

Спускаемся в молчании, за пределы универа выходим тоже молча. Как и по обоюдному молчанию оба садимся в машину соседа.

— Я просил мою мать не трогать! — начинаю ровно, устав от бессмысленного сидения.

— Игнат, не веди себя, как обиженный мальчик. Я люблю Амалию! — ворчит Корольков.

— Мгм, — киваю зло. — Я тоже так умею любить. Я вообще многих так люблю.

— Разговор не о тебе, а о моих чувствах по отношению к твоей матери, и ее, между прочим, чувствах ко мне.

— В ее-то верю, а вот в ваши — нет, — уставляюсь на соседа, пиля уничтожающим взглядом. — Пару месяцев в городе, и уже опять ловко сети раскинули, и мать мою уложили, и Водопьянова дышит через раз, в рот глядит. Даже боюсь представить, сколько у вас таких жертв!

— Что за глупости ты несешь? — недоумевает Сергей Николаевич, покрывшись красными пятнами. — У меня отношения только с Амалией.

— Если и так, то надолго ли? — морщусь. Раздражает глупая болтовня.

— Хочу жениться.

Обухом по голове, даже глохну на миг. Таращусь на соседа:

— Во как? Так приперло, что даже жениться?

— Пять лет назад я струсил, — жует слова Сергей Николаевич, старательно изображая, «что держит ситуацию под контролем». — Ты меня тогда напугал, внезапно налетел, грозился, кулаками махал… Я поддался минутной слабости и уехал, хотя долго переваривал случившееся и не мог понять, почему же ты меня так возненавидел?

— Потому что по жизни не люблю муд’”, которым вы являетесь!

— И по какому такому критерию, простите, му… — заминка, мужик явно наткнулся на слово, которое ну никак не мог произвести — то ли проблемы с физиологией и язык не слушался, то ли с психологическим барьером «ругаться неприлично!» — му… — опять, словно теленок, «мукает» Корольков, вызывая откровенное чувство брезгливого недоумения. — В общем, — интеллигентно сдается, мотнув головой, — что за критерии такие, по которым ты меня в список своих врагов включил?